Сын Укуны притащил копьё, с которым на днях должен был отправиться на охоту, и смешно грозил невидимым пожирателям, обещал точным ударом пронзить их сердца, если у этих пакостных созданий вообще есть сердце. Тулхи, как в бубен, ударял себя кулаком в грудь, в пляске показывал храбрость – до того порывисто, что рассмешил Анипу. Матыхлюк, напротив, сидел присмиревший и боязливо косился в сторону Тихого дола. Его пугало малейшее упоминание о пожирателях. Едва Тулхи, запыхавшись, опустился на траву, Анипа поторопилась успокоить брата. Рассказала ему, как молодая лисичка провалилась под тонкий речной лёд и вымокла. Ей сделалось холодно. Она хвостиком расчистила от снега камень и расстелила на нём свою шкуру. Затем выложила на камень и свои глаза. Ждала, что солнце их подсушит. Да только рядом пролетал ворон и склевал глаза лисички. Она сослепу не нашла шкуру и вскоре заблудилась. Так и замёрзла – голая и безглазая.

Матыхлюк, слушая сестру, хохотал. Заставил её трижды повторить историю лисички, с каждым разом смеялся всё громче, а потом, зажмурившись, изобразил ослеплённую недотёпу: выставил руки и побрёл по гребню. Тулхи в ответ изобразил ворона: на ходу пощипывал Матыхлюка и норовил сорвать с его головы волосок. Затем они обхватили друг друга и в неравной борьбе повалились на землю. На мгновение борьба стала настоящей, Матыхлюк даже затравленно взвизгнул, но вскоре они с Тулхи вновь смеялись и беспечно возились в траве.

Анипа слушала их пыхтение, а сама не сводила глаз с берегов Ворчливого ручья, наблюдала за скользящим по тундре ветром и пальцами трогала опухшие нос и нижнюю губу. Сейчас они зудели чуть меньше. Амкауну понравились бы полосы на её лице. Хотя он и без них называл дочь своей сестры красивой. Где он теперь? Анипа надеялась, что Амкаун мёртв. Лучше умереть и свободно родиться в новом теле, как это сделала далёкая бабушка Кавиты. Незадолго до рождения первенца у Канульги она явилась Стулык во сне и предупредила, что хочет вернуться, попросила назвать младенца своим привычным именем, то есть Анипой, а два года назад далёкая бабушка Кавиты уже в новом теле Анипы опять перебралась в Нунавак, где когда-то провела одну из предыдущих жизней. Да, лучше умереть, чем превратиться в червеца.

Анипа улыбнулась. Ей было хорошо. И только предательское любопытство уводило её мысли туда, за грозную Чёрную гору. Хоть бы глазком взглянуть на Чёрные земли! Спрятавшись за скалами, увидеть пожирателей и обездоленных червецов, а среди них, возможно, Амкауна. Анипа многое отдала бы, чтобы проститься с ним. Или помочь ему обрести покой.

Мама в молодости боялась своего мужа. По совету Стулык на ночь оставалась в нижних штанах и подпоясывалась крепким ремнём из шкуры морского зайца. Если Утатаун ложился к ней, она настораживалась, а почувствовав, как по груди скользит ладонь пока чужого ей человека, переставала дышать. Ладонь опускалась ниже, Утатаун плотнее прижимался к маме, но, когда он просовывал пальцы под верхнюю кромку её штанов, она изо всех сил раздувала живот – и ремень сдавливал ему руку. Пойманный в ловушку, он терялся и не знал, как поступить. Рука затекала и начинала болеть. Утатаун с трудом выдёргивал её и, раздосадованный, отворачивался от мамы.

Канульге нравилось вспоминать те невинные дни. Бабушка Стулык смеялась над рассказом дочери, дедушка Кавита подхватывал её смех, даже Утатаун не сдерживал улыбки. В конце концов он добился своего: навалился на маму и так рванул ремень, что порвал мамины штаны. Канульга признала в нём настоящего мужчину и согласилась его любить.

Сама Анипа, отданная Илютаку и впервые оставленная с ним наедине, хотела повторить мамину уловку. Легла в нижних штанах, подпоясалась и ждала возможности раздуть живот, но Илютак, верный обещанию не трогать жену до тех пор, пока она не станет женщиной, не пытался проникнуть под её ремень. Тихо спал рядом и только случайно, ворочаясь во сне, касался Анипы. Прошло много дней, и Анипе стало обидно. Она будто невзначай прижималась к мужу, обнимала его, ложилась животом ему на руку. Илютак не отвечал взаимностью, и Анипа надеялась, что полосы на носу и подбородке ускорят её взросление.

