— Не думаю, — сказал я. — Вряд ли. Да и зачем?

— Действительно, зачем? — как бы размышляя вслух, произнесла Эстелла. Потом тряхнула волосами: — Я бы ждала тебя. Как та женщина своего русского генерала…

— Ты это запомнила? — улыбнулся я.

— Видишь, — сказала печально Эстелла. — А ты еще говорил мне, что не знаешь испанских слов. Знаешь ведь вот эти.

— Это не я. Это Симонов знал. Да и то, наверное, услышал от кого-то.

— Так мы больше не увидимся?

Я посмотрел в глаза Эстеллы — в карие озера с золотым отливом…

«Мечта не живет в реальности, — хотел я ответить ей. — Можно заработать еще доллары и купить еще раз билет до Испании. Но нельзя купить билет в сказку, которую сам для себя придумал».

Этого я не сказал.

— Не знаю, — ответил я. Потом посмотрел на часы.

— Тебе уже пора?

— Пора.

Мы обменялись адресами. Вернее, я дал ей свой петербургский. Зачем? Потом мы обнялись. Если бедный Симон прячется где-то поблизости, пусть смотрит…

— Кстати, а как ты нашла меня? — спросил я напоследок.

— Очень просто, — ответила Эстелла и в глазах ее мелькнули слезы. — Я просто ездила сюда к каждому рейсу на Петербург. И ждала тебя.

— Десять дней?

— Десять дней.

Она стояла и смотрела мне вслед.

Самолет взмыл над городом. Показалось море, краешком, потом во время разворота в мареве вдали выглянули предгорья Пиренеев.

Внизу остался серебристый собор Саграда Фамилия — Святого Семейства, внизу осталась провинция Каталония и женщина с золотыми волосами. Которая ждет меня.

Льорет-де-Мар — С.-Петербург

август 1994 — февраль 1995 гг.

Труп был страшно обезображен… Сначала я даже не поверил в то, что это Василий. Сравнительно недавно я виделся с ним. Мы разговаривали о разных разностях, смеялись, а теперь передо мной на цинковом столе лежало нечто…

Именно нечто, потому что это, конечно же, не было моим двоюродным братом. Весь окровавленный, как мясная туша в подсобке магазина, с изрезанным лицом и исколотым телом…

— Вы узнаете вашего брата? — задал вопрос следователь, чуть толкнув меня в бок локтем. Я встрепенулся. Пора было уже сказать что-то…

— Узнаю, — ответил я и больше не смог ничего сказать. Все же мне пришлось уступить напору следователя и громко, публично признать, что вот этот изуродованный труп — тело моего брата Василия. А как мне не хотелось делать это, не хотелось впускать это в свое сознание.

— Кто это? — опять спросил следователь.

Подумать только, какая настойчивость. Хотя его можно понять, наверное. Для него это одно из рядовых дел, и у него мало времени. Ему нужно провести формальную процедуру и поскорее закончить ее.

Лариса вцепилась руками мне в рукав пальто, и я чувствовал, как она дрожит всем телом.

— Это мой муж, — тихо сказала она наконец, опередив меня.

— Да, это Василий. Ее муж и мой двоюродный брат, — добавил я.

Наши голоса гулко звучали в холодном помещении морга.

— Ну, собственно, это все, — сказал следователь и захлопнул папку. — Распишитесь вот здесь, — он протянул бумагу Ларисе.

— У меня руки дрожат, — сказала она и попыталась неловко виновато усмехнуться.

— Да, я понимаю, — грустно ответил следователь и покачал головой: — Очень сочувствую вам. Такая ужасная смерть.

Спустя полчаса я вышел на улицу. Лариса еще задержалась внутри. Она хотела утрясти вопрос о том, когда можно будет забрать тело и похоронить. То есть нужно было ждать результатов вскрытия и разрешения милиции на похороны. Так всегда бывает в случаях насильственной смерти.

А в том, что Василий умер именно такой смертью, а не от кори или ветрянки, никто не сомневался.

