– Так что же душу тревожит? – вновь батюшка направляет разговор в нужное русло.

– Ничего не тревожит… – пожимает плечами Кудин.

– Пшеницу с колхоза воровал? А прелюбодеяния?.. – зная слабые места Кудина, подсказывает Никодим.

– Да это разве грех? – искренне удивился Кудин.

– Грех.

– Эх, батюшка, что для тебя грех, для казака – доблесть!

Беседа длится – служба затягивается. Носач уж накрыл в клубе Верхнего хутора столы для праздничной трапезы, а тут никак до причастия не доберёмся. Вот уж народ и роптать начинает, а Кудин никак не сдаётся. Большого труда стоит Никодиму убедить его всё же раскаяться в своих «доблестях». Вот наконец он накрывает Кудина своей епитрахилью, и храм облегчённо выдохнул.

Следующим иду я.

– В чём каешься, атаман? – утирая после тяжёлой беседы с Кудином лоб, спрашивает Никодим.

– Во всех смертных грехах! – чтоб не затягивать исповедь, отвечаю я.

– Неужто убил кого?! – вскидывает голову Никодим.

– Ну, убивать не убивал, а так…

– А говоришь: «во всех смертных»… – слабо улыбается батюшка.

Склонив голову над Святым Писанием, гудит о своих грехах Жека, чем вводит в смущение местных старушек.

После службы Носач поучает его:

– Ты, Жека, на листочек свои грехи записывай. Никодим молча прочтёт – и все дела! А ты трубишь на весь храм, как племенной бугай, о своих похождениях…

– Какой «листочек», Носач! Это мне на каждую службу нужно общую тетрадь заводить и писать мелким почерком…

– А ты лаконично пиши, – научает Носач. – Нечего рассусоливать. Пиши одним словом: «Каюсь в блудном грехе». И ненужно перечислять всех своих ухажёрок, да ещё со всеми подробностями: где, с кем, когда и каким боком…

После Жеки исповедовался Бармалей. Он недавно пришёл с Афгана с орденом Красной Звезды и контузией, отчего слегка заикался.

– И рад бы, да не знаю, в чём и каяться, батюшка, – живу сейчас смирно, скучно, даже похвалиться нечем… – простодушно говорил он.

– Людей убивал?.. – взглянув на орден, тихо спросил Никодим.

– Не знаю… Так, чтобы с глаза на глаз – не приходилось, а там… Пуля далеко летит, не проследишь…

– Вот и облегчи душу… Зачем ей лишний груз?..

– Так и они ж стреляли… – по-детски оправдывается Бармалей.

– Чужими грехами не оправдаешься. В свой час с них тоже спросится. Ты о своей душе думай…

В постные дни отец Никодим всегда находил какой-нибудь веский предлог, чтоб не участвовать в общей трапезе и никого не обидеть своим воздержанием. Если же день был скоромным и тем более праздничным, Никодим был вместе со всеми и никогда ни в чём себе не отказывал.

Едва окончилась служба, Носач подал к храму автобус, все едут на праздничную трапезу. Батюшку Никодима сажают во главе стола, меня и Носача как почётных атаманов по правую и левую руку от него.

Став лицом на восток, батюшка читает молитву «перед вкушением пищи», крестит стол и разрешает всем приступить к обеду.

– Батюшка, а нельзя ли вам стаканчик наполнить вином? – заботливо обращаются к Никодиму окружающие.

– Отчего же нельзя… В сегодняшний праздник можно. Но лучше водочки… – кротко отвечает тот.

Никодим крестит свой стаканчик, тихо шепчет какую-то молитву и аккуратно выпивает свой первый тост «за Рождество Христово». Потом все пьют за батюшку Никодима, за атамана Станично-Луганского юрта, Носача, за меня – атамана Митякинского юрта, снова за Носача – председателя районного Совета, за всех казаков наших, за тех, кто готовил обед, и за всю во Христе братию.

