Береника, когда Ювентина вернулась в дом, выслушала плачущую подругу обо всем случившемся и схватилась за голову.

— Что ты наделала, несчастная, что ты наделала! — в ужасе повторяла она. — Ведь господин прибьет тебя за это! Или ты до сих пор не поняла, что он всех нас, баб, держит у себя лишь для того, чтобы мы ублажали его гладиаторов?..

О том, что произошло между Скатоном и Ювентиной, Аврелий узнал в тот же день.

В школе гладиаторы смеялись над незадачливым марруцином, упустившим девчонку, но, когда узнали, что он по-подлому похитил у нее кошелек, справедливо этим возмущались.

Ланиста не замедлил потребовать к себе ослушницу.

— Ты как посмела, дрянь ты эдакая, не выполнить моего распоряжения? — набросился он на нее. — Ты что же, дура, решила весь свой век проходить в девицах? Ну, ты у меня запоешь! — зловеще сказал он.

Ювентина, плача, рассказала про деньги.

— Пятнадцать денариев? — переспросил Аврелий. — Откуда у тебя столько? По лупанарам шляешься, негодница? Хочешь ославить на весь Рим своего господина, будто он занимается сводничеством?

— Моя бедная мама… она собирала деньги на вицезимарный налог^[305], — сквозь душившие ее рыдания солгала Ювентина.

— Твоя мать была такой же дурой, как и ты! Пошла прочь с глаз моих! И приготовь свою упитанную задницу для хорошей порки!

Вскоре Аврелий приказал созвать в атрий всех рабов и рабынь.

Палач подвел трепетавшую жертву к широкой скамье, стоявшей посреди атрия.

— Вот полюбуйтесь на эту наглую девицу! — сказал Аврелий, обращаясь к присмиревшим домочадцам. — Другие трудятся в поте лица, а эта мерзавка возомнила о себе, что она лучше всех. Ну как же! Пусть Тевта, Алкмена, Береника и все остальные отдуваются за эту недотрогу! Но я не потерплю бездельников и бездельниц в своем доме. Запомните! Это всех касается! Я не повторяю дважды своих приказаний… Приступай, лорарий! Погладь розгой спесивицу!

Двое рабов проворно совлекли с Ювентины тунику и уложили лицом вниз на скамью.

Лорарий, помахав в воздухе длинной гибкой розгой, нанес ею резкий свистящий удар.

Ювентина закричала.

Но все последующие удары она переносила без крика, только глухо стонала и хрипела, кусая губы — не хотела радовать своего мучителя.

— Так, так ее! Пусть вопит, чтобы в самом Тартаре было слышно! — приговаривал Аврелий.

К счастью для Ювентины, истязание продолжалось недолго.

Вошедший раб-привратник подал господину табличку.

Аврелий, быстро прочитав ее, вскочил с места и заторопился к выходу, бормоча под нос ругательства — видимо, записка содержала какое-то неприятное для него известие.

— Не останавливайся, всыпь ей хорошенько! — крикнул он напоследок палачу и скрылся за дверью.

Лорарий, повинуясь приказу, успел нанести жертве еще три удара, но Береника и еще несколько женщин, не выдержав, подбежали к нему и стали его просить, чтобы он сжалился над несчастной.

Все остальные единодушно поддержали женщин, обещая лорарию подтвердить перед господином, что в его отсутствии тот нанес провинившейся двадцать пять ударов.

Палач нехотя, но уступил.

Женщины помогли Ювентине одеться и увели к себе.

Одна пожилая рабыня, жалея ее, сказала:

— В твоем положении, девушка, трудно найти выход. Но, может быть, тебе следует обратиться к народным трибунам. Бывали случаи, когда они заступались за несчастных рабов, терпевших жестокое обращение от своих господ. Мыслимо ли так принуждать невинную девушку к распутству, раз она того не хочет?..

Ювентина после перенесенных страданий и позора готова была на все, и утром следующего дня, превозмогая боль в избитом теле, пришла на Форум, прямо к трибуналу, где заседали плебейские защитники.

Опустившись перед ними на колени, она со слезами поведала свою историю и просила только об одном: пусть трибуны обяжут Аврелия продать ее с торгов — она согласна принадлежать любому другому господину.

