Уверенный в том, что его ждут, Юда почти бежал и был неприятно удивлен, увидев Шейну, беседующую с каким-то мужчиной в белом халате, по виду врачом. На Юду она не обратила внимания, и тот замешкался, не зная, как быть. Спустя несколько минут он осмелился кашлянуть. Медсестра обернулась.

– Я скоро. Пройдите в перевязочную, – официальным, ничего не выражающим голосом сказала Шейна. – Это боец, которому ты ладонь зашивал, – пояснила она собеседнику. – На перевязку пришел.

Юда вспомнил молодого доктора, зашивавшего руку, и расстроился еще больше. Возомнил, старый дурак. Захотел понравиться. Да ведь она, эта Шейна, моложе Дарьи! И с врачом на «ты». А он? Кому он такой, как сейчас, нужен?

Хотя дверь была открыта, разговора Юда не слышал. Наконец доктор встал, и Юда увидел, что Шейна улыбнулась.

«Значит, умеет», – подумал он. Юду не покидало ощущение какой-то двусмысленности. Он подозревал, что Шейна ведет себя неискренне, и если она не готова раскрыться, то зачем ему раскрываться перед ней? Но эта молодая женщина нравилась Юде все больше, и он не знал, как быть. Задумавшись, Юда не видел, что Шейна вошла в перевязочную, и очнулся, услыхав свое имя:

– Юда!

Взяв стул, Шейна придвинулась к нему:

– Вы обещали рассказать, как попали сюда.

Юда неуверенно посмотрел на Шейну. Он не узнавал себя. Где решительность, напористость, умение подчинить? Ничего не осталось. И с Дарьей спасовал тогда. Неужели и теперь так же будет? Тогда что-то вообразил и сейчас. А впрочем… Ведь не забыла же она про его обещание. Значит, ей интересно.

Рассказ Юды Шейна выслушала молча, без всякого выражения на застывшем лице. Юда даже усомнился, слушала ли она, но Шейна сказала все тем же бесцветным, монотонным голосом:

– Я тоже видела, как убивали евреев. Так же близко, как ваша Рива.

– Она не моя… – начал было Айзексон.

Но Шейна, не слыша его и не меняя тона, стала рассказывать.

Части вермахта прошли через Шауляй не задерживаясь. Контрудар, который попытались нанести отступавшие советские войска, не удался, и путь на Ригу был открыт. Поэтому в городе осталось лишь небольшое количество немцев, а расправлялись с евреями главным образом повстанцы из Фронта литовских активистов. Врывались в еврейские дома, забирали все ценное, а жильцов или убивали на месте, или уводили в лес на расстрел. На третий день белоповязочники пришли в квартиру родителей Шейны, где она жила с мужем и годовалой дочкой. Подгоняя прикладами, выгнали всех на улицу. Братья и сестры Шейны, жившие с семьями неподалеку, тоже были в толпе. Лишь одной сестры не хватало – Рины. Уже несколько лет она жила в Палестине, и там случилась беда: началось арабское восстание против англичан и евреев, и ее мужа убили.

– В семье у нас говорили: «Зачем поехала? Чтобы Зелику перерезали горло, как какому-нибудь петуху?» Разве знали мы, что нас самих ждет?

Пристрелили нескольких глубоких стариков и инвалидов, которые не могли идти, остальных погнали в лес. Шейне было плохо. Она не могла смириться с тем, что скоро умрет, во всем винила мужа, который отказался уходить с русскими, и, почти теряя сознание, чуть не уронила ребенка. Сестра взяла у нее девочку. На подходе к лесу колонна остановилась: несколько евреев стали громко молиться, конвоиры кинулись к ним, и в этот момент муж Шейны неожиданно резким и сильным движением столкнул ее в придорожный овраг. Оглушенная, она видела, как убили молившихся, остальные повернули в лес. Когда хвост колонны скрылся за деревьями, Шейна с трудом вылезла из оврага и, прячась за кустами, добралась до большой поляны. Обреченные уже находились там, и несколько молодых евреев рыли одну большую – на всех – могилу.

– Отбирали троих-четверых, ставили на край, – рассказывала Шейна, – выстраивали «композицию»: специально подбирали или стариков со старухами, или молодых – юношей и девушек, которых заставляли раздеваться догола и лизать друг другу гениталии, или только подростков. Насиловали женщин. На детей поменьше не тратили пуль: разбивали прикладом голову. А мою дочку подбросили, как мячик, и какой-то литовец поймал ее на штык.

