Мэри слушала его рассуждения с некоторым недоверием. Она надеялась, что викарий ужаснется, раз уж он признал ее историю правдивой; но, по-видимому, она его совершенно не взволновала, он считает, что подобное в порядке вещей.

Хозяин, должно быть, заметил разочарование на лице гостьи, потому что снова заговорил.

– Если хотите, я мог бы повидаться с мистером Бассатом, – сказал он, – и все ему рассказать. Но если он не сможет поймать вашего дядю на месте преступления с повозками во дворе, шансов осудить его будет очень мало. Важно, чтобы вы это понимали. Боюсь, что это звучит весьма неутешительно, но положение трудное со всех точек зрения. И опять же, вы не хотите впутывать в это дело вашу тетю, но я не вижу, как этого можно избежать, если дело дойдет до ареста.

– Так что же, по-вашему, мне делать? – беспомощно спросила Мэри.

– На вашем месте я бы подождал, – ответил викарий. – Продолжайте внимательно следить за дядей и, когда повозки снова появятся, можете сразу же сообщить об этом мне. Тогда мы вместе постараемся решить, как лучше поступить. Конечно, если вы почтите меня своим доверием.

– А как же пропавший незнакомец? – спросила Мэри. – Его убили. Я уверена. Неужели вы хотите сказать, что с этим ничего нельзя поделать?

– Боюсь, что нет, если только не найдут тело, что в высшей степени маловероятно, – сказал викарий. – В конце концов, вполне возможно, что никакого убийства и не было. Простите, но я думаю, что вы позволили воображению завести вас слишком далеко. Вы же ничего не видели, кроме куска веревки. Если бы вы действительно видели этого человека мертвым или хотя бы раненым – ну, тогда это совсем другая история.

– Я слышала, как мой дядя ему угрожал, – настаивала Мэри. – Разве этого недостаточно?

– Дитя мое, люди угрожают друг другу каждый божий день, но за это не отправляют на виселицу. Теперь слушайте меня. Я ваш друг, и вы можете мне доверять. Если вы будете хоть чем-то встревожены или расстроены, я хочу, чтобы вы пришли и рассказали мне об этом. Судя по вашему сегодняшнему поступку, долгие прогулки вас не пугают, а до Олтернана всего несколько миль по большой дороге. Если вы придете и не застанете меня дома, здесь будет Ханна, и она о вас позаботится. Ну как, договорились?

– Я вам очень благодарна.

– А теперь надевайте чулки и башмаки, а я пока пойду в конюшню за двуколкой. Я хочу отвезти вас обратно в трактир «Ямайка».

Мысль о возвращении была ненавистна Мэри, но с этим пришлось смириться. Главное – не сравнивать мысленно эту мирную комнату, мягко освещенную свечами, с ее теплым очагом и глубоким креслом, и холодные, мрачные коридоры трактира «Ямайка», не думать о своей крохотной каморке над крыльцом. Надо помнить только об одном: она сможет вернуться сюда, когда захочет.

Ночь была ясная; темные вечерние тучи ушли, и небо сверкало звездами. Мэри сидела рядом с Фрэнсисом Дейви на высоких козлах двуколки, закутанная в пальто с бархатным воротником. Лошадь была не та, на которой викарий ехал верхом, когда она встретилась с ним на пустоши; на этот раз запрягли крупного серого коренастого рысака, который, застоявшись в конюшне, мчался как ветер. Это была странная, захватывающая дух езда. Ветер дул Мэри в лицо, так что у нее щипало в глазах. Подъем от Олтернана сначала был медленным из-за крутизны холма, но, как только они оказались на большой дороге и повернули к Бодмину, викарий погнал рысака; тот только прижал уши и помчался галопом как безумный.

Копыта грохотали по твердой белой дороге, поднимая облако пыли, и Мэри невольно прижалась к своему спутнику. Он не делал попыток придержать лошадь, и, взглянув на викария, Мэри увидела, что он улыбается.

– Давай, – сказал он коню, – давай, ты ведь можешь еще быстрее.

Голос его при этом был тих и взволнован, будто викарий говорил сам с собой. Это казалось странным и слегка пугающим, и Мэри почувствовала некоторое замешательство, как будто ее спутник находится в каком-то другом мире, позабыв о ее существовании.

