Шумная ватага рассредоточилась. Они распрямились, отряхнулись, сложили зонты, сняли капюшоны и сбросили куртки в кучу. Вот тут и стало видно, что цвет кожи у них от халвы до молочного шоколада. Попадались изредка белые или совсем чёрные ребята, но большинство принадлежало к промежуточным частям спектра. Они болтали, вернее, трещали между собой на английском и французском. И скоро из оживлённых диалогов не осталось, к сожалению, сомнений, что:

– Ни одна мокрая курица не рубит на итальянском! – верещала по-английски хорошенькая кудрявая девчонка в кассе. – Я замёрзла, мне есть охота. Я хочу купить зонт и карту. И что? Как я объясню? Я не хочу крысу вместо кролика! Эй, есть кто не бессловесный?

Высокий красивый парень в красной майке с надписью «Профи» протиснулся к ней через толпу.

– Есть! А что мне за это будет? – он состроил многозначительную мину, девчонка стала с готовностью кокетничать, позабыв про капризы, как вдруг стоящий рядом с ней малый энергично запротестовал:

– Стой, полегче, это моя подружка!

Но конфликта не вышло. Первый, широко улыбнувшись, протянул ему руку.

– Привет, ребята, будем знакомы. Я – Рикардо.

– А я Бернадетт. Мы с Даниэлем оба студенты из Камеруна. А ты? -девчонка уже была не против дружить втроём.

– Я предлагаю выпить кофе и потрепаться. Пошли, тут рядом в двух шагах «La Veranda». Есть возражения? – предложил им Рикардо.

По отсутствии возражений троица проследовала мимо расписания и окошек кассиров к выходу, снова облачилась в свои оранжевые куртки, нахлобучила капюшоны и вынырнула в промозглый сумрак. Рикардо заказывал студентам еду и кофе, помогал выбрать сувениры. Они купили бейсболки и очки с белым кантом. Они болтали, он больше слушал. Наконец пришла пора прощаться. Договорились созвониться и непременно встретиться.

За окном прояснилось, но дул холодный ветер. Ребята пожали друг-другу руки и разошлись в разные стороны. Бернадетт побежала в парикмахерскую. Даниель отправился прямо в отель, а Рикардо…

Старый рыбак, чинивший сети напротив, смотрел на улицу из своей мастерской. При первых лучах солнца он приоткрыл окно.

– Чёрт его знает, не поймёшь этих нынешних. Во, разбежались. Кто из них девка, кто парень? Все в штанах, как солдаты, честное слово. Очки на всех, фуражки на всех, то ли дело в пятидесятых, – махнул он рукой и занялся снова работой.

– Комиссарио? Лейтенант Пиранделло, к Вашим услугам. Не нашли, но найдём, я уверен. Мы всех оповестили на островах, но… Что Вы, ну какой он приметный! Не забудьте, что у нас игры «Рома». Начинают как раз сегодня. Да, спортсмены, и болельщики тоже. Хлопотно будет, кстати. У одного уже куртку стащили. Ну конечно, студенческие. Только это же «ЕА Рома». Что это за свинские буквы? Есть не повторять за Вами каждое слово! Есть объяснить, но не повторять! «ЕА» – это европейско-африканские игры, значит здесь полно африканцев! Есть в следующий раз не быть балбесом и докладывать сразу толком!

Глава 17

– Екатерина Александровна, а Екатерина Александровна? – окликнула Катю немолодая акушерка, когда она, придя с «пятиминутки» спешно рассовывала по карманам обычные мелочи. – К Вам тут один настырный такой! Уж я ему говорила, чтобы попозже. А он талдычет: знаю, что обход, знаю, что времени нет. Мне бы, говорит, представиться только, а потом, говорит, и подожду сколько надо, и тут пока в холле посижу.

– Если хамит, гоните в шею, Марь Афанасьевна, – пробурчала занятая своими мыслями Катя. – У меня неправильное положение плода, эндомитриоз, очередная четырнадцатилетняя мамаша.

– Да нет, так он вежливый, но.

– Но что? – Катя первый раз внимательно посмотрела на пожилую женщину. Верно, молодой отец из этих новых. Что-нибудь, ясно, сунул уже, вот она и мнётся. Зарплаты грошовые, что удивляться. Ох, да всегда так было и будет. Только со мной этот номер не выйдет, и я.

– Катерина Александровна, он передать просил. – Акушерка опять заколебалась, и Катя, тихо свирепея, резко спросила:

– Ну?

