Но когда взгляд вора упал на картину, висящую на противоположной панели, он напрягся. В его понимании украшать стены изображением виселиц или гильотин, да еще в компании со зловещей сорокой было не к добру. Не зря художники ренессанса частенько рисовали мадонну с птичкой на руке в качестве символа того, что в будущем рок сулит Иисусу страдания и печальный конец.

Впрочем, удачливому вору было не привыкать к зловещим намекам судьбы: и у нее бывают промашки и заблуждения. Ну, а если обстоятельства припрут так, что на горизонте замаячит петля висельника, у него была наготове такая фразочка: «Еще минутку, господин палач». Говорят, так любил говорить один неунывающий призрак, прогуливаясь ночами по Гревской площади в Париже.

– Ах, какой миленький песик, – кивнул Печорин в сторону пойнтера. – Он тоже носит благородный собачий титул?

– Конечно! Разве ты не видишь, какой у Ибраила подъем ноги? Тонкая лодыжка – признак породы… Что, супостат, выпьешь со мной? В наличии шабли, мятный коктейль со льдом, виски «Белая лошадь» или островной вариант. А, может, по «Зубровке»? – предложил граф.

– А выпьем! – воскликнул вор. – Мы люди неплохие, как вечер мы бухие… Винцо для кацо, как говорят в Неаполе!

И они ударили по шабли и закусили ломтиком яблока.

– Ну, а теперь хватит играть вокруг да около, милый друг! Нам все известно! – граф окончательно взял себя в руки и вызывающе посмотрел на Печорина. Для убедительности он уселся в кресло и закинул ноги на стол. Славик решил не отставать и, сдвинув рекламные проспекты и зажигалку в виде кольта 45 калибра, присел на журнальный столик в стиле какого-то Людовика.

– Простите меня, сиятельный граф, что сразу не признался. Да, я несчастнейший из людей, ибо выбрал профессию вора. В знак примирения я готов немедленно застрелиться!

И Славик схватил было кольт, но граф сделал предупредительный жест, скрестив руки на груди. И вор продолжил:

– Уже с раннего детства я начал постигать азы этой проклятой профессии и прибегать к мелкому воровству. И в наказание мой добрый отец прятал игрушки, хотя надо было меня хорошенько выпороть и поместить под домашний арест. Но, увы, папаша был неграмотный и ни разу в жизни не открывал книгу доктора Спока…

– Болван твой жестокий отец, – растроганно сказал Илья Гаврилович, – моя матушка не расставалась с этой удивительной книгой!

– Естественно, я стал остервенело воровать еду и игрушки в торговых моллах и специализированных лавках. Нас была целая банда. Мы не гнушались посещать даже магазинчики «Четыре лапы» и «Кеша на Гавайях»!

– Да, я помню эти ужасные времена. Таблички на улицах и в переходах «Осторожно, в супермаркетах работают карманники», объявления по телевидению и радиоточкам, кошмарные ночные сирены и вой собак. Надо было сразу тебя повесить!

– Не говорите, граф, я рос таким подонком!

– Кстати, ведь тогда еще постоянно пропадали ведра. Как сейчас помню: манехинские воруют ведро у трухинских, трухинские тырят в Бертолетовке, а местные – снова у манехинских… Когда они успевают украсть и зачем, непонятно… Уже по десять ведер у каждого в запасе, а они все воруют. Коллекционеры… И ужасно довольны своими подвигами! Да, были времена – сколько рук поотрубали!

– О времена, о нравы! Помните, граф, у Вийона:

Когда ни вера, ни закон ни впрок,

Когда ты – вор, слывешь совсем пропащим,

Куда несешь ты золота мешок?

В таверну, прямо к девочкам гулящим.

При воспоминании о «гулящих девочках» глаза графа шаловливо блеснули. Он вспомнил, как в Марианских Лазнях он гулял как раз с такой… Тогда он еще стибрил в отеле изящную дверную карточку с двумя надписями. На одной стороне было написано «ПРОШУ НЕ БЕСПОКОИТЬ», на другой значилось «ПРОШУ УБРАТЬ КОМНАТУ». Вывешивая ее на наружной стороне двери кабинета, Головкин таким образом регулировал во дворце поток посетителей.

– Наверное, просьба убрать комнату у тебя должна вызвать профессиональное любопытство… Так и тянет зайти в опустевший гостиничный номер? Или ты, как и отец, грамотой не владеешь?

