Лукулл слушал Метелла с сочувствием: он прекрасно понимал, что его именитый друг до конца дней не сможет забыть о победных нумидийских лаврах, которые по праву должны были принадлежать ему, но достались его злейшему врагу.

— Я не случайно заговорил о своем вольноотпущеннике, — продолжал Метелл, переходя на деловой тон. — Ему удалось избежать всех грозивших ему опасностей после раскрытия Югуртой заговора и казни Бомилькара. Он благополучно вернулся ко мне, и хотя меня постигло разочарование, все же я щедро наградил его. Он теперь живет в Фиденах^[390], но я сегодня же пошлю за ним и ты получишь его в полное свое распоряжение. Его зовут Деметрий…

Лукулл слегка вздрогнул, услышав это имя, вспомнив разговор с гладиаторским ланистой Аврелием, от которого он узнал о причастности Деметрия к найму гладиаторов с целью убийства квестория Лелия Транквилла.

— Но в каком качестве он мог бы быть мне полезен? — спросил он.

— Я уже подумал об этом, Лукулл. Еще до того, как ты выступишь из Рима, Деметрий отправится к мятежникам под видом беглого раба. Уверяю тебя, у этого грека столь изобретательный ум, что он сам найдет себе полезное применение. Я снабжу его письмом к префекту Капуи Цельзию Гельвиновану, чтобы он оказал ему всяческое содействие. Я думаю, что в любом случае хороший соглядатай в стане противника тебе не помешает.

— У тебя удивительная способность, Метелл, побуждать людей к действию, — прощаясь с шурином и благодарно пожимая ему руку, сказал Лукулл. — После разговора с тобой я горю нетерпением поскорее уйти с головой в хлопоты с приготовлениями к походу.

— Да, Лукулл, вся заслуга доблести состоит в деятельности… Желаю тебе успеха!

Советы опытного Метелла действительно придали Лукуллу больше уверенности, и он быстро, по-военному, принялся за порученное ему дело.

На следующий день ему удалось сделать многое.

С утра он побывал в лагере на Ватиканском поле, где устроил смотр своей когорте. Она состояла из пяти манипулов и насчитывала шестьсот легионеров с тяжелым вооружением. Боеготовность солдат была выше всякой похвалы. Это были молодые сильные воины, и каждый из них уже побывал на войне. Лукулл познакомился с центурионами, старшим из которых был Гай Кассий Сукрон, родом из старинной римской колонии в Испании, участник семи походов и кандидат на должность военного трибуна.

В тот же день к Лукуллу явился Гней Клептий, военный трибун, получивший новое назначение приказом консульского легата Луция Корнелия Суллы. Последний уважил просьбы Лукулла и Метелла, хотя не скрывал, что ему жаль расставаться с одним из самых испытанных командиров.

Весь этот день Лукулл провел в лагере, отдавая приказы и распоряжения.

Гнею Клептию он велел немедленно отправляться в Самний для набора солдат, снабдив его всеми необходимыми предписаниями.

По совету старшего центуриона Кассия Сукрона он разослал своих виаторов в намеченные им города и местечки, расположенные по Аппиевой дороге до самой Капуи, с приказом местным властям приготовить все необходимое для его солдат, особенно устройство зимних лагерей для ночевок.

Лукулл рассчитал, что, совершая переходы по двадцать пять-тридцать миль ежедневно, он на седьмой или на восьмой день подойдет к Капуе. По пути он намеревался действовать примерно так же, как в свое время поступал претор Луций Корнелий Мерула, который по доносу о заговоре рабов в Сетии отправился туда с небольшим отрядом, но в каждом селении заставлял военнообязанных приносить присягу и с оружием следовать за ним. Таким способом Лукулл рассчитывал усилить свою когорту прежде, чем она вступит в пределы Кампании. Кроме того, он предусмотрительно отправил гонцов в наиболее крупные кампанские города с требованием прислать в Капую свои отряды.

После этого он призвал к себе всех центурионов и приказал им быть готовыми к выступлению на третий день утром, назначив сбор у Капенских ворот.

