– Аа-аа, – сказала Ончу, – значит, она-таки добилась своего.

Махит чуть не рассмеялась, беспомощно и испуганно – значит, Ончу вовсе не была уверена, она только высказывала догадки о повреждении имаго и полагала, что мертвого Искандра стоит предупредить в любом случае.

– Кто-то добился и сделал это довольно эффективно, – удалось, наконец, сказать ей, на грани истерики. – Я думала, это моя вина, неврологический провал. Есть же случаи, когда, когда имаго не…

– Ты не одна, – сказала Ончу. – Ты двигаешься не как Махит Дзмаре, когда я впервые ее увидела.

Да, не так. Она наглядно продемонстрировала это в баре, может быть, и сейчас еще продолжает. Она сама толком не знала, как она двигается. Не знала, двигалась ли она как человек, которым была, пока еще оставалась одна.

– Часть ущерба оказалась обратимой, – сказала Махит, что было не совсем правдой. Точнее, не имело никакого отношения к правде.

– В менее сложных обстоятельствах я бы отправила тебя на тщательное медицинское обследование с целью возможного восстановления функции, – сказала Ончу. – Я не люблю терять имаго-линии вследствие неврологических повреждений и пилотов… С их профессией удар по голове – не редкость. Хорошо было бы найти способ восстановления линии, которая все же смогла сохраниться в том или виде после происшествия. По правде говоря, я в последнее время теряю много народа.

– В менее сложных обстоятельствах, – стала отвечать Махит, ощущая такую сухость, что ее язык, казалось, грозил присохнуть ко рту, – не будет и материала для обследования, разве нет?

Ончу беззвучно рассмеялась под вой металлорежущей машинки. Она сделала приветственное движение рукой, обращенное к металлорезу, который улыбнулся ей в ответ, знаком показал, что все идет как положено, и вернулся к своей работе.

– Мы страдаем под грузом сложности, Дзмаре. Скажи мне, что тебя в конечном счете сподвигло встать с кровати и прийти в ангар?

«То, что через шесть дней меня вскроют на хрен» – слишком откровенное признание? Она чувствовала себя жертвой на заклание. Так было и на Тейкскалаане – и вот к чему это привело: она дома, но уже никогда не будет чувствовать это место своим домом.

<Посмотри, к чему это привело Ее Великолепие Девятнадцать Тесло>.

Махит пропустила мимо ушей его слова. Искандр – она тоже, но в меньшей степени – не понаслышке знал, что такое спать с императорами. Спать с императорами или будущими императорами, пока они бодрствуют, сосредоточившись на работе. Так что, сколько бы Ончу ни волновала потеря слишком большого числа пилотов, избыточное количество смертей в черноте, где прятались инородцы Тараца, Махит могла полагаться на то, что Пилоты обеспечат ее безопасность в ходе раскрытия ее двойного имаго не более чем на «Наследие».

«Никто не может знать».

<Ты начинаешь понимать, почему я так и не вернулся>.

«Не сейчас, Искандр».

– «Наследие» зашевелилось, и я подумала, что мне тоже пора, – ответила она Ончу. – А теперь, может быть, скажете мне, какую цель вы преследовали, предупреждая обо мне Агавна?

Ончу сжала губы, образовалась темно-красная линия, похожая на след ножа.

– Патриотизм, – повторила она. – Спроси своего имаго – если ты все еще можешь, если с тобой осталось нечто большее, чем мышечная память, – о Дарце Тараце и его «философии империи», а потом, если у тебя еще будут вопросы… Я выпиваю в баре каждую седьмую смену. Заглядывай.

«Дарц Тарац?..» – сделала внутренний запрос Махит.

В ответ она услышала: <Черт>.

Официальный обед на «Грузике для колеса» был строгим мероприятием: протокольный танец, предписанная последовательность событий от входа командующего офицера до финального возлияния в честь императора: несколько капель алкоголя, заменяющих кровь в этот падший век… Впрочем, Девять Гибискус была из тех капитанов Флота, которые предпочли бы выпустить в чашу свою кровь, чем ради этикета расстаться с последним глотком жидкости с торфяным привкусом. Но нынешний обед был очень скромным официальным обедом на четыре персоны за столом в конференц-кабинете, которому спешно придали величественный вид, поместив сюда знамена Десятого легиона и в цвет им черные с золотом эмалированные тарелки с рисунками звезд. Сама Девять Гибискус надела то, что было на ней, когда она слушала жуткие чужеродные шумы, – свою стандартную форму со звездами нового ранга на воротнике, вместо четырех звезд капитана Флота изогнутые петлицы яотлека, как вершина императорского трона, срезанная и согнутая.