– Увы, ваше сиятельство, с трудом могу я отличить женскую туалетную комнату от мужской. Только по юбочке или панталонам. А на табличках с просьбой об уборке, как правило, рисуют пылесос или служанку с пипидастром, – Печорин скромно промолчал, что владеет не только русской грамматикой, а знает еще и английский, и итальянский жаргонами. – При воровском обучении важнее поставить каллиграфию рук и ног. Впрочем, голова – вещица тоже не лишняя.

– И где же ты обучался, негодник? – сказал граф, указывая на «Зубровку». Вор налил и нарезал яблоко.

– Сбежав из домашней одиночной камеры, я поступил в школу мелких карманников в Дважды-Дванте. Когда арестовали нашего директора, я в Трижды-Тринте продолжал учение. После получения красного воровского диплома меня без экзаменов пригласили в престижный мафиозный колледж на Пять-ю-Пятце. Факультативно прошел курс МБА «Семью семь для медвежатников». И сейчас подумываю о диссертации.

– Ха-ха-ха, шуточки будешь шутить?

– Простите, граф, грешен. Как говорил один из моих учителей, веселый джентльмен Фейгин, даже в самые трагические времена с Олимпа частенько раздавался божественный хохот. В его лондонской шайке я научился курить трубку и чуть не пристрастился к джину, но самое главное – стал блестящим карманником. Тем более, что других вариантов не существовало: посредственных учеников Фейгин нещадно порол. А если и порка не помогала… Вы сами знаете, каким бывает воровской конец!

– Знаю, несчастный, как и все жители деревни. Танцы под виселицей – их любимое развлечение, – и граф кивнул на картину с сорокой, на которой крестьяне весело отплясывали в ожидании шоу. – И что же, после скучного сырого Лондона тебя потянуло на родину? К русскоязычным девочкам из баллады?

– Меня потянуло на юг, ваше сиятельство. В Фуоригротте, близ Неаполя, как раз открыли колледж для воров. И начальником этого заведения назначили знаменитого Винченцо Перуджу, похитителя «Джоконды».

– Что-то припоминаю…

– Конечно, вы не могли не слышать, дорогой граф! Благодаря мастерству наставника наша школа чрезвычайно процветала. Скоро число краж в Неаполе достигло устрашающих размеров.

– Вот-вот, вспомнил. Тогда-то и украли мой бумажник. Правда, эта неприятность произошла в Лувре.

– Простите нас, сэр, – потупился Печорин, – зачастую нашего шефа прямо-таки ностальгически тянуло назад к «Джоконде». Обычно его сопровождали ученики или, как он привык нас называть, адепты. А проживание в Париже недешево. Там я попался в первый раз…

– И поделом – каждый труд требует награды. А как бы ты прославил свой малопочтенный род, если бы тебя повесили в самом Париже!

– Что вы, ваше сиятельство, французам больше по сердцу гильотина. Правда, последние годы она ржавеет без пользы – там, как и в Британии, отменили смертную казнь. Что же касается моих грешных дел, я в полной мере оценил церемонию награждения через римские каменоломни. И решил больше никогда не попадаться. С тех пор держу слово!

– Я меня таких глупых запретов нет, и ничего попусту не ржавеет, – заверил его граф и сделал такое выражение лица, словно собирался объявить новый политический курс. – Могу казнить столько, сколько хочу и кого хочу, а могу проявить снисходительность. Конечно, в разумных пределах. Это право – одна из пяти отличительных черт настоящего аристократа.

– Увы, ваше сиятельство, настоящие воры, в отличие от графов и баронов, редко бывают снисходительны. Но и у нас есть свои правила: мы придерживаемся целибата и стараемся не грабим население с низким прожиточным уровнем жизни. В былые времена запрещалось воровать пищу у животных, но теперь, когда хищение предметов роскоши стало обычной практикой, эта норма устарела. А, простите, что еще выделяет знатного аристократа в обычной толпе? Ношение крупных бриллиантов?

– Это китч, позерство! Истинного аристократа отличают превосходная родословная, подтверждаемая документами и артефактами, подагра и утонченная, несколько женственная лодыжка. А последнее время прибавилась и бедность. Но не думай, что ты получишь возможность откупиться. И не надейся!