...Кроп, решившись, зашагал по дороге к городу. Он не хотел думать о том, что случилось после, — только не здесь, не так близко от тех самых гор. Теперь главное — идти вдоль них на запад, до того места, где забрали хозяина и где живут эти красные клинки.

Плотно утоптанный снег на дороге был обильно унавожен и полит дегтем. Пасущиеся поблизости овцы разбегались, завидев Кропа, и он заметил, что многие из них суягные. От этой приметы скорой весны ему стало теплее, и он, прибавив шагу, запел старую рудничную песню:

К третьему куплету, из которого Кроп помнил только, что Джон отрубил себе палец на ноге, он дошел до городской стены. Многие городки и села, мимо которых он проходил, имели такие же ограждения. Эта стена была, собственно, земляным валом, и ее опоясывал ров, затянутый бурым льдом. Кроп с облегчением отметил, что ворот в ней нет — он боялся подозрительных стражников и непонятных слов, которые они говорили. Пока он стоял, разглядывая стену, мимо прошел старик с тачкой. Кроп сразу отвернулся: он знал, что одинокие прохожие боятся его, и не хотел, чтобы поднялся шум. Старик был одет пестро, как все коробейники: шерстяной камзол красный и весь в шнурках, одна штанина желтая, другая зеленая. Кроп удивился, что он не свернул в сторону, и еще больше удивился, когда старик заговорил с ним.

— Эй ты. Да-да, ты — не притворяйся, будто не видишь меня! — Коробейник показал на город рукой, в перчатке, сшитой из воробьиной кожи прямо с перьями. — Я бы на твоем месте туда не совался, клянусь Пречистой Матерью! Эти козопасы все злющие и чужих не любят. А ведь казалось бы, они должны интересоваться привозным товаром, сидя в своей дыре с одними козами да курами! Женщины у них до сих пор ходят в жестких корсетах, ей-богу! А на мои кружевные воротнички, по которым весь Транс-Вор с ума сходит, даже и глядеть не хотят. Боятся, что их за шлюх примут, вот оно как. За шлюх, с таким-то узором! — Вытащив из-под холстины на тачке что-то белое и воздушное, он сунул это Кропу под самый нос. — Ты погляди, какая работа — на всем Севере лучше не найти.

Кроп вежливо обозрел кружевную вещицу. Она показалась ему легкомысленной, но он промолчал, потому что не совсем понимал, для чего она нужна.

Старик расценил его молчание как одобрение.

— Ты, я вижу, человек со вкусом. Не хочешь ли взять парочку? Матушке подаришь... или зазнобе своей.

Кроп потряс головой.

— Свой брат торгаш, не иначе. А пару по цене одного возьмешь?

Кроп, немного замороченный, опять потряс головой.

— Отродясь не встречал такого несговорчивого. Ладно, раз уж ты такой знаток, даю тебе три — всего-то за пять сребреников. — И старичок протянул Кропу раскрытую ладонь.

Кроп запаниковал. Похоже, он умудрился заключить сделку, не сказав ни единого слова. Кропа бросило в жар, и он завертел головой, ища путь к отступлению.

— Даже и не думай, — прищурился старик. — Ты мне должен пять монет — плати сейчас, не то к магистрату тебя сведу.

Слово «магистрат» напугало Кропа сильнее, чем десяток обнаженных клинков. Магистрат — это цепи, тюрьма и железные двери. Запрут тебя там и больше уж не выпустят. В полной панике Кроп схватился за тачку коробейника и перевернул ее. Ленты, кружева и прочие товары посыпались на снег, колесо соскочило и покатилось в ров, а душа Кропа ушла в пятки. Погляди, что ты натворил! Говорили тебе, не трогай. Старик вопил и прыгал вокруг своей тачки. Кроп дико озирался, не зная, что страшнее: дорога, где его быстро догонят и побьют, или город, где его, чего доброго, посадят в тюрьму.

Все решилось, когда на дороге показался крестьянин со своим сынишкой, гнавший перед собой шесть по-зимнему тощих свиней. Путь назад был отрезан. Сейчас коробейник кликнет свинаря на помощь, поднимется крик, прибегут еще люди и начнут бить Кропа палками. Кроп хорошо знал, как это бывает. Такое даже за семнадцать лет в рудниках не очень-то забудешь.