Никодим по-прежнему кротко крестит свой стаканчик и, чтоб никого не обидеть, не пропускает ни единого тоста, но при этом оставаётся трезв и телом, и словом. Он, никого не перебивал, даже если собеседник нёс что-то не то, внимательно выслушивал его, всегда говорил по делу и лишь тогда, когда его хотели услышать. И когда мы едва уж держались на ногах, он, как ни в чём ни бывало, читал благодарственную молитву «после вкушения пищи».

– Благодарим Тя, Христе Боже наш, яко насытил нас земных Твоих благ… – легко и непринуждённо произносит он нараспев, и поклонившись всем, уходит твёрдой походкой.

– Неупиваемый батюшка, – говорил про него наш народ.

– Что-то в этом деле не так… – едва ворочая языком, сомневался Кудин. – Может, он перед трапезой хлебнёт какой-то микстуры, и тогда его ничем уж не свалишь…

– Ты, Кудин, главного не приметил, – возражает ему Носач. – Батюшка Никодим перед тем, как выпить, обязательно стаканчик свой перекрестит.

– И чего?..

– А того. Ты пьёшь её вместе со всеми чертями, вот они тебя и корёжат. А батюшка нечисть прогонит и пьёт, как водичку.

Если б не армия, то Кудин с Натахой поженились бы, но батя Кудина, Митрий, хлопнув по столу пятернёй, твёрдо сказал:

– Какой с тебя семьянин, когда ты в долгах?! Перво Родине долг отдай, а там уж жанись на своих натахах…

На проводах Натаха плакала пуще матери. Одним махом выпивала очередную стопку и, размазав по лицу сопли, не пела, а кричала:

Вытирая о грудь Кудина мокрые глаза, шептала:

– Я так и знала, так и знала, что ты, гад, сбегишь от меня!..

Снова пила и снова, срывая голос, кричала на свой лад старую песню:

Не успели допить стремянную, тут уж и Носач гаркнул во всю глотку нашу походную:

Два года Натаха честно ждала Кудина, но тут вдруг пришла нежданная беда. На последнем месяце службы заработал Кудин увольнение. Два года за забор не выпускали, а тут на тебе – иди куда хочешь. Отлучённые от людского общения, одичавшие, солдатики вышли втроём в город да сдуру сразу на танцплощадку. А там местная «золотая молодёжь» заправляет. В армии никто из них не служил – отмазаны, а над солдатиками, да ещё перед своими девчатами, поиздеваться хочется. Стали цепляться к ним: «Что вы, мол, пришли сюда своими портянками вонять?»

Кто-то из солдат огрызнулся – получил в ухо. Видя численный расклад не в свою пользу, двое тут же сбежало. На этом бы всё и закончилось, если б не было там Кудина. Кудин бегать не захотел. Намотал на руку ремень и давай крушить бляхой налево и направо. Скоро девять человек – деток местных начальничков, увезли с разбитыми головами в больницу. Кудина – в милицию. Всем отделением на него наручники надевали, но и в них тот умудрился расквасить нос начальнику местной милиции.

На суде раскрутили Кудина по полной. Какие-то девчата, коих он и в глаза не видел, свидетельствовали, что драка началась с того, что он приставал к ним. Кто-то даже политику приплёл, вспомнил, что, когда он крушил деток секретарей, приговаривал: «Вот так мой дед Кудин красную сволочь рубал!» А вот это как раз была действительная правда.

В результате вместо дембеля отхватил Кудин два года дизбата.

Тут уж и Натаха пошла вразнос.

– Ну, паразит! Я его тут выглядаю, а он там на танцюльках девкам подолы задирает! – негодовала она.

В это время на уборочную в колхоз были прикомандированы водители из Ростова. Один из них, Паша-Танкист, стал оказывать Натахе особое внимание. Только она на летучке приедет с обедом в поле, Паша-Танкист цветочки ей вручит и обязательно комплимент какой-нибудь скажет.

– Ох, Паша, ты бы поостерёгся ухажёрничать к ней, – предупреждали его.

– Танки грязи не боятся! – легкомысленно посмеиваясь, отвечал тот своей любимой поговоркой.