— Да больно смотреть на вас обоих! Вы же сохнете друг без друга, клянусь стрелами Амура!

— Нет, нет, дорогая Антония! — испуганно зашептала Эмилия. — Прошу тебя, не выдавай меня!

— Ладно, не буду, — засмеялась Антония. — И все-таки странно мне это! Ты такая красавица и так робеешь в любви! Уж я бы на твоем месте вертела ими всеми как хотела! Хотя на что мне твоя красота? Я и без нее дразню кого надо! Ты бы видела, сколько самцов глазело на меня, когда я в одной полутунике, как девица из лупанара, упражнялась с мечом в гладиаторской школе. Мой-то Скавр уже ко всему успел привыкнуть, а вот Капитон и Антипатр смотрели на меня, раскрыв рты от изумления…

— Как? — ужаснулась Эмилия. — Стало быть, ты и Капитона с Антипатром затащила в это грязное заведение? Мне просто не по себе, лишь представлю всех вас рядом с мерзким гладиаторским отребьем…

— Ну, среди этого сброда встречаются вполне приличные… даже учтивые и образованные, — усмехаясь, произнесла дочь оратора. — Помнишь ли того самого красавчика-эллина, который привел нас всех в восторг, повергнув знаменитого Эзернина? Ох и хорош был гладиатор! Какая стать! Какая сила! Сколько в нем было мужского обаяния! Честно говоря, рядом с ним я испытывала сожаление, что я не замужняя женщина на первых месяцах беременности — с удовольствием сделала бы его своим любовником…

— Антония! Как ты можешь так говорить? — всплеснула руками Эмилия.

— Жаль, что занятия наши с ним внезапно прекратились, — как ни в чем не бывало продолжала Антония, забавляясь смущением подруги. — Он совершил побег из школы вместе с теми гладиаторами, что наделали недавно столько шума, изрубив в куски своих охранников. Но все же мы со Скавром успели кое-чему у него научиться. Он показал нам несколько изощренных приемов, благодаря которым твой братец в два счета разделается с любым варваром…

— Ах, я боюсь, — печально вздохнула Эмилия, — боюсь, что он в стремлении доказать всем свою храбрость будет очертя голову бросаться туда, где всего опаснее…

В это время трое молодых людей подошли к девушкам и стали любезно их приветствовать, по очереди целуя им руки.

— Ну, почему я не мужчина! — воскликнула Антония, разглядывая и ощупывая доспехи Скавра.

— Неужели и в тебя, милая Антония, вселился дух Марса? — смеясь, спросил Антипатр.

— О, если бы мне довелось сражаться в одном строю с мужчинами, я превзошла славой всех женщин Рима! — с искренним сожалением произнесла Антония. — Признаться, меня до крайности раздражают одни и те же надписи на памятниках римских матрон: «Целомудренна, пряла шерсть». Вот на какую жалкую участь обрекли нас мужчины! Почему нас, женщин, держат подальше от важных дел? А ведь со многими из них мы могли бы справляться лучше мужчин…

— Да, да, — нежным голоском поддержала подругу Эмилия. — Женщины более терпеливы, внимательны и сообразительны…

— Клянусь Юпитером, когда-нибудь мы заставим вас, надменные, считаться с нами как с равными, — обращаясь к молодым людям, заявила Антония шутливо-мстительным тоном.

— И что же вы предпримете? — улыбаясь, спросил Капитон, искоса поглядывая на милое личико скромно потупившейся Эмилии. — Может быть, соберетесь и уйдете на Священную гору^[397], как когда-то поступали плебеи?

Антония бросила на юношу насмешливый и дерзкий взгляд.

— Нет, — ответила. — Мы просто сговоримся отказывать мужьям в супружеской близости.

— Как отец отнесся к моему решению? — спросил сестру Скавр. — Только прошу тебя, сестренка, говори всю правду, как она есть.

Эмилия коротко вздохнула.

— Ты не думай, милый брат, что отец не переживает за тебя, — сказала девушка и, помолчав, продолжила: — Как только он узнал о твоем решении отправиться в поход с Лукуллом, он выразился в том смысле, что это лучше, чем твое безумное намерение показывать свою отвагу на арене в качестве гладиатора.

— И это все? — спросил Скавр, пытливо глядя на нее.

