Он не был ласковым и нежным, потому что сейчас раздирало на части, и ей было не надо. Он расправил под ней плащ, задрал юбки её платья, пока её пальцы, как всегда холодные, сколько бы он не пытался их согреть, так же без нежности и ласки освобождали его естество, чтобы он мог соединиться с ней.

А потом эта невыносимая обжигающая яростная пытка. Сколько бы не было — всё было мало. Её пальцы на его коже, её не слышные хрипы и стоны, её губы и глаза полные чудовищного и разрывающего его желания, такого, что не было возможности держаться, не было даже шанса на спасение. Её движения, ноги обнимающие его, властное требование тела не останавливаться.

Рэтар перевернул её к себе спиной, положив на свои руки, чтобы не поранилась о камни, и продолжил мучить себя и её безумием жестокой близости. Греха, который изводил и не давал шанса на то, чтобы выбраться. Да и не надо было. Они тонули и им было плевать на это, потому что это было для них естественно и прекрасно.

Рука его скользнула между её ног и Рэтар уже точно знал, что нужно сделать, чтобы Хэла содрогнулась, чтобы взвыла глухо и её сотрясло благом богини, и она утащила его за собой в пропасть, на дно, откуда не выбраться, но зачем, если там она? Если в этой женщине внезапно весь его мир дал ему возможность дышать и жить, как никогда раньше за всю кажется невыносимо долгую жизнь.

Такое было только в битве, и в близости с ней. Он любил её, любил и хотел бы кричать об этом, его лёгкие разрывало от этого желания, горло драло, но было нельзя — Хэла не разрешала. Этот запрет… Рэтар чувствовал его, словно в руки можно взять: “Не говори, потому что без слов всё просто. А со словами будет беда”.

И он не хотел ей беды, он хотел ей счастья. Пусть надо молчать, достаточно действия и Рэтар знал, что Хэле не надо больше — этой женщине слова были не нужны, она в них не верила. Значит он будет молчать, просто будет доказывать, что она его, принадлежит ему полностью, как часть его самого. И этого будет достаточно, она сдаться, он не отпустит так просто… не отпустит.

Хэла содрогнулась, сдерживаемое рычание где-то в груди, немой всхлип… их обоих унесло грехом и Рэтар, никогда не думавший о спасении своей души, лишь готов был пропадать в этом снова и снова, с этой женщиной. С его ведьмой.

Ужин был очередным беспорядком. Забавным и простым. Но как же Рэтару хотелось вот этой простоты и безумства. Хотелось для себя и для Хэлы.

Ведьма была наполнена радостью от того, что можно просто сидеть за столом с людьми, которым плевать кто она. Дети задавали ей сотню вопросов об устройстве её мира. Простые, наивные и так искренне удивлялись ответам.

В мире Хэлы есть люди, которые выращивают промысловую рыбу? В мире Хэлы едят икру рыбы? В мире Хэлы умеют доить рыбу, чтобы получить эту самую икру? В морях солёная вода, а водоросли это дорого?

Войр сначала пытался унять ребятишек, но потом понял, что это бесполезно, да и видел, что Хэле не в тягость отвечать на эти вопросы, а даже наоборот.

Она была счастлива. Вот какая она, когда её переполняет обычное человеческое счастье. Это лицо… Рэтар был готов гладить его, целовать его, делать всё и больше, чтобы оно всегда было таким, чтобы эти глаза всегда были такими.

Когда уже зашла Тэраф и надо было уходить, Хэла вышла из дома первой, распрощавшись с детьми и Войром. А Рэтар задержался.

Пияна решила уйти в селение и тан обеспокоился, что уже темно. Да и оставалась же она здесь пока он лежал, чего сейчас уходить. Женщина что-то буркнула и вышла. Войр вздохнул, извинился перед Рэтаром.

— Бывает у неё. И Рэтар, — сказал он как можно тише. — Ведьма. Я тебя понимаю.

Феран прикрыл глаза, давая понять, что понимает о чём говорит Войр. Мужчины пожали локти и попрощались.