Ювентина видела, что трибуны отнеслись к ней сочувственно, но они испытывали затруднение, потому что закон не давал им права вторгаться в отношения между господами и рабами.

Тем не менее один из трибунов пообещал ей сделать все, что представится возможным.

Аврелий, уладивший свои дела в Риме, на следующий день намеревался выехать в Капую, но ему пришлось отложить отъезд, так как он получил повестку срочно явиться к народным трибунам.

Немало удивленный, он в назначенный час явился на Форум.

Ювентина узнала впоследствии, что там произошло.

Трибуны с ланистой особенно не церемонились, наговорив ему много неприятных вещей, и в конце концов довели его до исступления. Он кричал на всю площадь, что не позволит никому, даже трибунам, распоряжаться в своем собственном доме, а из своей рабыни, которая посмела жаловаться на него, он всю душу вытрясет.

Ювентину он, вернувшись домой, избил собственноручно, после чего приказал рабам отвести ее на Квиринал, в школьный карцер, с наказом палачу, чтобы тот испробовал на ней все имеющиеся в его распоряжении орудия пыток.

Когда ее привели в карцер, палач, оставшись наедине со своей жертвой, поинтересовался, девственница ли она.

Ювентина ответила утвердительно.

И тогда палач воскликнул:

— Как? Пытать девственницу? Это же неслыханно!

Он тут же повалил ее на пол, изнасиловал и лишь после этого вздернул на дыбу…

Глава десятая

ГЛАДИАТОР МЕМНОН

Продолжение

Буря рукоплесканий прервала эти тяжелые воспоминания Ювентины, вернув ее к действительности.

Гладиаторы уже закончили церемониальный обход арены, и в центре ее изготовились к единоборству два гладиатора-«провокатора».

— Ставлю шесть золотых на Филоту против Перисада, — сказал Клодий, обращаясь к Минуцию.

— Идет! — ответил тот.

Шум толпы утих.

В наступившей тишине раздались звенящие удары двух мечей.

Перисаду не повезло при первом же выпаде Филоты, который нанес ему внезапный молниеносный укол, ранив в левое плечо.

— Есть! — завопила толпа, увидев первую кровь.

Перисад получил довольно серьезную рану. Он уже истекал кровью, и рука его, державшая щит, начала цепенеть. Но он нашел в себе силу и мужество, чтобы серией отчаянных ударов оттеснить Филоту к краю арены.

Толпа загудела.

Отступающих зрители не любили. Это считалось трусостью. Гладиатор, отходивший во время боя слишком близко к краю арены, рисковал получить позорный удар бичом — по всей окружности арены, рядом с закованными в латы стражниками, находились специальные служители, державшие в руках длинные плети и длинные копья с раскаленными на огне наконечниками, которыми они прижигали сзади отступающих бойцов, понуждая их смелее бросаться на противников.

Филота не избежал удара плетью, которой его достал один из служителей. Но он, видимо, знал, что делает — противник его слабел, и Филота продолжал обороняться, постепенно перемещаясь к центру арены.

Наконец, увидев, что Перисад уже с трудом удерживает щит в онемевшей руке, Филота перешел в наступление.

Перисад отчаянно защищался, отражая колющие и рубящие удары противника, но тот вскоре поверг его на песок арены, ранив в ту часть груди, которая не была прикрыта кожаным полудоспехом, под бурный всплеск криков и аплодисментов зрителей.

Бледный, как мрамор, Перисад лежал, прижатый к арене ногой победителя.

Грудь его судорожно вздымалась и опускалась. Он с мольбой протянул правую руку к зрителям.

Но толпа недовольно шумела, словно считала себя обманутой тем, что борьба между «провокаторами» закончилась слишком быстро.

— Прирежь его! — со всех сторон раздавались безжалостные голоса.

— Recipe tellum!^[306] — слышались из передних рядов тонкие голоса детей, с удовольствием повторявших эту традиционную на гладиаторских играх жестокую фразу и вращавших опущенными вниз большими пальцами своих ручонок — знаком смертного приговора поверженному гладиатору.