Но вот солнце село, и тут же на пустыню опрокинулся бездонный купол темноты. И засверкали, переливаясь, звезды из сокровенной глубины бездонного пространства. Стоило подуть ветерку, и безмолвная пустыня вмиг ожила, словно скрытый доселе от глаз невидимый мир на тысячу разных голосов приветствовал наступление ночи. Горьковатый запах высыхающих степных трав щекотал ноздри.

Тахиров растянулся на теплом еще, но уже начавшем остывать песке. Каждый раз, оказываясь в пустыне, он поражался безграничности Каракумов. Как просторен мир, но людям он тесен для жизни, и они враждуют между собой. Ведь еще великий Искандер Зулкарнейн из далекой Македонии говорил много веков назад, что этот мир слишком тесен даже для двух владык. Только разве может быть так, чтобы все это досталось кому-нибудь одному? Когда же земля обретет покой?

Вот звезды, словно прекрасные серебряные украшения, выполненные рукой волшебного мастера, который прикрепил их на грудь неба. Говорят, что пока свет самой близкой звезды дойдет до земли, проходит миллион поколений. А жизнь так коротка — всего каких-нибудь пятьдесят — шестьдесят лет. Как же надо прожить их, эти короткие годы? Неужели покорно дожидаясь неминуемой смерти? Или в беспечном разгуле? Или отдать их всецело грядущим поколениям и классовой борьбе?

Под светом звезд, словно огромные драконы, выставившие чудовищные гребни, лежали, развалясь, барханы. Тонкий звон, наполнявший воздух, говорил о жизни, кипевшей и бурлившей на вершинах этих бугров, на их склонах и в низинах между ними. Полная своих трагедий жизнь ночи, как отличаешься и вместе с тем как похожа ты на беспощадную жизнь дня. Ночью выходят на охоту змеи, ящерицы и вараны, и что из того, что тьма скрывает их? Все та же жизнь: змеи, заползая на ветки саксаула, подстерегают ночных птиц, а внизу ежи подстерегают змей. Ящерицы охотятся за насекомыми, но сами, в свою очередь, становятся добычей змей и варанов. Неужели и жизнь человека состоит только в том, чтобы не быть съеденным и, в свою очередь, проглотить более слабого? Неужели человек ничем не выделяется из природы и ничуть не лучше ни варана, ни змеи, он, способный восхититься стихами Махтумкули и понять звездную красоту бездонного неба…

Словно облако пыли, тянется по небу Млечный Путь. Когда-то, говорится в легендах, в незапамятные времена с одного края неба на другой, разбрызгивая свое белое молоко по Вселенной, пробежала белая верблюдица, и каждая капля молока превратилась в звезду. А каждая звезда огромней Солнца, и сама Вселенная огромна и бескрайна, и никто не знает, где начинается она, и где кончается, и имеет ли вообще начало и конец. И неизвестно, что означает эта простершаяся над всем миром таинственная звездная пустыня…

Безгранично и вечно небо; случайна и коротка жизнь человека; подобно искре рождается он в этот мир и падучею звездою уходит в глубины грешной земли, успев или не успев понять смысл своего появленья на свете в необъятном пространстве между небом и землей…

Бекназар проснулся и чихнул.

— Т-с-с-с!

— А? Что? Неужели и чихнуть нельзя?

— Нельзя. Ничего нельзя.

— Ладно. Теперь ты спи, товарищ Тахиров.

И Тахиров уснул, как провалился, а когда он проснулся, было уже совсем светло.

— Ну что?

— Все тихо, товарищ… — начал было Бекназар, но тут же, словно опровергая его слова, раздался выстрел.

— Вот оттуда, — возбужденно прошептал юноша, и его смуглое лицо заметно побледнело.

— Лежи и не шевелись.

Издалека до них доносились звуки перестрелки.

— Мы должны пойти к ним на помощь, товарищ Тахиров!

— Лежи. И на нашу долю хватит…

Целый день мог бы рассказывать Айдогды о тактике басмачей. Хотя главари банд не были похожи друг на друга, в своей тактике они пользовались похожими приемами, проверенными на практике. Один из них заключался в том, что предводители, курбаши, жертвовали своим отрядом и в завязавшихся перестрелках уходили в отрыв, полагая, что главное — это спасти свою голову и шкуру, тем более что на пощаду они рассчитывать не могли.

