– Тогда предлагаю вернуться к снисходительности, – попросил Славик, покосившись на картину с виселицей. Потом он налил в квадратные бокалы виски, что не вызвало возражений графа.
– Моей милости заслужить непросто, – взглянув на портрет адмирала, горделиво отчеканил Головкин. – Ты хвалился, что высочайший мастер своего дела. Как, примеру, Марадона или китайский теннисисты. Я имею в виду, конечно, пинг-понг.
– Скромно промолчу, ваше сиятельство. Хотя у аргентинца, кроме ног, была еще и божественная рука, а у меня обычные крестьянские лапы.
– Так вот, я собираюсь тебя испытать. И если ты докажешь свое мастерство, то вольному воля. А если оконфузишься, то познакомишься с моим палачом, у него как раз дочка на выданье. И будет у тебя незабываемая свадьба и целых три дня веселья. В первый день – китайская казнь. Это когда тебя расфилеют на тысячу кусочков, но не до конца. Надо же оставить что-то на следующие дни…
– Дорогой граф, так хорошо сидели, и на тебе! После поговорим про свадебные торжества, давайте лучше перейдем к делу, – обиженно сказал вор, беря в руки бутылку оливкового оттенка с односолодовым виски «Jura». – Как будто я отказываюсь… Что за задания вы для меня выдумали? Только давайте самые трудные, иначе мне после Лувра будет неинтересно.
– Прекрасно! – и граф поднес бокал к губам, ощутив тончайший аромат оленьего навоза. Его отец, почетный член земского комитета по скотоводству, обожал запах коровьего «повидла». По его распоряжению вентиляционную трубу провели из хлева непосредственно в спальню. Спустя сорок дней после смерти родителя Головкин заткнул вытяжное отверстие, но с годами его охватывало желание снова ощутить забытые запахи из детства: сладковатый душок от камешка карбида кальция или «мокрый» запах болотной пиявки. Поэтому и любил граф посидеть у камина с односолодовым виски, вспоминая отца, который здесь же в гостиной сушил сапоги, залитые кровью жертв первой осенней охоты…
– Для начала ты должен украсть из конюшни, которую крепко охраняют мои спецы, «золотую» лошадь. В следующий раз поручу тебе принести обручальное кольцо моей любимой жены – женщины строгой и добродетельной. Хотя и со странностями, – граф поежился, словно от холода. – В перспективе я планирую возвести ее в сан святых. Осталось соблюсти некоторые формальности: подобрать свидетелей ее чудес, уволить пастора, который вздумал мне возражать, составить список гостей священной церемонии…
– Граф, я все понял. Но хочу предупредить, что чудеса и пастор не относятся к моей компетенции.
– Догадываюсь, висельник, как ты относишься к духовным вопросам, и не собираюсь тебя утруждать. Ты бы лучше третьим заданием обеспокоился. Но я решил, что последнее поручение ты получишь только в том случае, если благополучно справишься с первыми двумя. И я смогу тебе доверять. Хотя до чего я договорился – приблизить к себе прожженного вора?!
– Да ладно, ваше сиятельство, не стоит беспокоиться. Ешь пирог с грибами да держи язык за зубами, как говаривал сеньор Перуджа. Хотя по-итальянски звучит не совсем в рифму, у них принято выражение «с трюфелями».
– Недели тебе хватит, мафиози?
– Что вы, обожаемый граф, за пару ночей управлюсь. На посошок?
4
Источником ценных сведений всегда служили деревенские кабаки, и воровских дел мастер припарковал свой автомобиль у трактира «Рога и хвост». Как всегда, в вечерние часы он был забит разношерстной публикой, которая за даровую выпивку готова была выложить любую приватную информацию о местном бомонде. К слову сказать, граф не был сторонником ограничений свободы слова, что однажды послужило поводом для чистосердечного доноса одного оппозиционера, почитателя Павлика Морозова, в метрополию.
Первый же собеседник Печорина, бертолетовский почтальон по прозвищу «Всегда звонит дважды» похвалил безупречный вкус графа, который в числе научно-популярных журналов «Maxim», «Игромания» и «Вокруг света» выписывал и «Скаковую газету». Вместе с тем, он чуть-чуть дулся на Илью Гавриловича за то, что тот отказался записать его на курс «Школа верховой езды». Поэтому почтальону по-прежнему приходилось развозить почту на стареньком мопеде.