Сидя на козлах, Мэри впервые могла рассмотреть его в профиль и отметила, какими выразительными были его черты, как резко выступал тонкий нос; прихоть природы, создавшей этого человека альбиносом, сделала его еще и ни на кого не похожим.

Викарий напоминал птицу. Скрючившись на козлах, в черном плаще с капюшоном, развевающимся на ветру, он казался крылатым. Какого он возраста, она вообще не могла понять. Потом он улыбнулся ей и снова стал человеческим существом.

– Я люблю эти пустоши, – сказал викарий. – Конечно, ваше первое знакомство с ними было скверным, так что вы не можете меня понять. Если бы вы знали их так же хорошо, как знаю я, и видели их в разное время, зимой и летом, вы бы их тоже полюбили. Ни одна другая часть страны не обладает таким очарованием. Эти пустоши существуют с незапамятных времен. Иногда я думаю, что они – пережиток другой эпохи. Первыми, мне кажется, были созданы пустоши, потом появились леса, и долины, и море. Поднимитесь на Раф-Тор однажды утром, до рассвета, и послушайте ветер в камнях. Тогда вы поймете, что я имею в виду.

Мэри вспомнила пастора из своей родной деревушки. Это был жизнерадостный маленький человечек с целым выводком детей, в точности похожих на него, а жена его слыла мастерицей делать сливовый мармелад. На Рождество их пастор всегда произносил одну и ту же проповедь, и прихожане могли ему подсказывать с любого места, так как знали ее назубок. Хотелось бы ей послушать, что Фрэнсис Дейви говорит в своей церкви в Олтернане. Не проповедует ли он о Раф-Торе и об освещении над прудом Дозмэри? Они уже добрались до того места, где дорога резко шла вниз мимо рощицы в долине реки Фоуи; перед ними протянулся подъем, ведущий на открытую возвышенность. Мэри уже различала на фоне неба силуэты высоких труб трактира «Ямайка».

Езда закончилась, и веселое возбуждение покинуло ее. Прежний ужас и отвращение к дяде вернулись. Викарий остановил лошадь как раз у двора, за поросшим травой холмом.

– Не видно ни души, – спокойно сказал он. – Похоже на обитель мертвецов. Хотите, я попробую открыть дверь?

Мэри покачала головой.

– Она всегда заперта, – прошептала девушка, – и окна на засовах. Вон там моя комната, над крыльцом. Я могу вскарабкаться туда, если вы позволите мне встать вам на плечо. Дома я и не в такие места забиралась. Мое окно наверху открыто; с навеса над крыльцом это будет просто.

– Вы поскользнетесь на шифере, – ответил викарий. – Я не позволю вам этого сделать. Что за ерунда! Неужели нет другого способа войти? А если с черного хода?

– Дверь бара, скорее всего, заперта, и кухни тоже, – сказала Мэри. – Если хотите, можно потихоньку подойти и убедиться.

Она провела его за дом и внезапно обернулась, прижав палец к губам.

– В кухне свет, – прошептала она. – Значит, дядя там. Тетя всегда ложится рано. На окне нет занавесок; если мы пройдем мимо, он нас увидит.

Девушка прижалась к стене дома. Ее спутник жестом приказал ей оставаться на месте.

– Ладно, – сказал он. – Я постараюсь, чтобы ваш дядя меня не заметил. Я хочу заглянуть в окно.

Мэри смотрела, как он сбоку подобрался к окну и стоял там несколько минут, глядя в кухню. Затем сделал ей знак следовать за ним, с той же напряженной улыбкой, которую она заметила раньше. Его лицо выглядело очень бледным под черной широкополой шляпой.

– Сегодня объясняться с хозяином трактира «Ямайка» вам не придется, – объявил он.

Мэри придвинулась к окну. Кухня была освещена единственной свечой, криво воткнутой в бутылку. Она уже наполовину сгорела и сильно оплыла с одной стороны. Огонек колебался и потрескивал на сквозняке: дверь, ведущая в сад, была распахнута настежь. Джосс Мерлин развалился у стола в пьяном оцепенении, огромные ноги вытянуты в разные стороны, шляпа на затылке. Он глядел перед собой на оплывающую свечу остекленевшими и остановившимися, как у мертвеца, глазами. Другая бутылка с разбитым горлышком валялась на столе, рядом – пустой стакан. Торф в очаге догорел.