Когда дары наконец доставили к очагу, Робби кивком отпустил пажей и вынул из ножен свой меч. Молочане в мгновение ока тоже обнажили оружие, но Робби, примирительно подняв руки, сказал:

— Я хотел только разрезать бечевки.

Мрачные молочане снова уселись. Робби выставил их дураками — первая его ошибка, подумал Брим — и теперь спешил покончить с этим. Одним взмахом он вспорол первый сверток, и оттуда хлынули ткани: золотая и серебряная парча, багряный дамаст и янтарный шелк. Кланница, разливавшая эль и молоко, так и ахнула.

— Для красавиц этого клана, — улыбнувшись ей, сказал Робби.

Некоторые ткани Брим узнал: их взяли при набеге на Озерной дороге, которым командовал Дуглас Огер. В Северных Территориях таких не ткут — их возят с самого Дальнего Юга, и в клановых землях им, можно сказать, цены нет. В другом мешке оказались меха: рысь, чернобурка, норка, горностай и соболь. На блюде, которое Брим нес из башни, лежали три дюжины медвежьих желчных пузырей, пересыпанных солью.

Одну из корзин наполняли медные пряжки для плащей, воинские обручи и браслеты с сапфирами, лунными камнями, алмазами и голубыми топазами. В другой помещались доспехи. Робби достал панцирь, чтобы показать вождю. Он был выкован в виде сот, покрыт серебряным тиснением, вокруг шеи щетинились колючки репейника.

Враэна не утратила хладнокровия, но Брим подметил в ее глазах алчный огонек. Эти доспехи делались для королевы — и не для какой-нибудь, а для самой великой Мойры Плакальщицы. Она сражалась в них тысячу лет назад у Мушиного холма, и в кланах давно утрачен секрет сотовой ковки, делавшей металл легким и в то же время прочным, как камень.

Это, однако, было еще не все. Осталась последняя корзина, длинная и такая тяжелая, что Бриму пришлось тащить ее волоком по полу. Робби, помедлив, вспорол холщовую покрышку на ней и обратился к семерым воинам Враэны:

— Я принес дары вашим женщинам, вашим целителям, вашим старикам и вашему вождю. Вам я предлагаю в дар мечи.

Он откинул холст в сторону. В корзине лежали двадцать мечей без ножен, сложенные рукоятью к острию. Они переливались, разбрасывая голубые искры. Все бывшие в чертоге мужчины замерли. Водная сталь, оружие дхунских королей. За нее убивали, и только один человек во всех клановых землях знал, как ее ковать.

Брим смотрел на мечи, как зачарованный. Откуда у Робби столько? Ни один воин, владеющий водным мечом, не расстался бы с ним по доброй воле. Потом он заметил на самом верху эфес в виде кроличьей лапки. Тот самый, который отец велел переделать в честь второй своей жены. Точно такой, который держал сейчас в руке Робби. Его, Брима, меч.

— Я вижу, слухи были верны, — сказала Враэна. — Ты и в самом деле прихватил с собой кое-какие сундуки Скиннера, покидая его лагерь.

— Скорее взял то, что принадлежит мне по праву, — пожал плечами Робби.

Враэна рассмеялась, но не так, как прежде, а коротко и отрывисто. Ее воины по-прежнему не сводили глаз с мечей!

— Красивые вещички, отрицать не стану.

— Водная сталь — не просто красивая вещичка, моя госпожа.

— То, что легко приобретается, легко и раздается.

— Ты отказываешься от моего дара? — с обманчивой небрежностью спросил Робби.

— Я его принимаю, но прошу кое-что сверх него.

— У меня не осталось больше сокровищ. Если только...

— Оставь, — махнула рукой Враэна. — Речь не о мечах.

— О чем же тогда?

К этому все и шло с самого начала, подумал Брим. Робби при всем своем уме сидит за столом переговоров впервые, а Враэна занимается этим вот уж скоро тридцать лет. В небе сияла луна, и весь купол тоже светился. В этом свете, холодном и чуждом, все сидящие внизу казались каменными изваяниями. Брим вздрогнул и тут же пожалел об этом, ибо взгляд вождя остановился на нем.

— Я хочу взять на воспитание твоего брата, Робби Дан Дхун.

В здешнем снеге, казалось, совсем не было воды — один только сухой лед. Он хрустел под ногами у Райфа, который ходил по террасе в ожидании полночи.