Слух о предстоящем походе Лукулла быстро облетел весь город.

К вечеру у дома претора на Палатине собралась большая толпа его клиентов и вольноотпущенников. Все они, демонстрируя патрону свою преданность, изъявляли желание сопровождать его в качестве добровольцев.

Лукулл сердечно поблагодарил собравшихся и объявил, что возьмет с собой только тех, кто по возрасту и здоровью годен к несению военной службы.

Особенно приятно было Лукуллу увидеть в числе добровольцев трех сыновей уважаемых им сенаторов.

Это были Фонтей Капитон, Целий Антипатр и Эмилий Скавр.

Претор подозвал к себе юношей и ласково с ними заговорил.

Молодые люди просили его зачислить их в когорту простыми солдатами, но Лукулл назначил их своими контуберналами^[391], чтобы все трое знатных юношей были у него на виду.

Капитон и Антипатр только собирались начать военную службу и поначалу хотели поступить добровольцами в армию, готовившуюся к альпийскому походу. Ими двигало благородное стремление принять участие в защите Италии от германского вторжения.

Что касается Марка Скавра, то он уже мог похвастать своим участием в двух походах — против тектосагов и против кимвров. Правда, кимврский поход принес ему и всей его семье не славу, а великий позор. Над ним тяготело подозрение в том, что он совершил дезертирство из армии Сервилия Цепиона перед битвой при Араузионе.

Однако Капитон и Антипатр, близкие друзья Скавра, верили его клятвам, что он стал жертвой ужасного недоразумения.

По их мнению, Скавр был куда менее виновен, чем все остальные, спасшие себя бегством с поля сражения.

Им и в голову не приходило, что их друг, которого они считали храбрецом и который в ответ на обвинение его в трусости объявил во всеуслышание, что будет биться гладиатором на арене, дабы показать своему отцу и всем римлянам свою отвагу, в действительности трепещет от одной мысли когда-нибудь еще раз увидеть неисчислимые полчища кимвров, внушившие ему под Араузионом леденящий душу ужас. Они не предполагали, что пресловутая история с приказом военного трибуна, который в канун сражения якобы отослал Скавра с письмом в Араузион, является чистейшим вымыслом — просто благородный отпрыск консуляра и принцепса сената хитро воспользовался тем, что все шесть военных трибунов легиона, в котором служил Скавр, погибли в битве.

Скавр не мог отрицать, что во время сражения он находился под защитой стен Араузиона, но и у его обвинителей не было явных доказательств того, что он покинул лагерь без приказа.

Капитон и Антипатр не подозревали также о тайных расчетах своего приятеля в связи с предстоящим походом Лукулла в Кампанию.

Едва об этом стало известно, Скавр стал уговаривать друзей попробовать себя для начала в схватках с мятежными рабами. Он уверял, что в этом году вряд ли дойдет до настоящей войны с кимврами, поэтому можно не спешить в альпийский лагерь. Вместе с тем он рассуждал о том, что кампанское событие могло бы сослужить хорошую службу проходившим обучение молодым тиронам-новобранцам, которым предоставляется прекрасная возможность попробовать свои силы в схватках с мятежными рабами, пронзая мечами и копьями не соломенные чучела на Ватиканском поле, а живые мишени — это приучит их к крови и опасностям.

Под влиянием этих речей Скавра его молодым друзьям все больше и больше нравилась идея поучаствовать в карательной акции Лукулла и заодно выказать уважение человеку, считавшемуся вторым лицом в партии оптиматов после Метелла Нумидийского.

Для Скавра же это был достойный повод уклониться от опасностей нового похода против кимвров. В глубине души он также надеялся, что Лукулл из уважения к его отцу не откажет во внимании сыну — отметит его какой-нибудь наградой или присвоит звание оптиона за проявленную храбрость. Это должно было смягчить отношение к нему сурового отца, который по-прежнему не желал его видеть.

На третий день, рано утром, у Капенских ворот происходило большое оживление.

Сюда стекались родственники и друзья солдат Аниеннской когорты — так называлась когорта, которая должна была выступить в кампанский поход.