Адди обернулся к Райфу, изнуренный и странно ранимый на вид, но с той же гордостью во взгляде.

— Мертворожденный в клановых землях был чудовищем, а я хворым слабаком. А посмотри на нас теперь. Посмотри на любого жителя Рва, будь то мужчина, женщина или ребенок. Мы не просто существуем, мы наслаждаемся жизнью.

Речь овчара тронула Райфа, но он боролся с этим чувством. «Я кланник», рвалось у него из груди. Впервые после смерти Танджо Десяти Стрел он потрогал свой амулет — гладкий, теплый и более легкий, чем ему помнилось. Эта легкость испугала Райфа — ему показалось, будто он что-то потерял.

Адди понял, что у Райфа в кулаке, и сказал:

— Клан — всего лишь один из способов жить на свете. Воины, священные камни и все такое — если ты вырос среди них, то поневоле думаешь, что с этим ничто сравниться не может. Но спроси себя вот о чем: лучше или хуже стало нашим кланам, когда они лишились Мертворожденного, меня и тебя?

Райф хотел пожать плечами, но цепкий серый взгляд Адди не позволил ему. Крепко сжав амулет напоследок, Райф вернул его на место.

— Вы с Мертворожденным украсили бы собой любой клан, — сказал он, зная, что это правда.

— А ты?

— Знал бы ты, какой я.

— Я знаю, что ты победил Танджо Десять Стрел в состязании, от которого зависела твоя жизнь. Я видел, как ты из трех целей выбрал одну. Ты, правда, пристрелил при этом славную овечку, зато мы с тобой сидим сейчас здесь и вспоминаем об этом. Отсюда я заключаю, что выживать ты умеешь.

Так ли? Райф вспомнил о печном доме Даффа. Там погибли шестеро, а ему хоть бы что. А то, что случилось на пустошах? Тем, вождь и еще тринадцать человек погибли, а они с Дреем выжили. Райф встал. Суставы у него заледенели от холодных потоков из Рва, и пришлось опереться рукой о скалу. Воздух давил на барабанные перепонки, предвещая новый снегопад.

— Ты тоскуешь по своему клану, я вижу, — сказал Адди, — но тоскует ли клан по тебе?

Райф отчаянно искал причину, которая помогла бы ему ответить «да». Дрей. Только Дрей.

— Отстрани это от себя. Возьми с собой то, чему научился, и ступай вперед. Кланник всегда останется только кланником, а мы способны быть чем-то большим.

Как это возможно на краю света, без родных, без священного камня, без богов? Люди приходят сюда потому, что у них не остается выбора, а не потому, что стремятся к чему-то большему. Слова Адди — самообман, но звучат почему-то как правда. И Мертворожденный, предупредив его, что из Увечных друзья не получаются, сам вел себя с Линденом Мади, как настоящий друг.

Райф сделал глубокий вдох, чтобы успокоиться. Ему многое требовалось узнать.

— Почему новорожденного опустили в Ров?

— Так у нас заведено.

— Почему бросили туда Танджо Десять Стрел?

— Так заведено.

Райф даже порадовался, что Адди упорствует — тут было с чем побороться.

— Почему ему отрезали веки?

— Чтобы он видел свою кончину.

— Почему зашили веки младенцу?

— Он невинен, и ему не надо...

— Что не надо? Видеть? — допытывался Райф. — Что такое там внизу, Адди? Чего боятся Братья Рва?

— Лучше тебе не знать этого, — сказал Адди, глядя ему в глаза.

— Ты так думаешь? — Райф достал амулет из-за ворота и показал овчару. — В клане меня прозвали Свидетелем Смерти. Моего отца и нашего вождя убили на Пустых Землях. Я нарушил клятву, данную брату, и бросил сестру. По-твоему, мне еще есть что терять?

Адди отступил немного назад. Кадык у него на горле дрогнул, и он, видимо, принял какое-то решение.

— Ты знаешь, что Колодезь ведет историю кланов?

Райф кивнул.

