– Вот же паразит! – скалится Жека. – Как жениться, так сам, а как работать, так пусть Кудин…
– Ой, Натаха, ты там гляди поосторожней. Человек он в годах, загонишь до смерти, – потешается рынок. – Пусть сначала хату с виноградником отпишет, потом уж подпускай.
– И сама, гляди, не просчитайся, – вступает в разговор Кудин. – Хрен их знает, этих армейских дядечек. На лёгкое понадеешься, а он до смерти защекочет.
– Ты гляди, щекатун выискался! – опять вступает в разговор баба Маня. – Не слухай его, Натаха! Ни одну ещё до смерти не защекотали!
– Да я ж не о себе, баб Мань. С меня известное дело, щекатун некудышний. А от таких, как Лёва, что хошь можно ждать…
– Кудин, и так торговля не идёт, так ещё ты явился покупцов своими страхами отваживать!
– Сейчас все сбегутся! – обещает Кудин.
– Бабоньки, вот у Жеки последнее достижение науки и техники – летающие аппараты в виде метлы, а к ним вместо ступы прилагаются корзины на любой размер, – указывая рукой на Жекин товар, рекламирует Кудин. – Покупайте! Всё для вас, прекрасные дамы!
От Жеки Кудин переходит к Натахе.
– Хлопцы! Где хлопцы?! – громко зазывает он. – У Натахи молоко высококалорийное! Укрепляет органы, возбуждает добрые намерения и фантазии! Пейте, хлопцы, молоко, чтоб на девок волокло!
– Девчата! Где девчата?! Покупайте, у атамана мёд особенный, противозачаточный!
– А инструкция к нему есть, как пользоваться? – смеётся Натаха.
– Инструкция здесь нехитрая, – говорит Кудин и объясняет, как пользоваться мёдом, чтоб не забеременеть.
– Ну и дурак же ты, Кудин! – в сердцах говорит Натаха. – У тебя, видать, Светка пользуется этим средством, коль десятый год не может забеременеть…
– Ну и дура ж ты, Натаха!.. – Кудин сплёвывает и уходит.
Вот и повидались, поговорили…
Настоящая торговля на Ольховском привокзальном рынке начинается лишь в последние минуты перед отправлением «Мухи». Самые выдержанные покупатели терпеливо ждут этого часа. Чтоб не везти назад нераспроданное, продавцы в такие минуты всегда уступают цену.
Машинист «Мухи» хорошо знает все эти тонкости, поэтому, прежде чем тронуться, даёт, как в театре, три предупредительных гудка. Первый, короткий, оповещает, что семафор уж открыт. Через время второй, подлиней. Собственно, после второго и начинается самая бойкая торговля. Третий, длинный, прерывистый, оповещает о начале движения. Лишь скрипнут стронувшиеся вагоны, народ закидывает в тамбур свои опустевшие корзины и лезет вовнутрь.
Свадьба Носача
Из нашей компании Носач женился последним. К этому времени Кубане́ц успел уже развестись, а Жека в третий раз жениться.
– У тебя последняя Людка Морозова? – путаясь в его жёнах, спрашивал народ.
– Не последняя – крайняя… – по предрассудку, присущему всем десантникам, поправлял Жека.
Носач работал в райисполкоме, имел в Станице своё жильё, из станишан была и невеста Маша, но свадьбу было решено отгулять в Нижнем хуторе, в родительском доме. Пока Носач занимался свадебными приготовлениями, договаривался с батюшкой Никодимом о венчании, Жека с Кубанцо́м успели на просторном его дворе соорудить шатёр, и свести со всего хутора столы и лавки. Дружковать на свадьбе было поручено Кудину. Единственно, кого не хватало, это Натахи. Натаху от греха подальше Носач не пригласил, да и она, зная, что Кудин не один, сама б не пошла. Хотя кто его знает…
В обед, после венчания, со стороны Станицы в хутор въехал поезд разукрашенных лентами машин. Всё станичное руководство, начиная с главы администрации, приехало поздравлять Носача. Заслышав сигналы машин, стали подтягиваться к свадебному шатру и местные хуторяне.
Встречая молодых, в воротах стояли родители Носача. Располневшая с годами Анна Дмитриевна стояла с образом Спасителя, которым много лет назад благословляла её на счастливое жительство ещё бабка Сюнька; отец Пётр Николаевич на вытянутых руках держал перед собой вышитое цветами полотенце, на котором был каравай хлеба, посыпанный горкой соли.