Она по-прежнему говорила тусклым, унылым голосом, и Юда решил, что Шейна уже давно выплакала все слезы, похоронила своих мертвых. На ее глазах убили родителей и сестер, братьев, племянников и других многочисленных родственников, но глаза эти были сухими, только боль, навсегда застывшая в них, делала их непроницаемыми. Во время расстрела литовцы пили, но стреляли почти без промаха. А беззвучно рыдавшая Шейна потеряла сознание. Очнулась ночью. Надо было двигаться, но Шейна не знала, куда идти. Пошла наугад. На краю какой-то деревни постучала в дом. Открывшая дверь пожилая хозяйка сразу все поняла, дала хлеба и молока, но у себя не оставила.

– И тебе, и мне смерть, – сказала она, показывая рукой на восток, – туда иди. Может, выберешься еще…

По лесу Шейна скиталась две недели. Она сама не понимала, как ей удалось выжить. Ела ягоды, сырые грибы. Вышла снова к какой-то деревне. Впустивший в дом человек говорил по-русски, и Шейна узнала, что она в Белоруссии. Здесь ей позволили переночевать на сеновале, накормили и отправили дальше. Никто не решился, рискуя жизнью, укрывать долгое время еврейку, и она бродила по лесам еще несколько дней, пока не наткнулась на выбиравшихся из окружения красноармейцев. Командовал молодой офицер, а кто – тогда еще Шейна не разбиралась в званиях. Кажется, у него было три зеленых квадрата. То ли она ему приглянулась, то ли он ее пожалел, но этот командир разрешил Шейне идти с ними, предупредив обо всех опасностях. На это Шейна ответила, что ей уже все равно, и рассказала о том, что происходило в Литве.

Военные верили с трудом. Они еще не видели настоящих ужасов, а Шейна побывала в аду. Ей было неуютно, много раз она ловила на себе голодные мужские взгляды, хотя сильно исхудала. Тем не менее никто ее не тронул, и где-то за Смоленском они удачно перешли линию фронта. Оттуда Шейну отправили в тыл. Она была в плохом состоянии, лежала, не вставая, и, наверно, умерла бы от голода, если бы, собрав всю свою волю, не пошла на курсы медсестер. Шейна стремилась на фронт: ничто не держало ее в тылу, а смерти она не боялась. И еще ей хотелось убить хотя бы одного немца. Несмотря на то, что ее близких расстреливали литовцы, немцы их направляли, поощряли и позволили убивать, потому что именно они решили истребить всех евреев. Это Шейна хорошо понимала.

Слушая Шейну, Юда снова переживал рассказ Ривы. И хотя от Ривы он узнал о гибели семьи, то был рассказ со счастливым концом. Рива с ребенком не погибли, им удалось спастись, а Шейне повезло меньше. Она уцелела, но казнила себя сама, ибо видела гибель своей семьи и осталась после этого жить. Как только у нее рассудок не помутился? Нет, она человек нормальный, вот только голос и взгляд…

Юда встал. Шейна продолжала сидеть не двигаясь, а затем покачнулась, уронила голову и неожиданно для Юды пронзительно и горько зарыдала. Успокаивающим, как ему казалось, движением Юда ладонью провел по ее волосам, но Шейна сбросила его руку. Понимая, что ничем не может ей помочь, он вышел за дверь и побрел не разбирая дороги, пока не вспомнил, что должен вернуться в роту. Хотя время было позднее, лейтенант Грибаускас, словно специально кого-то поджидая, стоял у входа. Юда знал, что ему несдобровать, но случилось невероятное. Взглянув на Юду, Зверь посторонился и молча дал ему пройти. Сам же Юда не видел своего лица, но если бы увидел – все понял.

Родился в Москве. Окончил Уральский политехнический институт (заочно). Инженер-механик. Работал начиная с 16 лет рабочим-разметчиком, затем конструктором, главным механиком завода. С 1963 года работал главным инженером заводов металлоконструкций в Темиртау Карагандинской области, в Джамбуле (ныне Тараз), в Молодечно Минской области, в Первоуральске Свердловской области, в Кирове, а также главным инженером концерна «Легконструкция» в Москве. С 1992 по 2012 год работал в коммерческих структурах техническим руководителем строительных проектов, в том числе таких, как «Башня 2000» и «Башня Федерация» в Москве, стадион в Казани и др.