Достаточно было взглянуть на труп, чтобы понять, что мучения Василия перед смертью были долгими и жестокими. Даже не верилось, что какой-то живой и рожденный матерью человек мог так поступить с ближним своим.

Но кто-то поступил. Зачем? Ведь даже животных нельзя так истязать, как, видимо, истязали этого бедного человека.

Особенно странно было, только что увидев это и зная о том, что примерно произошло, стоять теперь на людной улице и смотреть на все вокруг. Ездили машины, шли люди, разговаривали о своих делах. И никто не знал о том, что невдалеке лежит труп человека, несколько дней принимавшего страшные мучения и теперь терпеливо ожидающий похорон.

Наверное, это хорошо, что никто не знает и не хочет надолго задумываться над этим. Конечно, пусть это будет горьким уделом друзей и родственников. Не может же человечество позволить себе переживать смерть каждого из своих членов. Иначе жизнь и история людей на Земле превратилась бы в одну сплошную трагедию.

Нет уж, пусть только мы страдаем от знания и бессилия. Только вчера вечером я узнал об этом. Дома у меня еще нет телефона, да это и не так важно, я живу недалеко от своего театра. Мне позвонили прямо в кабинет, когда я пил чай после долгой репетиции.

Репетиция закончилась только в половине шестого, когда пришел заведующий постановочной частью и сказал, что я должен заканчивать и освобождать сцену, потому что в семь часов начало вечернего спектакля и монтировщики снимают с себя ответственность за установку декораций, если им немедленно не дадут начать…

Это обычная история. Сначала артисты все как один опаздывают на репетицию и я теряю время, и дирекция никак не может установить дисциплину, а потом оказывается, что уже скоро вечерний спектакль и пора заканчивать. А со сроком премьеры сами же все время торопят.

Я отпустил актеров, чертыхнулся и пошел пить чай, который всегда заваривала для меня Зина — помощник режиссера. Мой помощник. Их у меня две — Зина и Таня. Две блеклые мышки, обе в очках и обе с натренированными жесткими голосами. Это профессиональное и обмануть может только не театрального человека.

Они обе — Зина и Таня — робкие, никуда не пригодные и никому не нужные театральные крыски. Здесь, в театре, они трудятся за копейки, здесь пройдет их молодость и здесь они станут несчастными полусумасшедшими старухами. Это судьба, фатум… При этом профессия заставляет их вырабатывать себе жесткий командный голос. Это специально для того, чтобы кричать по трансляции: «Сидоров, ваш выход. Приготовьтесь!» Или: «Почему свет неправильно установлен? Осветители, немедленно направьте свет на сцену!»

Помощник режиссера — самый главный человек во время проведения спектакля. Во время него никто не может вмешиваться в ее работу, и все обязаны исполнять ее приказания. Но стоит спектаклю закончиться и она говорит традиционное: «Спектакль окончен. Всем спасибо» — как тут же вся ее власть, до того момента безграничная, заканчивается. И она, эта девочка, из полновластной госпожи театра превращается в одно из самых бесправных существ. Даже бесправнее актера, хотя, казалось бы, никого уж нет в театре бесправнее его…

Как правило, помощники режиссера никогда не выходят замуж. У них на это просто нет времени. Да и никто не станет жениться на женщине, которая проводит на работе почти весь день. С утра — репетиция, и помощник режиссера сидит в своей будке и кричит по трансляции: «Всем приготовиться к началу репетиции! Почему нет на сцене массовки? Марк Петрович уже ждет». А вечером — спектакль. И возвращается домой эта Зина или Таня около одиннадцати вечера. И приносит домой мизерную зарплату, так что остается только гадать, каким воздухом она питается в реальной жизни.

Выпадают, конечно, и на долю помощника режиссера скупые житейские радости. Но это, как правило, только в молодости, то есть лет до тридцати пяти. Премьера или сдача спектакля — значит банкет. Значит, режиссер и, может быть, заместитель директора потанцуют с ней во время банкета. Или выпьют с ней по рюмочке. Это событие в ее жизни. А потом, может быть, даже повезет, и какой-нибудь не в меру выпивший артист из второго состава трахнет ее в ее тесной режиссерской будке…