Молодые целуют икону, кланяются родителям и, отщипнув по кусочку хлеба, входят во двор.
Пока они шли до шатра, бабка Сюнька щедро посыпала их хмелем, конфетами и монетками. Набежавшая детвора, путаясь в ногах и опрокидывая друг друга, выхватывала всё, что попадалось под руку.
Какая свадьба без гармони? Павла Николаевича сажают на самое удобное для него место, так, чтоб мог и меха без помех растянуть, и до стола доставал. Евдокия Александровна нарочно села от него подальше, на другой конец столов, чтоб не быть причастной к тем куплетам, которые мог выдать её суженый.
– Драку заказывали?! – вваливаясь в шатёр, ревёт Жека.
– Нет, нет!.. – кричат приезжие женщины, которые Жеку ещё не знают. – Не надо нам драки!..
– Ничего не знаю – оплачено!
– Павел Николаевич, врежь «Дуню»! – кричат с разных сторон.
– Ишо не время. До «Дуни» ещё созреть нужно… – степенно произносит Павел Николаевич и делает проигрыш из «Мендельсона».
Столы поставлены буквой «П». Рассаживаются все по чину. Жених с невестой стоят во главе столов. По правую сторону – родня жениха, по левую – невесты. Остальные – кому где понравится.
Носач высок и широк не только в груди. Невеста Маша рядом с ним смотрится маленькой девочкой, которую нарядили в фату. Задрав подбородок, она, не отрывая взгляда, смотрит снизу вверх своими большими карими глазами на своего Колю, и в этом взгляде читается всё её обожание. Носач наклоняет голову и время от времени целует её в фату даже тогда, когда и не кричат «горько».
Вот Кудин, перевязанный цветным полотенцем, прошёлся между столами и, призывая всех к тишине, подняв высоко руки, хлопнул ладонями. Я вижу, как, затаив дыхание, Светлана смотрин на него любовно-восторженным взглядом.
– Сыр-каравай принимай, молодых наделяй рублём-полтинником, серебряным гривенником, – начинает он свою речь. – Ну а кто, может, и поросёнка припрёт – не откажемся.
Рядом с Кудином со стороны невесты «свашка» – высокая деваха с красною розой в волосах, подбадривает гостей:
– Пей-ка, пей-ка, на дне копейка! А всё допьёшь – и грош найдёшь!
– Ой, не могу – горька! Ой, подсластите, хоть чуть… Горька! Горька!..
Носач и рад подсластить – безотказно раз за разом целует свою суженую.
Первыми отдариваются станичные начальники, чтоб никто не знал об их щедрости, деньги дарят в конвертах.
Дошла очередь до своих.
– Баб Сюнь, есть про вас слух, что вы с дедом решили свою молодым телушку подарить, – объявляет Кудин.
– Та нашто она им – мордоваться с ней… Она, знаешь, какая холера вредная – одна морока. Когда им за ней лётать… Мы с Прохором Ильичом набор кастрюль молодым подарим. То верней!
– Правильно! – кричат за столами. – Жениху – деньги, невесте – кастрюли!
– Это чегой-то так? Всё невесте и капитал, и кастрюли – нехай руководит! А то ишь, подсказчики…
– Невеста завтра в этих кастрюлях ухи наварит, будет свадьбу кормить!
Павел Николаевич делает проигрыш и, не сговариваясь с Жекой, запевают в два голоса:
Уху я, уху я, уху я варила,
Сваху я, сваху я, сваху я кормила!..
– Цыц! – машет на них руками тётка Зойка. – Гляди, чего затянули…
– Не понял, – искренне недоумевает Павел Николаевич. – Вы что, уху не любите? У нас, у казаков, принято на другой день с ухи начинать.
– Уху любим, песня ваша не нравится.
– А что в ней не так? Про уху да про сваху…
– Слова нехорошие выглядают…
– Это вы, бабоньки, мало ишо выпили, вот вам и мерещится невесть что… Ну-ка, дружно подняли за молодых!
– Горько, горько, когда друг пропадает! – мотает головой Кубане́ц.
– Горько-горько! – подхватывают со всех сторон.
Носач бережно, словно боясь ненароком повредить, обнимает Машу, целует её в губы, в нос, в голову…
– Ма… Ма-а… Мария… – взяв слово, с трудом произносит Жека, который уже порядком хлебнул. – Маша, помни, что хорошая жена должна обращаться с мужем, как с собакой… Пардон – с кобелём. Вовремя кормить и не забывать отпускать погулять…
