– Вы правы, – сказал он наконец. – Вы к тому же довольно похожи на Искандра. Может быть, вы и есть Искандр в достаточной мере. – Еще одна пауза. Махит поймала себя на том, что ждет затаив дыхание. – Вы сделаете вот что, Махит Дзмаре: вы пойдете на запланированную встречу с Амнардбат и ее хирургами. Но там будут не ее хирурги. Хирурги будут мои.

Она затаила дыхание.

– Ваши? И что они сделают?

– Извлекут вашу имаго-машину, – сказал Дарц Тарац. – Фактически проверят ее на повреждения. И если машина пригодна к дальнейшему использованию, то установят ее в позвоночный столб нового посла в Тейкскалаане. Посла, которого выберу я и, возможно, Декакел. Какого-нибудь молодого человека, обладающего необходимыми способностями. Ваша имаго-машина определенно повреждена, Дзмаре, и самое главное, вы были выбором «Наследия». Лучше всего начать все заново.

На одно странное мгновение объективности Махит показалось, что эта идея вовсе неплоха для нее. Прийти на обследование так, будто ей нечего скрывать; позволить Тарацу взять ее имаго-машину, все воспоминания двух Искандров и одной Махит. Полностью освободить ее от ответственности, от обязанностей представителя Лсела в Тейкскалаане, от необходимости изыскивать способ полюбить Тейкскалаан, будучи при этом станциосельником, и не задыхаться от этого. Стать свободной.

«Нет никакой чертовой свободы». На сей раз это был ее голос, не Искандра. Та же тональность. Подтверждение неясности.

– А что произойдет со мной в этом гипотетическом сценарии? – спросила она.

– Близится экзамен по проверке способностей, – сказал Тарац. – Пройдите его заново. Для новой имаго-линии или для чего угодно, что вам по душе. Вы вернулись на Станцию, так будьте же станциосельником. А все, что вы сделали и запомнили, будет навечно вписано в имаго-линию послов.

Такого рода предложения делались людям, у которых обнаруживалась несовместимость с имаго, чья гендерная идентичность была сильнее, чем они думали, а потому межгендерная совместимость памяти оказывалась невыносимой. Или людям, которые были очень близки к сети отношений, накопленных их предшественником, и они не могли понять, как ориентироваться во всем этом без эмоционального урона. Или тем, чья имаго-линия была настолько весомой и протяженной, что они не могли достаточно быстро интегрироваться и в стрессовых ситуациях ломались. Такой оказалась одна из ровесниц Махит. Инженер по гидропонике, которая получила имаго протяженностью памяти в тринадцать поколений. Она имела наивысшие оценки способностей в системном мышлении и станционной биологии, но просто разрушилась под таким гнетом. Через две недели ее лишили линии и позволили пересдать на способности через год.

Махит не знала, где та оказалась в конечном счете.

Предложение Дарца было плохим.

Она и вообразить не могла жизни без Искандра. Она не знала, насколько сильно – или слабо – они интегрированы, насколько силен ущерб повреждения; не знала, что останется от нее, если эту имаго-машину извлекут из ее черепа, как Пять Портик извлекла ту, прежнюю. Не говоря уже о несчастном, глупом парне, который получит гибрид из трех имаго – из двойной порции Искандра и одинарной того, что осталось от самой Махит, а также первого из их линии, переговорщика Тсагкел Амбак, которая существовала главным образом в виде чувства.

<Я бы утонул в нас>, – сказал какой-то из Искандров, а может быть, сразу оба – молодой и старый. Подобие общего страха, инстинкт самосохранения сущности, которой они были, все вместе.

К тому же она не доверяла Дарцу Тарацу, не верила, что он и в самом деле сделает то, что говорит. Она придет в медицинское отделение «Наследия», ляжет на операционный стол, а там в конечном счете все окажутся людьми Амнардбат. И что тогда? Тарац и Ончу – оба смотрели на нее. Она не знала, что написано на ее лице. Оно онемело, одеревенело.

– Не знаю, что сказать, – сказала она, потому что и в самом деле не знала.

