Трактирщик ладонью закрыл Мэри рот и прижал ее спиной к стенке экипажа.

– Ты хочешь донести на меня, правда? – спросил он. – Ты побежишь в суд, и я буду болтаться на веревке, как кошка? Ладно, раз так – вот тебе подходящий случай. Ты будешь стоять на берегу, Мэри, лицом к ветру и морю и будешь смотреть на рассвет и на прилив. Ты ведь знаешь, что это значит? Ты знаешь, куда я собираюсь взять тебя?

Девушка в ужасе смотрела на дядю; краска сбежала с ее лица, и она попыталась заговорить с ним, но он зажал ей рот.

– Ты же думаешь, что меня не боишься, – сказал он. – Ты глумишься надо мной со своим хорошеньким белым личиком и обезьяньими глазками. Да, я пьян; я пьян, как король, и пусть рухнут небо и земля – а мне плевать! Сегодня мы славно погуляем, может быть, в последний раз; и ты будешь с нами, Мэри, на берегу…

Джосс Мерлин отвернулся от нее, что-то крича своим спутникам, и лошадь, напуганная его криком, понеслась вперед во весь опор, таща за собой экипаж; огни трактира «Ямайка» исчезли в темноте.

Кошмарное путешествие к берегу продолжалось больше двух часов, и Мэри, вся в синяках, потрясенная, в изнеможении забилась в угол экипажа, мало заботясь о том, что с нею будет. Гарри-разносчик и еще двое тоже забрались в экипаж, который сразу же наполнился запахом табака, перегара и немытых тел.

Трактирщик довел себя и своих товарищей до исступления, а присутствие женщины, ее слабость и отчаяние придавали удовольствию особую остроту.

Сперва бандиты говорили о ней, смеялись и пели, чтобы обратить на себя внимание девушки; Гарри-разносчик горланил свои похабные песни, которые в таком тесном пространстве звучали оглушительно громко и вызывали вой одобрения у слушателей, приводя их в еще больший раж.

Бандиты наблюдали за лицом своей спутницы, надеясь, что она будет смущена, но Мэри слишком устала, и никакое грубое слово или похабная песня не могла ее задеть. Она слышала их голоса сквозь пелену изнеможения; она чувствовала, как дядя толкает ее локтем в бок, – новая тупая боль вдобавок к предыдущим мучениям; в висках у нее стучало, в глаза как будто насыпали горячий песок, и сквозь дымку девушка едва различала ухмыляющиеся лица. Ей было все равно, что они говорят или делают, и непреодолимое желание уснуть и забыться стало пыткой.

Когда мужчины увидели, что Мэри находится в полузабытьи, они перестали обращать на нее внимание. Даже песни не вызывали прежней бурной радости, и Джосс Мерлин, порывшись в кармане, достал колоду карт. Бандиты мгновенно отвлеклись, и в этом коротком затишье Мэри поглубже забилась в свой угол, подальше от жаркого, животного запаха дяди, и, закрыв глаза, отдала себя во власть раскачивающегося, подпрыгивающего на ухабах экипажа. Она так устала, что уже не понимала, что происходит; она то и дело впадала в забытье. Девушка ощущала боль и толчки колес, слышала где-то вдалеке глухой шум голосов; но все это существовало отдельно от нее, происходило не с ней. Темнота снизошла на нее, словно дар небес, и Мэри чувствовала, как соскальзывает туда, пока не провалилась полностью. Время остановилось. Но тут тряска прекратилась, и это вернуло ее к действительности: вокруг было тихо, и холодный влажный воздух овевал ей лицо сквозь открытое окно экипажа.

Она была одна в своем углу. Мужчины ушли, прихватив с собой фонарь. Сперва Мэри сидела неподвижно, боясь, что они вернутся, и не вполне понимая, что с ней произошло. Затем она потянулась к окну, и ломота во всем теле стала невыносимой. Резкая боль опоясала ей плечи, окоченевшие от холода; ее корсаж все еще был влажным от дождя, насквозь промочившего ее вечером. Девушка подождала минуту, потом снова наклонилась к окну. Ветер по-прежнему был сильный, но ливень прекратился, и только мелкий дождь туманил окно. Экипаж бросили в узком глубоком овраге, лошадь выпрягли. Похоже было, что овраг резко спускается вниз, а по его дну идет узкая ухабистая дорога. Мэри не видела ничего дальше нескольких ярдов. Ночная тьма сгустилась, и в овраге было черно, как в погребе. На небе уже не осталось звезд, неистовый ветер шумел и задувал порывами, волоча за собой клубы тумана. Мэри высунула руку из окна и дотронулась до склона оврага. Ее пальцы наткнулись на рыхлый песок и мокрую траву. Мэри подергала ручку дверцы, но та была заперта. Она прислушалась и, напрягая зрение, стала всматриваться в темноту. Тут ветер донес до нее звук, печальный и знакомый, – звук, к которому впервые в жизни она прислушивалась не с радостью, а с замиранием сердца, содрогаясь от дурного предчувствия.