– Вы, говорит, доктору Сарьян только скажите: «Котик, это Барсик» – и всё. – Несчастным голосом пролепетала Мария Афанасьевна, с ужасом ожидая расплаты от строгой завотделением.

– Ирбис, батюшки, Ирбис! – вместо этого засияла Катя, и, не глядя на ошеломлённую Афанасьевну, вылетела за дверь. Она бросилась ему на шею, сразу и не колеблясь узнав в седом модном господине с молодым загорелым лицом школьного друга Кирку, выскочившего как чёрт из табакерки в самый нужный момент из своей заграницы.

Когда через несколько часов они встретились у метро, была уже половина шестого.

– Нет ты мне скажи, как же ты это вспомнил? – тараторила Катя, уцепившись обеими руками за рукав Кирилла и счастливо улыбаясь.

Сейчас трудно было бы, пожалуй, узнать в этой, порозовевшей от радости оживлённой стрекотухе строгую «патологиню», «шефу» в белом или зелёном халате, шествующую по коридорам больницы в сопровождении ординаторов и студентов.

– Ты бы хоть позвонил сначала, у меня дома хоть шаром покати, я же с дежурства. Надо ведь нам спокойно потрепаться, так куда бы. Ну ничего, сообразим. Да, а Афанасьевна-то моя, акушерка! Котик и Барсик. Это ко мне-то! Умереть и не встать! Скажи, ты меня сразу узнал? А то у меня тут Валька Попова была. Я открываю дверь, а она: доктор Сарьян, говорит, здесь живёт?

– Объясняю по пунктам. Не спеши. Я тебе уже двадцать лет твержу, – начал Кирилл.

– «Свадьба в Малиновке». В ней мой папа когда-то одну партию пел. Но мы с тобой и «Свадьбу в Малиновке» переплюнули. Двадцать пять.

– Не перебивай старших. Я тебя на целый год, между прочим, опередил. Так или нет? И что это твоя акушерка Котику удивилась? Вас, Катек, отродясь этими Котиками звали.

– Ну, не колхозники же из Загорья. Кстати, а про то, что ты Барсик? Кто ещё это знает?

– Да никто, Кать, конечно. Стеклярус – это давно. Снежный барс Ирбис – после Кавказа. Барсик – наше с тобой. Я тогда ведь к тебе во время сессии один притопал. На окно посмотрел от Проточки, лампу твою зелёную увидел и рискнул, хоть уж часов двенадцать было. Помню, звонить не стал. Постучал просто в стенку. И надо же было маме твоей услышать!

– Ох, не могу, – подхватила Катя, – я сидела латынь учила. Входит мама и говорит: «Зубришь, доченька? Ах ты, бедняжка. Ой, кто-то стучит, я посмотрю».

А потом тётя Лера меня впустила, сама вперёд прошла и эдак громко: «Котик, это Барсик!» – пропели они одновременно и залились хохотом. Они не теряли друг друга из вида – Кирилл и Катя. Перезванивались иногда, поначалу встречались, когда он приезжал. Но прошлого оба старались не касаться, старых больных мест не задевать.

– Слушай, Катюша, я предлагаю повечерять. Вот хотя бы в этих «Ёлках-палках». А потом пригласи меня лучше в гости, ладно? Нам, правда. надо поговорить.

Кирилл положил ей руку на плечо и заглянул в глаза.

– И договорить до конца, верно? – вздохнула Катя.

– И договорить.

Они уселись в красный Фольксваген, со вчерашнего дня раздобытый заботливой Ниной Белой, и тронулись по проспекту в путь.

– Тачка пошла. Объект в тачке, – доложился по мобильному «кожаный», принял дежурство, сел в свою неприметную машину и пристроился Бисеру в хвост.

Весенняя Москва шумела за окнами. Звуки разухабистой музычки из ларьков то и дело перекрывали шум шин. Запах разогретого масла, шипящих чебуреков, кебаба и бастурмы смешивался с ароматом апельсиновых корок, раздавленных каблуками прохожих, дымом бесчисленных сигарет, дорогого трубочного табака, дешевого пива и бензиновой гари. Автомобильные гудки, брань, смех, скрежет металла об асфальт, щебет детишек – огромный город гудел, набирая обороты перед последним броском в ночные огни, когда цветные фонтаны повиснут в сумраке ночи, когда зажгутся гирлянды над заблестевшей рекой, а у бессонных таксистов и официантов придёт пора урожая.