— В Колодезе постоянно слышишь старые песни, давно позабытые в других местах. А если твой отец хранитель источника, ты получаешь доступ в Чертог Знания, где хранятся древние свитки, и знание проникает в тебя само собой. Даже если мозги у тебя дырявые, как старая овчина, в голове кое-что застревает, хочешь ты того или нет. Ведуном у нас был Рури Колодезь, дядя вождя и самый ученый человек во всех клановых землях. Он знал, хитрец, как пробудить ребяческий разум, и рассказывал нам о великих вождях, о битвах и заключении мира, о поединках, где оба противника падали замертво. Он вкладывал историю в наши головы, а мы и понятия о том не имели. Каждую ночь после охоты он пел нам своим волшебным, всеведущим голосом.

Адди помолчал, припоминая. Снова начался снегопад, и большие белые хлопья опускались вниз, как перья. Где-то теперь журавли?

— Забавно, как они держатся в памяти, эти песни. Ты можешь забыть, как звали твою первую овчарку, и глаза твоей матери, а какая-то чушь сорокалетней давности остается, будто ее каленым железом выжгли.

— Что же тебе так запомнилось? — неожиданно для себя спросил Райф.

Адди медлил. Жар костра, как щит, ограждал его от огня.

— Одна старая песня.

— Она про меня?

— Может быть. Ты сказал кое-что, и я ее вспомнил.

— Спой ее мне.

— Певец-то из меня никудышный.

— Просто скажи слова.

— Ладно. Я вижу, ты не успокоишься, пока не услышишь. — И Адди заговорил своим хриплым голосом:

В наступившем молчании снегопад усилился. Снег ложился Райфу на волосы и на воротник орлийского плаща, но Райф утратил чувствительность к холоду. Ему казалось, будто он сделан из камня. Это просто слова, говорил он себе, но знал, что это неправда.

Он понимал их смысл — почти понимал. Они лежали на краю его понимания, как тонкий птичий крик колеблется на грани слуха. Они озаряли темные места его памяти и оживляли картины, мелькающие позади глаз. Дрей, сжимающий в кулаке клятвенный камень; Садалак со стрелой; рыцарь-Клятвопреступник, шепчущий «мы ищем».

Райф моргнул, и картины погасли. Адди смотрел на него с выражением, в котором страх смешивался с покорностью.

Райф, очнувшись от столбняка, стряхнул с себя снег.

— Расскажи мне про Ров, Адди.

Овчар, смирившись, поглядел по сторонам, убедился, что никто их не слышит, и стал говорить:

— Здесь земля тонкая. В Глуши, на пустошах и во Рву земная кора еле держится. Каньоны, морозобоины, газовые гейзеры, горячие источники — это все слабые места, и Ров из них самое большое. Он глубок, очень глубок. Говорят даже, что он доходит до самого стыка миров. До серого места, где между жизнью и смертью всего один шаг. В Колодезе кое-что знают об этом, но древнее знание большей частью забыто или хранится за семью печатями. Так и с братьями: они знают ровно столько, чтобы бояться.

Адди помолчал и оперся на камень натруженными руками.

— Мы об этом не говорим. Тут мы точь-в-точь как кланники — прячем дурное поглубже. Меня спрашивать без толку. Я человек маленький — прежде пас овец, теперь их ворую. Откуда мне знать о темных грядущих днях?

Адди взглянул на Райфа, и тот встретил его взгляд, не дрогнув.

— Ты спрашивал, почему братья отправляют мертвых в Ров, — окончательно сдавшись, продолжал Адди. — На это я могу ответить. Чтобы закрыть его, вот почему. Они верят, что если накидать туда побольше тел и пролить побольше крови, то Ров останется закрытым. Что там внизу, я не знаю. Невинным душам вроде новорожденных младенцев дозволяется этого не видеть, для того им и вынимают глаза. Танджо — иное дело, он посрамил Траггиса. Ему полагалось выиграть состязание и доказать, что ты лжец. Он потерпел неудачу, а братья слишком уж распалились, вот Траггису и пришлось послать его в Ров. Мы живем на суровой земле, и уважают у нас только суровых. Траггис обрек Танджо на худшую из казней — отправил его вниз живым и без век, способных заслонить человека от таящегося там ужаса. — Рука Адди потянулась к поясу, к несуществующей ладанке со священным камнем.