— Ну, он еще сказал, — с неохотой отвечала Эмилия, — сказал, что весь этот поход не более чем увеселительная прогулка для наших легионеров, которым предстоит обычная охота за беглыми рабами…

— Это еще как сказать! — воскликнул Скавр, задетый за живое такой пренебрежительной оценкой кампанского мятежа и связанных с ним опасностей, хотя сам был такого же мнения. — Отец многого не знает! Он не знает, например, что Минуций, с которым я был хорошо знаком, весьма опытен в военном деле. Три года он воевал во Фракии…

— Как? — изумилась Антония, услышав слова жениха. Ты был в приятельских отношениях с этим чудовищем, позором Рима?

— Не забывай, дорогая Антония, что совсем недавно Минуций совершенно свободно разгуливал по Риму и ничем не отличался от других порядочных людей, к тому же выделялся приятной наружностью и был известен своим богатством. Да и познакомил меня с ним человек всеми уважаемый — патриций Корнелий Бальб…

— Но как он мог так обесчестить себя, свое имя, свое сословие, сделавшись предводителем шайки подлых рабов? — с негодованием произнесла Эмилия.

— Невероятно, но причиной его безумия стала любовь к одной красивой рабыне, которая принадлежала другому человеку, — начал рассказывать Скавр. — Однажды тот пригласил Минуция в свой дом и похвастался недавно купленной им девушкой, отличавшейся необыкновенной красотой. И что вы думаете? Минуций, этот погрязший в кутежах и разврате молодой человек, казалось бы, пресытившийся всеми земными удовольствиями, вдруг не на шутку воспылал к этой девушке непобедимой страстью. Он с трудом уговорил хозяина рабыни, чтобы тот продал ему ее за очень большие деньги, дав письменное обязательство в присутствии свидетелей уплатить их в назначенный срок, но так и не смог собрать необходимой суммы и, не желая расставаться с возлюбленной, увез ее с собой в Кампанию, выхлопотав у претора тридцать льготных дней, чтобы уплатить долг, а на деле использовал все это время для подготовки мятежа своих собственных рабов — закупал для них оружие в кредит и подбивал к восстанию рабов из соседних имений…

— Ну, если тут замешана женщина, то война действительно будет нешуточная, — насмешливо сказал Антипатр. — Вспомните о прекрасной Елене и о Троянской войне…

В это время толпы провожающих зашумели.

Все взоры обратились к воротам, из которых выходили ликторы, державшие на плечах фасции.

За ликторами шел претор Лукулл в красном палудаменте^[398], наброшенном поверх его доспехов.

Выйдя из ворот, ликторы остановились и, сняв с плеч фасции, воткнули в них остро отточенные секиры. Связки розог с воткнутыми в них топорами означали, что отныне за пределами города Рима преторская власть становится неограниченной.

Между тем Лукулла окружили родственники и друзья.

Лутаций Катул, крепко пожимая ему руку, говорил:

— Я желаю тебе, Лукулл, поскорее управиться с этим делом. Возможно, ты еще застанешь меня в Риме.

— Я тоже желаю тебе успехов, дорогой Катул. Вчера я узнал, что Флавий Фимбрия назначил тебя своим легатом…

— Он собирается послать меня с поручением в Цизальпинскую Галлию. Думаю, я отправлюсь туда не позднее середины апреля…

— Прощай, Лукулл!.. Пусть боги тебя охраняют!.. Да поможет тебе Марс!.. Да защитит тебя Юпитер! — напутствовали претора остальные сенаторы.

Метелл шепнул зятю:

— Пора, Лукулл… Прощайся с женой и детьми!

Лукулл обнял и поцеловал Цецилию, затем обратился к сыновьям:

— Будьте послушны и не ссорьтесь между собой, дети мои!.. А ты, Марк, — сказал он младшему сыну, — ты, я надеюсь, за время моего отсутствия изменишь свое мнение о греческом языке и не будешь повторять слова человека, хотя и прославленного, но глубоко невежественного. К тому же ты не всегда последователен, когда ссылаешься на суждения обожаемого тобой Мария, — с усмешкой потрепал отец мальчика по голове, — если вспомнить, как страстно ты любишь театр, в котором арпинец был всего один раз, но покинул его после первого акта. Подумай об этом хорошенько, мой сынок!..