Сначала сели гости, затем Девять Гибискус и Двадцать Цикада вошли в кабинет и увидели Шестнадцать Мунрайз с ее адъютантом, икантлосом-прим Двенадцать Термояд. Они уже сидели перед пустыми тарелками в ожидании, как птицы-падальщики. Прежде она никогда не встречалась с Шестнадцать Мунрайз лично – только по голографу. Двадцать четвертый легион и ее собственный Десятый никогда не находились в одном секторе космического пространства до этой кампании. Шестнадцать Мунрайз была высокой, ее кожа и волосы принадлежали одной гамме цветов, словно вышли из-под одной пресс-формы, цветовой гамме луны, если бы та была монетой. Бледное лицо, длинные и прямые светлые волосы, получившие для этой официозной, церемониальной встречи свободу от косы, в которую она обычно их заплетала. Она, судя по официальным данным, была на пол-индикта младше Девять Гибискус. Эти три с половиной года разницы означали, что, будучи кадетами, они не знали друг друга. Шестнадцать Мунрайз казалась одновременно безмятежной и страждущей.

– Яотлек Девять Гибискус, капитан Флота Десятого тейкскалаанского легиона, – пробормотал солдат, выступающий в качестве стюарда, и Шестнадцать Мунрайз с ее заместителем глубоко склонили головы над кончиками пальцев.

– Добро пожаловать на борт «Грузика для колеса», – сказала Девять Гибискус.

– Нас истинно встречают добром, – отчеканила установленный протоколом ответ Шестнадцать Мунрайз. – Вашему гостеприимству нет границ, как звездам, яотлек, и оно столь же светоносно.

Девять Гибискус села. Стол был невелик: четверка за ним чуть не касалась друг друга локтями – кроме Двадцать Цикады, который был слишком тощим, чтобы доставать до кого-либо. Солдат у двери почти незаметным жестом пригласил еще одного из ее подчиненных, который принес настоящий хлеб – на каждом корабле имелся небольшой запас муки и дрожжей, предназначенных для исключительных ритуалов гостеприимства, требовавших этих продуктов, – и прозрачнейший дистиллированный пшеничный спирт, настолько крепкий, что опьянить могло одно вдыхание его паров. Звездоблеск, императорская выпивка, тоже был на каждом корабле, а на некоторых его бывало больше, чем на других. Девять Гибискус вовремя пополняла запасы на «Грузике для колеса», и недостатка в напитке корабль не испытывал.

Планируя это стратегическое застолье, очевидный «я-знаю-что-ты-знаешь-что-я-знаю» отвлекающий маневр для Шестнадцать Мунрайз, чтобы та пережевала его вместе с поданным ей хлебом, Девять Гибискус собиралась начать с письма, которым Шестнадцать Мунрайз требовала объяснить, почему так долго откладывается сражение с врагом. Начать с того, что она знала о сложившейся ситуации и до официального получения письма, подрезать маленький политический маневр Шестнадцать Мунрайз в коленях и оставить истекать кровью. Но ее намерения изменились после прослушивания инородцев. После того как на ее глазах их слюна пожрала один из ее собственных кораблей.

– Капитан Флота, – начала она. Шестнадцать Мунрайз чуть наклонила голову. – Около часа назад, пока вы еще были в пути, мы впервые вошли в боевое соприкосновение с противником.

Выражение на ее лице определенно изменилось, но не очень поддавалось толкованию. Двенадцать Термояд был куда красноречивее: он резко поставил свой бокал со звездоблеском на стол.

– И вы в это время устраиваете званый обед? – сказал он. – Почему вы не на мостике?

– Потому что вы – мои гости и капитаны Флота. А мои капитаны, в особенности нетерпеливые, – это наилучший инструментарий в кампании, которая вот-вот должна начаться по-настоящему, – отрезала Девять Гибискус.