Встав в дверях, феран услышал разговор Хэлы и Пияны. Последняя говорила что-то о том, что ведьме и дело быть не должно до всего этого. На что Хэла ответила:

— Я говорю только о том, до чего мне дело есть. А Войр часть дома, которому я служу и на его благополучие мне не всё равно. Так что завязывай с этим. Думаешь всё работает так, как ты хочешь? А ты уверена, что ты знаешь, чего ты хочешь? Попросила, чтобы он в тебе нуждался — так его к постели приколотило. И что-то не заметила я, что ты с ним в этой постели была. Не отпустит его сестра твоя, ясно? Не сейчас и не через тир, а может и через десяток. Или смирись, или иди на все четыре стороны. А уж няньку детям найти не проблема.

— Неужели? — сорвавшимся голосом отозвалась Пияна.

— Да, я справлюсь, уж поверь, — ответила Хэла совершенно бесстрастно. — Да и в Вайле столько любви, что и на отца и на брата с сестрой с лихвой хватит. Не нужен им никто чужой.

— Я не чужая! Я родная, я их люблю!

— Правда? Родные так не поступают. Любя, так не делают, — ведьма вздохнула и тихо произнесла: — Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит.

Пияла зарыдала. А Рэтар вышел из дома, сделав вид, что ничего не слышал. Хотя знал, что скорее всего Хэла знает, что он там был и всё слышал.

Они прошли по берегу в сторону оплота. Хэла молчала. Настроение её изменилось. Она стала задумчивой и далёкой. Один раз споткнулась, недовольно фыркнула.

— Это был заговор? — спросил Рэтар, придерживая её за локоть.

— Его внезапная болезнь? — уточнила ведьма. — Да. Она была вот в том городе, про который ты говорил. У ведьмы там чёрной.

— В Рангразе.

— Да, — подтвердила Хэла и вздохнула. — Но зачастую человек не правильно просит. Точнее формирует просьбу, а ведьмам и магам того и надо. Они выполнили, а что там и как потом будет… ведьмы, конечно стремятся к тому, чтобы сделать зло побольше.

— И теперь? — нахмурился феран.

— Я сняла заговор, — ответила она. — Только ей станет тяжело с ними. Потому что стыдно, потому что заговор влияет и на того, кто его заказал. Злой заговор, в смысле. Несправедливый.

Рэтар подошёл к ведьме, обнял её.

— Ты чего? — спросила она, уткнувшись ему в грудь.

— Устала?

Женщина с неохотой кивнула.

— Немного.

— Пойдём спать, — с этими словами Рэтар поднял Хэлу на руки, и несмотря на её слабый протест понёс в сторону оплота.

Ему всегда было странным то, что ведьма сопротивляется, когда он берёт её на руки. Он чувствовал, что Хэла была рада этому, знал уже вот это смущённое выражение лица, когда она боится стеснить, боится, по какой-то только одной ей ведомой причине, быть неудобной, обременяющей. Но взгляд искрился, она была переполнена восторгом в эти моменты, и Рэтар носил её на руках — он бы вообще не разрешил ей ходить…

— Хэла? Объясни мне, — шепнул феран, когда устроил на своей руке и пошёл в сторону оплота.

— Что? — тихо спросила она.

— Объясни, что тебя так сильно смущает в том, что я сейчас делаю?

— Потому что я могу ходить сама, — упрямо повторила ведьма свой обычный ответ.

— Нет, — Рэтар остановился и хотел бы заглянуть ей в глаза, но её руки обнимали его шею и ведьма смотрела назад, устроив голову на его плече. — Это я уже много раз слышал и знаю, что ты можешь ходить сама, но…

— Потому что это меня смущает, — перебила она мужчину, — выводит из равновесия, я готова разрыдаться, а я ненавижу рыдать, и я чувствую себя, как ребёнок.

— Что плохого в том, чтобы чувствовать себя ребёнком, — поинтересовался он, — или рыдать?

— Тебе нравятся женские слёзы? — пошутила Хэла, потому что в очередной раз решила отгородиться от него.

— Нет. Если это слёзы горя. Но когда они радостные, — он пожал плечами. — Или ты хочешь сейчас рыдать от горя?

— Нет, — качнула головой ведьма и уткнулась его в шею. — Потому что я тяжёлая.

Это было смешно. Потому что он не чувствовал её веса. Точнее она была совершенно не тяжёлой для него, его рук и его тела.