Название «Аниеннская» она получила потому, что почти все легионеры в ее составе были уроженцами города Коллация, расположенного на реке Аниен.

Среди провожающих много было матрон и девушек.

Молодежь собиралась возле Общественного водоема, находившегося в пределах городских стен между Капенскими и Новиевыми воротами. Другие, выходя через эти ворота, шли прогуляться в расположенную поблизости рощу Эгерии, где бил священный источник, из которого целомудренные весталки ежедневно брали воду для мытья храма Весты, перенося ее на голове в глиняных кувшинах.

В это время по дороге вдоль правого берега Тибра двигались манипулы Аниеннской когорты, которая на рассвете выступила из громадного лагеря, раскинувшегося на Ватиканском поле в двух милях от Сублицийского моста.

Легионеры, переправившись по мосту в город, двинулись через Бычий рынок мимо Большого цирка к Капенским воротам.

Около третьего часа значок первого манипула показался в воротах под приветственный гул провожающих, толпившихся по обеим сторонам Аппиевой дороги.

Колонна солдат, лязгая оружием, продолжала движение по дороге, направляясь к храму Марса. Там претор назначил воинский сбор.

Храм Марса стоял на невысоком холме в неполной миле от Капенских ворот, по правую сторону от дороги. Ближе к воротам возвышался знаменитый храм Чести и Доблести, освященный сыном погибшего во время войны с Ганнибалом Марка Клавдия Марцелла^[392], покорителя Сиракуз.

Храм Марса был очень древний. Перед ним со стародавних времен собирались римские войска, выступающие в поход. Полководцы приносили в храме молитвы, обращенные к богу войны с просьбой о даровании победы над врагом, и давали обеты. Всякий раз после победоносного окончания войны храм богато украшался. В дар ему жертвовалась часть военной добычи.

Внутри храма стояли мраморная статуя Марса и несколько изображений волков, которых в Риме почитали как священных животных Марса, Квирина и Ромула (по неясным представлениям жителей Семихолмья, эти три божества то ли существовали отдельно, то ли были триедины). Как бы то ни было, но к волкам римляне относились со священным трепетом. Убийство их считалось святотатством. Бывали случаи, когда какой-нибудь волк забегал прямо в город и даже нападал на людей, но никто не смел поднять на него руку, боясь прогневать Марса. Поэтому всякий раз волкам давали беспрепятственно уйти, причем посещение ими города вовсе не считалось дурным предзнаменованием.

Колонна легионеров постепенно растянулась почти до развилки Аппиевой и Латинской дорог (если помнит читатель, в глубине этой развилки стояла гробница Сципионов, близ которой двадцать дней назад в снежную ночь беглые гладиаторы укрылись от преследователей).

Замыкали колонну двести пятьдесят добровольцев из клиентов и вольноотпущенников Лукулла.

Вместе с добровольцами преторское войско насчитывало восемьсот пятьдесят человек.

Добровольцы были вооружены своим собственным оружием, в основном метательными копьями, луками и пращами. Немногие из них имели мечи, боевые топоры и щиты. Лукулл всех их решил использовать как велитов^[393] и пращников, то есть в качестве легковооруженных, которые в бою играли немаловажную роль.

Легковооруженные, как правило, наступали первыми, причем велиты, вооруженные небольшими щитами и короткими мечами, имели при себе по пять-шесть дротиков. Они забрасывали ими противника, нанося ему урон уже в самом начале сражения и расстраивая его ряды, после чего быстро отходили, чтобы уступить место тяжеловооруженной пехоте, наносившей главный удар.

Толпа провожающих росла.

Кроме простых граждан сюда пришли и некоторые из сенаторов, среди которых можно было видеть Метелла Нумидийского, Лутация Катула и оратора Марка Антония. Они о чем-то оживленно беседовали.

Вскоре к ним присоединились принцепс сената Эмилий Скавр и недавно назначенный легатом Мария еще молодой, но отличившийся в нескольких войнах Клавдий Марцелл, правнук знаменитого полководца.

Немного поодаль от группы сенаторов собрались роскошно одетые матроны и девушки из знатных семей.