По словам местного доктора Ионы Ионыча, который регулярно получал в трактире водку, пиво и прочие медикаменты в долг, ему приходилось неоднократно осматривать лошадей в конюшне графа. Их было около десятка, но какая из них могла быть золотой и как ее отличить от остальных, он не разбирался. Когда Печорин попросил Ионыча набросать план постов охраны по периметру конюшни, тот отказался, сославшись на слабую память и незначительное познания в картографии. В целом доктор дал высокую оценку графскому интеллекту: о каких бы тонких материях не заходил разговор, он всегда мог поддержать его. Шла ли речь о подагре и средствах ее лечения, Головкин легко переходил с латыни на суржик, проявляя редкую осведомленность в народной медицине. А если речь заходила о лошадиным заводе, то он запросто говорил и о лошадиных заводе и пристрастиях.
Проститутка Тимофевна, которая осела в местных краях с незапамятных времен, подтвердила, что в графских конюшнях «есть конь – что ни шерстинка, то серебринка, а во лбу светел месяц». Это она разузнала, когда они однажды июльской ночью купались с графом на лошадях голышом. Еще она пожаловалась, что во дворце прекратились представления французского конного театра «Зингаро», во время которых Тимофевна неплохо зарабатывала в твердой валюте. И после этого сообщения бедная женщина махнула залпом шампанское и разрыдалась.
А вот беседа с гривастым малым и, судя по заоблачному выражению глаз и огрызку карандаша за ухом, местным поэтом-компьютерщиком сложилась бестолково. Заказав жбан крепкого пива, гривастый долго рассказывал, как по ночам граф иногда катается в красивой карете, запряженная тройкой призрачных белых лошадей. И якобы любой человек, который согласится на предложение сесть в нее, бесследно исчезнет. И больше его никто никогда не увидит. В конце монолога гривастый перешел на рифмованный слог, завывая в экстремальных моментах повествования…
Уже собираясь на выход, Славик поймал внимательный взгляд из-за огороженного занавеской столика. Вначале вор подумал, что за ним ведется слежка. Достав ручное зеркальце, он узнал наблюдателя по белому лицу. Им оказался библиотекарь Кахаберыч. Интуиция подсказывала Печорину, что библиотека – это идеальное место для сбора информации. Наверняка Кахаберыч кое-что слышал о «лошадиных» тайнах графа. И вор с дурашливой улыбкой направился в сторону занавешенного столика.
– Вы с ума сошли! – испуганно остановил его библиотекарь. – Сядьте вот там. Боком ко мне.
Агентов зорко огляделся по сторонам. Вор тоже осмотрел присутствующих – до них никому не было дела. Кто, как ни он, мог бы моментально выявить скрытое наблюдение. Но Славик не стал спорить и занял место за соседним столом.
– В отличие от меня закажите кофе и пирожные, – громко прошептал Агентов и, отломив кусочек бублика, отхлебнул чай. – Разговаривайте, не поворачивая ко мне головы. Вы в большой опасности. Они никогда не убивают знакомых, а выбирают случайных людей.
– Кто?! – Печорин тоже перешел на драматический шепот. Ему и в голову не приходило, что в местной социальной среде таится столько угроз и заговоров.
– Они… Но меня эти люди не трогают, я – табу! Есть соответствующая бумага.
Вор замолчал, обдумывая ситуацию. При такой степени конспирации беседа могла потерять логику. Но он ошибался.
– Ты, приятель, собрался на скачки, раз интересуешься лошадьми его сиятельства?
– А чем тут еще заняться?
– Одобряю, хотя сам я никогда не участвую в скачках. В юности меня определили в кавалерию, мы соревновались всегда в военной форме с золотыми эполетами. Красота! Но на английском дерби в Эпсоме, где русская сборная побывали на гастролях, я сшиб насмерть суфражистку Эмили Дэвисон. Даже король был в курсе.
Он замолчал. Славик краем глаза заметил слезу на пухлой щеке Агентова.