Сейчас могло случиться то же самое. Ведь ясно, что все пути для банды перекрыты. Первый выстрел скорее всего принадлежал дозорным. А перестрелка означала, что басмачи догадались о малочисленности заслона и решили принять бой. Может быть, действительно лучше было бы поспешить туда на помощь? Тогда оголится этот участок…

Басмачи появились там, где их не ждали. Умело используя складки местности, они проскользнули между барханами и на огромной скорости, стелясь над землей, стали уходить к границе.

— Огонь!

Слева и справа заклацали выстрелы. Один басмач упал, другой… Двое, не оборачиваясь, уходили все дальше и дальше. Тахиров вскочил.

— Охраняй это место. Я догоню их…

Басмачам осталось только перемахнуть через насыпь — и тогда между ними и спасительными горами была бы лишь узкая полоска степи. У Айдогды, пригнувшегося к шее коня, мелькнула мысль, что басмачам стоило бы, укрывшись за насыпью, заставить его спешиться и принять бой, но тут же он понял, что они не станут терять драгоценных минут: спасительные горы были так близки, а задержавшись и даже убив преследователя, они рисковали быть отрезанными…

Остановив на всем скаку коня, Айдогды задержал дыхание и потянул спусковой крючок карабина. Попал!

Но тут же он увидел, что попал всего лишь в коня. Бросив поводья, басмач ловко вскочил за спину своего сообщника. Непрерывно оглядываясь, он нахлестывал коня, изнемогающего под двойной ношей. Вот он обернулся еще раз…

Да это же Мурзебай! Все думали, что он давно уже в Иране, сидит в глубине своей лавки и торгует, а он, оказывается, занимается разбоем в Каракумах. Вот так, значит, распорядилась судьба. Что ж, это хорошо! Наконец-то Айдогды может встретиться с противником в чистом поле, лицом к лицу. Теперь уже Мурзебай не спрячется в шкуре овечки, не прикроется законом. Теперь все вопросы задаст винтовка, и на все ответит она же.

Обернувшись еще раз, Мурзебай вскинул винтовку, и фуражка слетела с головы Тахирова. Еще сантиметром ниже, и пуля попала бы в голову. Ну, держись, гад!

Несмотря на двойную ношу, конь басмачей не давал сократить расстояние. Похоже было, что ему неведома усталость. Словно птица, перелетел он через насыпь.

И беглецы исчезли, словно провалились под землю. На мгновение Тахиров растерялся, но топот копыт помог ему все понять. Широкий овраг тянулся в сторону гор.

Вперед!

Все-таки, видно, небезграничны были силы ахал-текинца. Расстояние стало сокращаться. Тахиров зорко смотрел за действиями Мурзебая, но тот больше не оборачивался. Он крепко вцепился в сидевшего впереди басмача и не пытался стрелять.

«Боится, как бы тот не столкнул его с коня», — понял Айдогды, и в то же мгновение, будто прочитав его мысли, басмач, что-то крикнув, ловко столкнул Мурзебая.

Мурзебай упал мягко, словно он ожидал, что будет сброшен, и мячиком откатился в сторону. Тахиров повернул коня, и в тот же момент конь взвился на дыбы и стал валиться. Тахиров едва успел высвободить ноги из стремян. Он упал на землю, не выпуская из рук карабина, а когда вскочил, увидел черный глаз винтовки, нацеленный ему прямо в лицо.

«Смерть».

Щелк… щелк!

Кривые зубы Мурзебая сверкнули в яростной гримасе. У него кончились патроны. Теперь уже он был во власти Тахирова. Тот поднял карабин… и отпрянул. Удар ножом пришелся по ложу карабина. Перенеся тяжесть тела на левую ногу, Тахиров правой ударил басмача в пах. Скорчившись и взвыв от боли, Мурзебай упал.

Тахиров сел на огромный валун. Пот лил с него градом. Достав платок, он стал медленными движениями вытирать шею и лицо. Мурзебай все еще корчился, держась за низ живота и тихонько подвывая, но Айдогды не испытывал к нему жалости. Гад ползучий. Нет, он не достоин сравнения даже со змеей. Змеиный яд помогает в различных болезнях, змеи пожирают вредных грызунов, значит, и от змей есть какой-то прок. А какой прок, что за польза от такого, как Мурзебай? Был кровососом, паразитом, таким и остался. Теперь ему не вывернуться.