Среди них была Цецилия Метелла, жена Лукулла и сестра Метелла. Рядом с нею находились два ее малолетних сына — Луций и Марк.

Старший, тринадцатилетний Луций^[394], держался чопорно и гордо, вполне осознавая важность происходящего. Еще бы! Его отец, претор, получил командование над настоящим войском. Среди знакомых ему сверстников, сыновей преториев и даже консуляров, не было ни одного, кто мог бы похвастаться тем, что их отцы помимо скучных гражданских дел удостаивались такой чести. Последним претором, которому сенат вручил военное командование, был Луций Опимий, подавивший восстание во Фрегеллах.

Младшему сыну Лукулла и Цецилии, Марку^[395], не очень-то интересно было находиться среди женщин. Он с завистью поглядывал на шнырявших повсюду мальчишек из плебеев, которые большей частью устремлялись вслед за двигавшейся по дороге колонной легионеров. Они могли вблизи рассматривать оружие и доспехи солдат, даже трогать их руками.

Уже упоминавшаяся однажды в нашем повествовании смелая, решительная и заносчивая дочь оратора Антония (ее звали Антонией Примой) явилась на проводы своего жениха Марка Скавра вместе с сестрой последнего Эмилией Квинтой, красивой и застенчивой восемнадцатилетней девушкой, которая больше всех в семье Эмилиев Скавров переживала за брата, оказавшегося у отца в немилости.

Эмилия в последнее время сдружилась с Антонией, хотя невозможно было представить более разных девушек по складу характера, образу мыслей и темпераменту.

У Антонии было некрасивое костистое лицо с припухлыми чувственными губами и несколько крупным изогнутым носом. Впрочем, она тщательно ухаживала за собой и одевалась со вкусом. Кое-кого из молодых людей возбуждали ее особенные, скорее юношеские, чем девичьи повадки. У нее был резкий голос, в движениях ее отличали порывистость и неженская сила.

Страстью ее были гладиаторские бои. У отца она была любимицей. Он сквозь пальцы смотрел на проказы дочери: нескромное поведение, посещение гладиаторских школ и позорящие ее знакомства в среде всяких темных личностей.

С Марком Скавром она дружила с детства.

Молодой человек был ей под стать — такой же необузданный, испорченный богатством и страстью ко всему запретному. Их скорая свадьба считалась делом решенным. Настоящей любви между ними не было. Однако относились они друг к другу с большой симпатией. Они отдавали себе отчет, что их будущий брак породнит две могущественные семьи, которые от этого сделаются еще более могущественными. Это их обоих вполне устраивало. Ни о чем другом они не думали.

Эмилия, изящная и нежная, у всех вызывала умиление. Ее называли «куколкой», «голубкой», «ласточкой». На нее засматривались многие знатные юноши. Она это знала, но ей нравилось быть скромницей, и она словно никого не замечала вокруг себя.

Только однажды она доверительно сообщила Антонии, что ей очень нравится приятель брата Фонтей Капитон.

Антония сразу одобрила выбор подруги. По ее мнению, Капитон всем был хорош: и высок ростом, и широкоплеч, и лицо у него мужественное, чего так не хватает ее жениху, который нежным обликом своим походил на сестру.

— Ну, вот и они! — воскликнула Антония, завидев показавшихся под аркой ворот Скавра, Капитона и Антипатра.

Молодые нобили шли, облаченные в доспехи, в шлемах с высокими гребнями. На перевязях у них висели спафы^[396] — мечи римских всадников. Вслед за ними слуги вели трех великолепных боевых коней под дорогими чепраками.

Антония и Эмилия замахали молодым людям руками, и те, увидев девушек, направились к ним.

— Их просто не узнать! — восторженно прощебетала Эмилия.

— Особенно хорош твой Капитон! — громко сказала Антония с явным намерением немного поддразнить подругу.

— Замолчи, пожалуйста! Что ты делаешь? — покраснев, как роза, торопливо проговорила Эмилия. — Ведь ты же обещала, что никогда ни словом, ни намеком не выдашь меня!..