– Я мог бы предложить вам место на одной из горных станций, – сказал Тарац. – Но это было бы расточительством, если только вы в области операционного и финансового анализа не превосходите обычного дипломатического работника.

– Амнардбат отозвала бы меня, – сказала Махит, потому что так оно и случилось бы. А еще потому, что не хотела жить человеком Тараца, который смог сохраниться благодаря его стараниям и получил место на астероидной станции, где его не видно и не слышно. Но какой выбор у нее был?

– Да, она бы это сделала, – сказал Тарац и замолчал.

Все предложения были плохими, и если Махит отвергнет все, то останется ни с чем. Она подала знак бармену. Если заказать еще водки, может быть, у нее будет шанс подумать и она сможет предложить что-то – что-то такое, в чем разбирается только она, что не будет сохранено в имаго-линии…

<Предложи ему меня, – сказал Искандр. – Те пятнадцать моих лет, что я отказывал ему. Скажи ему, что нас двое – два Искандра. И что я буду говорить с ним>.

Махат открыла рот.

На пилотской палубе Станции вдруг разом заработала вся тревожная сигнализация опасного сближения.

Рассмотрим виды использования мяса.

В качестве еды: мясо, которое взрывается на наших языках, вкус крови и структура сопутствующих мясных волокон, тауриновый привкус и высокое содержание путресцина. Тело требует мяса, потому что тело и есть мясо, и мы под песни наслаждаемся не только созданием звездолетов и городов, исследованиями естественных процессов и разными версиями песен, но и простыми радостями принятия питательных веществ, энергией, вкусом.

Утилизация: некоторые тела в помете не пригодны для превращения в личности, и в конечном счете все тела стареют и прекращают существование. Но ничто созданное не теряется в пении общего «мы»: все тела, которые не являются личностями или перестали быть личностями, перерабатываются и снова используются, разделяются на компоненты, должным образом потребляются.

Навыки: все тела есть мясо; мясо, генетика и опыт каждого тела создают навыки. Рассматривать использование мяса таким образом есть приглашение рассматривать скорбь. Все тела стареют или получают неизлечимые повреждения и перестают быть голосом гармонии; познать потерю голоса значит познать скорбь, нужду, перейти от пения к стенаниям.

Но рассмотрение вариантов использования этого мяса – дело методологически сложное. Этот тип мяса существует в двух разновидностях тел, их аккуратно извлекают из звездолетов, как клешня извлекает устрицу из раковины. Два тела не дали единого «мы» одновременно, хотя и произошли из одинаковой разновидности звездолетов. Звездолетов, которые происходят из войд-дома, построенного мясом по другую сторону гиперврат, ближайших к далекому от центра земля-дому «мы».

Они не личности.

Они мыслят языком.

Но реагируют они так, как если бы были личностями. Все время повторяется одна и та же последовательность: но только в том, как они летают на своих звездолетах, в их понимании вектора и тяги. Во всем остальном они не личности, они не слышат пения «мы», они только пища и навык. Кроме названной закономерности. Кроме пилотирования.

По прошествии некоторого времени они уже больше не навык, они только пища. Мы, поющие, размышляем: не привнесет ли их вкус в нашу гармонию эту уникальную закономерность, является ли их вкус всего лишь вкусом, и это большая загадка.

Акнел Амнардбат проводит в одиночестве больше времени, чем следовало бы, и сама об этом прекрасно знает. Ведь она в конечном счете советник «Наследия», у нее есть шесть голосов других советников «Наследия», вторящих ей за компанию по имаго-линии, а кроме этой цепочки воспоминаний она и есть «Наследие», культура, сообщество и все, что составляет станцию Лсел. Она помнит себя во времена, когда посещала любое самое глупое культурное событие, какое находила по Интранету Станции. Плохой документальный голографильм, новые виды музыки, детишки, читающие стихи в баре, выступление вокально-танцевальных ансамблей, танец в невесомости… В тот год она была покорена безимаговым реставратором, который предложил новый способ использования грибов, капсайцина и альдегидов для создания блюд, которые обеспечивали совершенно невероятный взрыв ощущений… Перед тем как стать советником, она изучила Станцию и знала ее, как собственное тело.