Утром очередного дня месяца береговых лежбищ морского зайца, едва проснувшись, Анипа ощупала своё лицо. Убедилась, что припухлости нет. Довольная, заторопилась из малого спального полога в полог мясной. Мама помогла дочери собрать еду для Илютака. Скудное угощение – кусочки вяленой груди беременной моржихи, сдобренные ягодами и корешками. На большее рассчитывать было трудно. Илютак, сидя на лежанке у стены, покорно ждал. Анипа, как настоящая жена, накормила его, а затем сняла с сушильной треноги одежду Илютака. Подала ему нижние штаны из нерпичьей кожи, меховые чулки и летнюю обувь. Подождала, пока муж затянет на штанах кожаные ремешки вокруг бёдер и щиколоток, после чего отнесла объедки в мясной полог – сбросила их в угловой костяной свал, отгороженный китовым ребром и куском моржовой шкуры. Сама обошлась без еды и вскарабкалась по плавниковому стволу на крышу землянки, чтобы с высоты приветствовать пробудившийся Нунавак.

Матыхлюк проснулся раньше остальных, сбегал на Смотровой гребень, а теперь носился по вершине стойбищного холма. Охоты сегодня не ожидалось, но брат по привычке следовал наставлениям Утатауна: наблюдал за полётом птиц и движением облаков – знакомился с погодой. Когда-то этим занимался Тулхи, однако он повзрослел и, принятый в охотники, доверил погоду Матыхлюку. Брат примчался к большому очагу и рассказал Утатауну о запахе и направлении ветра, о цвете перьев и высоте полёта гребенушек, о том, куда летели глупыши, какие они издавали звуки и в каком положении держали крылья. Папа молча выслушал сына, прежде чем отпустить его возиться с охотничьей утварью.

Вокруг каменного очага, окружённого глиняным валиком и обложенного кусками дёрна, собрались все люди Нунавака. Огня не разжигали, без надобности не изводили запас веток и костей, но вполне довольствовались молчащим костровищем. Здесь каждый садился на отдельный китовый позвонок, для удобства сверху присыпанный землёй. Порывы тундрового ветра почти не достигали очага – от него открывался вид на Поминальный холм и Смотровой гребень, однако он был защищён стеной землянки и скалистыми уступами, из-за чего казался упрятанным в неглубокую пещеру.

Два года назад, перебравшись в Нунавак, папа просушил выбранную им землянку – единственную построенную сразу на два спальных полога. Для этого запалил жирники и пробил в стенах дополнительные проёмы. Хотел сделать прямой выход к тропинке, но в лицевой стене обнаружил человеческие кости. В неё издавна был закопан умерший предок Анипы – далёкая бабушка Кавиты или кто-то из её родных. Утатаун позволил дочери подержать череп, возможно, некогда ей принадлежавший. Порадовался, что землянку охраняет столь сильный оберег, возвратил его на место и взялся за соседнюю стену, выбил проход к малому очагу внешнего крытого полога. Не удовлетворившись, перешёл к стене большого спального полога. Одна её опора была целиком, от пола до потолка, составлена из китовых позвонков – в том же порядке, в каком они крепились в хребте живого кита. Утатаун вытащил позвонки и разбросал их вокруг очага вместо камней-сидушек.

К зиме он обычно заделывал оба проёма: один закладывал камнями и дёрном, а в другом восстанавливал кладку из позвонков.

Люди Нунавака, собираясь у большого очага, говорили, что забираются на спину кита, призывали остальных не свалиться, когда кит нырнёт, а потом Акива, папа Тулхи, заявил, что в сущности они сидят на стене. Его слова заставили задуматься. Все переводили взгляд от проёма к позвонкам, хмурились, наконец заулыбались и разом захохотали. Смеялись так, что валились на каменные пластины и моржовые лопатки, покрывавшие тут землю. Покраснев, задыхались и насилу глотали воздух, до того невероятной была сама мысль о том, чтобы сидеть на стене землянки, а значит, смотреть на её пол так, будто это он – стена, к которой прислонена отвесная лежанка. То есть спать нужно стоя, жир вываливается из жирника, едва его туда положишь, а переход в мясной полог превращается в отдушину. Чем дольше люди Нунавака крутили эту мысль, а заодно и самих себя в пространстве спального полога, тем неудержимее становилось их веселье. Даже сейчас, два года спустя, на китовые позвонки они усаживались с улыбкой. Серьёзными привычно оставались двое: Нанук и Илютак.