Меня ударило. Резко, жестоко, почти выбивая жизнь. В ладони уткнулись камни и трава, длинные крылья тьмы прокатили меня по земле, и я влетела во что-то твердое, кажется, в ствол дерева, и почти задохнулась от боли в животе. Мелькнула смешная и нелепая мысль, что это та самая счастливая магнолия Энцо Саброры… хотя ведьма могла и соврать мне.

Не забыть бы, что я смогла узнать от нее. Только бы не забыть…

— Заложница! — услышала я энергичный мужской голос. — Внимание, здесь заложница!

— Жива! Она жива!

Я окончательно очнулась и поняла, что лежу на земле. Высоко надо мной кружилось желтое солнце фонаря, мягко озаряя плотную зелень деревьев, воздух пах цветами и морем, вокруг царила бархатная тьма южной ночи, но эта тьма не ранила — она была живой.

А там, куда меня привела та ведьма, была лишь смерть. Та, через которую ее проволок Энрике Саброра и его подручные.

— Эрна! — Господи, это действительно Энцо, это его голос! Мою голову аккуратно приподняли, опустили на чьи-то колени, и в вышине я увидела его лицо. На лбу Энцо красовалась здоровенная ссадина, украшенная нашлепкой лечебного пластыря, но та сила и злость, которые сейчас плескались в нем, придавали ему исключительно здоровый вид.

Он был жив. Ведьма не убила его, как несчастного Томаса Сандерсона — лишь ранила, позаимствовала внешность и отправилась брать меня в заложницы.

— Как ты, Эрна? — спросил Энцо, осторожно прикоснувшись к моему лицу. Надо мной склонились сразу двое мужчин в зеленых врачебных халатах, принялись осматривать и ощупывать. Откуда-то справа доносились взволнованные голоса, в которых звучал азарт. Наверно, зеваки, они собираются везде и в любое время дня и ночи.

— Хорошо. Все хорошо, — выдохнула я. — Энцо, я так за тебя испугалась.

Признание сорвалось с губ и удивило не только инквизитора, но и меня саму. Я никогда бы и представить не могла, что буду искренне переживать за такого человека, как Энцо Саброра — а он наверняка не думал, что станет волноваться за ведьму.

Но мы теперь были не ведьмой и инквизитором. Мы наконец-то стали друг для друга людьми — хорошими людьми! — и это было самым главным. Это давало надежду.

— Она меня оглушила, — ответил Энцо. — Забрала мой облик, потом взяла тебя в заложницы. Требовала свободного выхода из Марнахена. И знаешь, что еще?

— Она бы и так смогла выйти, — прошептала я. Руку возле локтевого сгиба клюнул шприц, и я почти сразу же почувствовала сонливость. Спать, спать, тебе надо отдохнуть, мягко говорил чей-то голос, и веки делались тяжелыми, а тело неповоротливым. — Она прошла мимо ловушек, запечатав свою магию.

Я погрузилась в сон, но каким-то образом слышала, что говорил Энцо: мне снилось, что я плыву в теплой морской воде, в синеве, пронизанной ласковым солнцем, а он скользил со мной рядом сиреневым дельфином, и его голос звучал у меня в голове:

— Она хотела, чтобы клиника моего отца была немедленно закрыта, больные распущены по домам, а персонал отдан под суд. Она сказала, что там уже много лет ведутся исследования мозга ведьм. Что ведьм там пытают, желая лишить их ведьмовства. Представляешь, Эрна? То, что мой отец хотел сделать со мной, он продолжил в своей клинике!

— Я знаю! — откликнулась я. Сейчас я тоже была дельфином, и мы с Энцо плыли рядом, и море было нашим настоящим домом. Этот сон был пропитан такой нежностью и теплом, что мне не хотелось просыпаться. — Ей нужна помощь, Энцо! И ей, и всем ведьмам, которые сейчас находятся в клинике.

Дальше мы плыли молча. Просто плыли рядом, и во сне мы были дельфинами, а наяву я чувствовала, что Энцо Саброра держит меня за руку — и это прикосновение согревало меня тем неподдельным теплом, которое соединяет настоящих друзей и кого-то больше, чем просто друзья.

— А что с ведьмой? — спросила я, перед тем, как мы-дельфины ушли на глубину.