Кроп, давя ногами стеклянные бусы, припустил к городу.

— Стой, вернись! — орал ему вслед коробейник, но Кроп мчался, сгорбив плечи и нагнув голову, точно дверь собирался вышибить.

Люди на улицах глядели на него во все глаза. Женщина с двумя детьми шарахнулась в сторону, красивый парень в остроконечной шапке крикнул: «Да чтоб меня! Это человек или медведь? Может, помесь?» Белая собачонка с черным пятном на глазу спрыгнула с мусорной кучи и понеслась за Кропом, тявкая как угорелая. Кроп покраснел, как свекла, от стыда и от бега. Выставил-таки себя на посмешище! Надо скорее свернуть с улицы в какой-нибудь укромный закуток, чтобы отдышаться и подумать.

Сворачивая наугад, за углы, раскидывая грязный снег и скользя по льду, Кроп добрался до самой старой части города. Здесь домишки стояли ветхие, со сгнившими балками и потеками ржавчины на стенах. Старуха на углу варила в котле лошадиные копыта. Кроп так проголодался, что от их клейкого запаха его замутило.

Отдуваясь, он замедлил шаг и сплюнул на мостовую черный сгусток. Горький Боб говорил, что так рудник мстит человеку: ты проникаешь в него, а он проникает в тебя. Собачонка так и не отвязалась. Кроп шуганул ее, но она взяла и уселась, стуча хвостом по булыжнику и поставив торчком острые уши.

— Пошла вон, говорю! — Кроп замахал на нее руками и затопал ногами. Она отскочила, тявкнула и тут же атаковала его рудничные сапоги. Он отпихнул ее ногой, но она мигом вернулась обратно, в восторге от этой новой игры. У Кропа вся спина стала липкой от пота. Хорошо бы сейчас помыться горячей водой. На нижнем ярусе оловянного рудника, который рудокопы прозвали Чертовой Глоткой, были пещеры с горячими источниками. Когда привыкнешь к запаху тухлых яиц, можно сидеть в таком пруду, пока пальцы у тебя не сморщатся и спина не размягчится, как студень. Кроп, конечно, не хотел бы снова там оказаться — олово добывать очень тяжело, а жизнь рудокопа стоит дешевле кирки, — но кроме плохого там было и хорошее.. Еда, песни и дружба. Теперь ничего этого нет, и ему снова приходится бегать и прятаться.

Увидев просмоленную дверь с вывеской в виде петуха, Кроп повернулся к собаке спиной и перешел через улицу. Видно было, что дом с петушиной вывеской недавно горел. Кладка почернела от сажи и сильно потрескалась на стыках, дверной косяк покоробился, и его подперли свежесрубленным колом. В Кропе зашевелились старые опасения. Петух — это пивная, где занимаются также куплей-продажей. Кропу настоятельно требовалось кое-что обменять. Ни еды, ни денег у него не было, а вместо плаща он приспособил холстину, взятую из курятника. Но при обмене приходится иметь дело с людьми, а Кроп не помнил, чтобы люди когда-нибудь относились к нему по-хорошему. Его либо боялись, либо глумились над ним, и часто одно не мешало другому.

Тяжело вздохнув, Кроп сгорбился и согнул ноги в коленях. Это уменьшило его всего на каких-нибудь полфута, но все-таки придало смелости, и он отважился войти.

Единственная комната таверны насквозь пропахла козлиным жиром. Сальные светильники шипели и плевались, испуская зеленый дым. Столы и табуретки из неструганого дерева теснились вокруг медной кухонной плиты. Старик в козьем кожухе оглянулся на Кропа, а здоровенный мужчина в кожаном фартуке крикнул: «С собаками нельзя!» Кроп только теперь заметил, что белая собачонка и сюда за ним притащилась. Не посмев объяснить, что это не его собака, он просто взял ее и вынес наружу. Когда он затворил дверь, все уже уставились на него, и Кроп призвал на помощь всю свою волю, чтобы не удрать. Один из козопасов сделал охраняющий знак, когда он прошел мимо, а человек в фартуке сложил мускулистые ручищи на груди и пошире расставил ноги. Стоящий у прилавка молодой парень бандитского вида переглянулся с ним.