Звучала Музыка Рва, и для защиты от нее у входа в каждую обитаемую пещеру зажигались костры. Сотни огней должны были бы давать много света, но нет. Ров источал тьму, как вулкан источает дым. Райф усмехнулся собственной выдумке. Теперь он часто чувствовал себя пожилым, словно все пережитое за последний год состарило его, но этой ночью ощущал странную легкость — пропади, мол, все пропадом. Песня Адди открыла перед ним новую дорогу. Он знал, что эта дорога не для него — но если не он, то кто же?

Никто, слышалось ему в Музыке Рва.

Отрезвев, он отошел от края, чтобы остыть в сухом и дымном воздухе перед встречей с атаманом.

Он ни разу еще не приближался к его пещере, но знал, где она находится. Большинство Увечных предпочитало селиться на верхних террасах, поближе к солнцу и звездам, но атаман жил внизу. Нижние террасы были самой старой частью города, с сильно обветшавшими стенами и лестницами. Скалы там побелели от птичьего помета и кое-где светились ночью, непонятно отчего. Ступени, по которым шел Райф, так стерлись, что их покрыли дубовыми досками. Внизу у пещеры атамана пылал длинный, десятифутовый костер.

Вход никем не охранялся, и Райф не знал, как ему быть дальше. Костер полностью перегораживал устье и не давал рассмотреть, что творится внутри. Райф хотел уже позвать, но тут из пещеры на угли бросили каменную плиту, создав узкий проход посреди огня. Райф по-прежнему ничего не видел, но послание говорило недвусмысленно: входи.

Он ступил на плиту, и под ним затрещали угли. Огонь заревел в ушах, запахло паленым волосом, и Райф очутился на той стороне. Он провел рукой по голове, проверяя, не загорелись ли волосы. Изнутри показалась темная фигура, и тихий голос Траггиса сказал:

— Значит, плащ у тебя и впрямь орлийский, раз огонь его не опалил.

Райф рассердился, поняв, что за ним следили, и не ответил. Выиграв таким образом несколько мгновений, он огляделся по сторонам. Пещера атамана, узкая и извилистая, вела куда-то вниз, под скалу. На стенах сквозь кору копоти и лишайника виднелась какая-то роспись. Здесь дуло со всех сторон сразу, и Райф догадался, что эта пещера как-то соединяется с другими. У плоского участка стены стояла койка с аккуратно застланным меховым одеялом. На полу, рядом с жаровней и двумя кожаными походными стульями, тоже лежал мех. В ногах постели помещался сундук с горбатой крышкой, в головах — стойка со всякого рода оружием.

— Отойди, — велел Траггис.

Райф послушался, и атаман, дернув за веревку, вытащил плиту из костра. Пламя тут же вспыхнуло с новой силой, перекрыв как вход, так и выход.

Атаман подошел к Райфу и обнюхал его, производя трубящие звуки своими деревянными ноздрями. Одет он был богато, но кое-как, точно Орвин Шенк на Дхунской ярмарке: главное, чтобы достаток был виден, а к лицу ли тебе это все, дело десятое. Райф узнал на нем одежду сразу нескольких кланов. Густо расшитый камзол — это Колодезь, в его узорах отражены все цвета и оттенки вереска. Двойной плащ, отороченный лебяжьими перьями, принадлежал раньше харкнесскому воину, заячьи штаны — работа черноградских женщин; они шьют такие каждое лето, когда в Клину полным-полно зайцев. Все прочее — сапоги тонкой выделки, пояс с металлическими накладками и полотняная рубашка, присобранная: на шее и рукавах — делалось в городе и Райфу не было знакомо.

— Не все орлийские плащи одинаковы, — сказал Траггис, пристально глядя на Райфа своими черными глазами. — Огнестойкостью обладают лишь немногие — те, что ткутся для вождей и их сыновей. Впрочем, ты и сам об этом знаешь.

Райф молча выдерживал его взгляд.

Атаман скривил в улыбке красивые губы и вдруг пропал. Увидев его на одном из стульев, Райф снова подивился быстроте его движений.

— Сколько тебе лет? — спросил Траггис.

— Этой зимой исполнилось восемнадцать.

— Когда именно?

Райф не хотел отвечать, поскольку сам толком не знал ответа.