— Убита, — откликнулся Энцо. — Гексенхаммер. Не было другого выхода, она собиралась расправиться с тобой. И я ударил.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Энцо, дружище, это потрясающе! Вот что значит истинный профессионализм! Сразу видно столичного специалиста!

Голос Торигроссо грохотал где-то над моей головой. Полицмейстер был счастлив до глубины души и не скрывал своего счастья — я прекрасно его понимала. На его месте я бы сейчас тоже скакала от радости.

— Серийная преступница выявлена и устранена в кратчайшие сроки! — я почти видела, как он загибает пальцы. — Никаких потерь при задержании. Заложница жива. Это орден святого Георгия как минимум.

Я открыла глаза. Торигроссо действительно был в моей комнате: ходил туда-сюда и в самом деле загибал пальцы. Увидев, что я смотрю на него, он тотчас же прижал палец к губам, словно сожалел о том, что разбудил меня, и негромко спросил:

— Помешал, да? Простите, Эрна, разошелся от радости. Как самочувствие?

Я покосилась вправо — к моей кровати было придвинуто большое кресло, и, судя по виду сидевшего в нем Энцо, он провел здесь ночь — а сейчас было утро, комнату заполняли веселые солнечные лучи, и какая-то птичка энергично пищала на ветке: вставай, поднимайся, а то пропустишь этот удивительный день! Мне сделалось очень спокойно и тепло; улыбнувшись, я ответила:

— Намного лучше, чем вчера. Здравствуйте, господин полицмейстер.

Энцо провел ладонью по лицу. Сделал глоток из чашки кофе, которая стояла на подлокотнике кресла, и произнес:

— Теперь надо определиться с тем, что мы делаем с клиникой моего отца.

Торигроссо только руками развел. Похоже, эта фраза вогнала его в некоторый ступор: полицмейстер выглядел удивленным до глубины души.

— А что там делать? В клинике работают ученые с мировым именем. Лечат скорбных разумом с помощью новейших технологий. Чинция Фальконе оттуда сбежала, наворотила дел по всему королевству, но они-то в этом точно не виноваты. Такая хитрая тварь в игольное ушко пролезла бы!

Значит, ее звали Чинция Фальконе. Я вдруг ощутила мгновенный прилив жалости. Да, я знала, что ведьма убила шестнадцать человек и хотела убить еще больше, но мне все равно было жаль ее.

Ее изувечили. Ее пытали и мучили. Может быть, до этого она не хотела никого убивать, но потом ее разум окончательно помрачился. И она стала мстить — в первую очередь, Энцо, сыну Энрике Леонардо Саброры.

— Она говорила, что там много лет ведутся исследования мозга ведьм, — повторил Энцо то, что я слышала от него в своем сне. Получается, это был не совсем сон. — Эти ваши крупные ученые с мировым именем ищут способ избавить ведьм от ведьмовства.

Торигроссо хлопнул в ладоши. Его лицо раскраснелось.

— Ну так и замечательно же! Отлично! Когда они его найдут, этот способ, то больше не будет никаких ведьм. Вы же профессионал, вы же сами понимаете, Энцо, от какого головняка мы все сразу избавимся. Мир наконец-то будет жить спокойно. Да даже если их там и пытают, ну так и что? Вон госпожа Уиллоу сидит, законов не нарушает, так ее никто и не трогает. Значит, заслужили. Значит, не за голубые глаза туда попали.

Я вспомнила, как меня вывели на площадь Ханибрука и выпустили свиней. Воспоминание прошлось морозным порывом ветра по спине — я ведь не нарушала законов. Я ни в чем не была виновата, и Энцо это подтвердил. Но людям надо было выплеснуть свой гнев и кого-то наказать — вот они и выбрали меня, ведьму.

— Мне сегодня утром прислали выписку из клиники, — продолжал Торигроссо. — Эта Фальконе убила своего мужа, якобы он от нее загулял, она его приворожила покрепче, а у бедолаги сердце не выдержало. Что, скажете, надо было ее отпустить?

Энцо вздохнул. У полицмейстера было решительное настроение: если бы он мог, то взял бы в руки Гексенхаммер и отправился убивать ведьм. За ним была сила всей государственной машины, он осознавал свою правоту, и инстинкт самосохранения подсказал мне: не надо с ним спорить. Ни в коем случае не надо, это ничем хорошим не кончится.