Это был шум волн. Овраг выходил на берег.

Теперь Мэри знала, почему воздух стал мягче и почему капли дождя, ложившиеся ей на ладонь, пахнут солью. После открытых просторов пустошей высокие склоны оврага давали мнимое ощущение безопасности, но стоило только покинуть это обманчивое укрытие, как иллюзия сразу исчезала, и свирепая буря завывала еще громче. Не могло быть тишины там, где море разбивалось о скалистый берег. Теперь девушка слышала его беспрерывно: ропот и вздох усталой волны, накатывающей на берег и нехотя отползающей, чтобы собраться с силами для новой попытки – несколько мгновений тишины, – и снова грохот и обвал, рев волны на гальке и громкий стук камней, увлекаемых морем. Мэри вздрогнула: где-то там, внизу, в темноте, ее дядя и его товарищи ждали прилива. Если бы она хоть слышала их, ожидание в пустом экипаже стало бы не таким тягостным. Даже дикие вопли, хохот и омерзительные песенки, которыми ее спутники подбадривали себя во время пути, принесли бы сейчас облегчение; но эта мертвая тишина наводила ужас. Бандиты успели протрезветь, ведь им предстояла работа. Теперь, когда Мэри окончательно очнулась и приступ слабости миновал, бездействие показалось ей невыносимым. Она прикинула размеры окна. Мэри знала, что дверца заперта, но, поднатужившись и извернувшись, можно было попытаться выбраться сквозь узкое окошко.

Рискнуть стоило. Что бы ни случилось нынче ночью, ее жизнь висит на волоске; дядя и его подельники найдут и убьют ее, если захотят. Они знают этот край, а она – нет. При желании они в минуту выследят ее, как свора гончих. Мэри старалась протиснуться в узкое окошко, лицом вверх; это было тем более трудно, что ей продуло плечо и спину. Крыша экипажа оказалась скользкой и мокрой, за нее было никак не ухватиться, но Мэри старалась изо всех сил, и вот наконец ее бедра, стиснутые до боли, проскользнули наружу. Бедняжка поранилась об оконную раму и была в полуобморочном состоянии. Она потеряла опору и равновесие и рухнула на землю.

Мэри упала с небольшой высоты, но ударилась сильно и чувствовала, как по ее телу стекает струйка крови, – выбираясь, она ободрала бок. Девушка дала себе опомниться, а затем, шатаясь, поднялась на ноги и стала неуверенно продвигаться вверх по тропинке, прячась в тени откоса. В голове у нее не было пока никакого плана, но, уходя прочь от оврага и от моря, она сумеет оторваться от своих недавних спутников. Скорее всего, те спустились на берег. Эта тропинка, сворачивавшая наверх и влево, по крайней мере выведет ее на скалы, а там, несмотря на темноту, она сможет хоть как-то сориентироваться. Где-то же должна быть дорога – как же иначе ехал экипаж, – а если есть дорога, значит скоро появятся и дома, в которых живут честные люди, она все им расскажет, и они поднимут всю округу, когда услышат ее историю.

Мэри ощупью пробиралась вперед, то и дело спотыкаясь о камни. Волосы лезли ей в глаза и мешали; завернув за острый выступ, она подняла руки, чтобы откинуть свисающие пряди, и из-за этого не заметила согнувшуюся фигуру человека, стоявшего в овраге на коленях спиной к ней и наблюдавшего за извилистой тропой впереди. Девушка налетела на него с размаху, так что у нее перехватило дыхание, и мужчина, застигнутый врасплох, упал вместе с ней. Вскрикнув от страха и ярости, он ударил ее кулаком.

Они боролись на земле, Мэри пыталась вырваться, царапая ему лицо, но уже через минуту стало ясно, что противник сильнее. Он перевернул девушку на бок и, запустив обе руки ей в волосы, стал тянуть, пока боль не заставила ее затихнуть. Он навалился на нее, судорожно хватая воздух, и пристально посмотрел на Мэри. В его разинутом рту желтели гнилые зубы.