Еще до того, как общий совет Коммуны был уведомлен об этом постановлении, он успел принять следующее решение:

«Общий совет постановляет, что в понедельник 21 января, в семь часов утра, главнокомандующий войсками разместит у всех городских застав отряды, достаточно сильные для того, чтобы воспрепятствовать любым сборищам, какого бы характера они ни были, вооруженным или невооруженным, войти в Париж или выйти из него;

что завтра, в семь часов утра, секции поставят под ружье и приведут в боевую готовность всех граждан, за исключением государственных чиновников и всех служащих правительственных учреждений, которые должны находиться на своих постах, и что все комитеты секций будут заседать непрерывно.

Общий совет призывает всех граждан бдительно следить за тем, чтобы враги свободы и равенства не могли предпринять никаких попыток мятежа.

Общий совет постановляет, что настоящий документ будет немедленно отправлен в муниципалитет Парижа, дабы он был принят им к исполнению, напечатан и расклеен на улицах».

В ночь с субботы на воскресенье Конвент принял указ против отсрочки казни и вслед за этим издал следующее распоряжение:

«Исполнительный совет будет незамедлительно извещен в письменной форме о решении Национального конвента, и ему будет вручена заверенная копия указа, которым Людовик Капет приговорен к смертной казни. Исполнительному совету будет поручено в тот же день оповестить Людовика об этом указе, казнить его в течение двадцати четырех часов после оповещения, приняв для совершения казни все меры, какие покажутся необходимыми, и позаботиться о том, чтобы останки Людовика не подверглись никаким посягательствам.

Исполнительный совет даст Национальному конвенту отчет о своих стараниях.

Мэру и другим муниципальным чиновникам города Парижа будет предписано предоставить Людовику возможность общаться с семьей и вызвать к себе служителей культа, на которых он укажет, дабы они помогали ему в последние минуты его жизни».

После того как Гара зачитал королю ответ Конвента, комиссары отвели министра в сторону и спросили у него, каким образом, это решение должно быть исполнено, а главное, каким образом король сможет увидеться со своей семьей.

— Как он пожелал, наедине, — ответил Гара. — Такова воля Конвента.

В ответ на это комиссары сообщили ему о постановлении Коммуны, которое предписывало им не спускать с короля глаз ни днем, ни ночью.

В конце концов, дабы согласовать эти два решения, противоречившие друг другу, комиссары и министр условились, что король примет свою семью в столовой так, чтобы его было видно через застекленную перегородку, но дверь туда будет закрыта, чтобы его не было слышно.

Вскоре королю сообщили, что духовник, чей адрес он дал министру юстиции, ожидает в зале совета; король попросил, чтобы духовнику позволили подняться, и спустя несколько минут тот был уже подле него.

Король провел его в башенку, в свой кабинет, и заперся там с ним.

В восемь часов вечера король вышел из кабинета и, подойдя к трем муниципалам, охранявшим его, попросил проводить его к семье; они ответили, что это невозможно, но ее могут пригласить спуститься вниз, если он этого пожелает.

— Что ж, хорошо, — согласился король. — Но могу я, по крайней мере, увидеться с ней у себя в комнате и наедине?

— Нет, — ответил один из них, — мы условились с министром, что эта встреча будет происходить в столовой.

— Но вы же слышали, что указ Конвента позволяет мне увидеться с семьей без свидетелей! — воскликнул король.

— Все верно, — ответили муниципалы, — вы и увидитесь с ней наедине: дверь будет закрыта, но мы будем присматривать за вами через стекло.

— Пригласите мою семью спуститься вниз, — произнес король.

Комиссар удалился, а король вошел в столовую, чтобы семья застала его там, где ему надлежало быть.

Клери отодвинул в сторону обеденный стол и переставил к стене стулья, что освободить побольше места для сцены, которая вот-вот должна была здесь произойти.

— Следует принести воды и стакан, — сказал король, обращаясь к Клери.

Поскольку на столе уже стоял графин с водой и кусочками льда, Клери принес лишь стакан и поставил его рядом с графином.

— Принесите еще воды без льда, Клери, — попросил король, — ведь если королева выпьет ледяную воду, это может вызвать у нее недомогание.

Затем, снова позвав его, он добавил:

— Да, и вот еще что: скажите господину де Фирмону, чтобы он не выходил из моего кабинета: я боюсь, что его вид причинит чересчур сильную боль моей семье.

Комиссар, отправившийся за королевской семьей, задерживался; король вернулся в кабинет и продолжил беседу с г-ном де Фирмоном, однако время от времени подходил к входной двери, и на его лице, обычно бесстрастном, легко было увидеть отпечаток сильнейшего волнения.

Наконец, в половине девятого, дверь распахнулась; королева вошла первой, держа за руку сына; следом за ней появились принцесса Мария Тереза и принцесса Елизавета.

Несчастные узники, не видевшиеся почти целый месяц, оказались на границе между двумя вечностями: вечностью прошлого и вечностью будущего.

Королева, дофин и принцессы бросились в объятия короля.

Возникла лишенная какой бы то ни было формы группа, скорбная, стенающая, где можно было различить лишь протянутые руки и вздрагивающие от отчаяния тела; все головы тянулись к груди короля и прижимались к ней, чтобы укрыть там свои слезы и рыдания, но рыдания и слезы вырывались оттуда посреди гробового, скорбного молчания.

Королева хотела было увести короля в его спальню, но он удержал ее.

— Нет, — сказал он, — пройдем в столовую; я могу видеться с вами только там.

Король опустился на стул, королева села слева от него, принцесса Елизавета — справа, принцесса Мария Тереза — почти напротив, а дофин встал между ногами короля; все склонились к нему, словно к средоточию скорби.

Эта страшная, душераздирающая, захватывающая сцена длилась до четверти одиннадцатого, почти два часа. Те, кто наблюдал ее через стекло — ибо, напомним, в соответствии с чудовищным решением Коммуны королю было отказано в уединении, этой святой обязанности скорби, — так вот, те, кто наблюдал ее через стекло, при том, что до них не долетало ни одно из произнесенных в комнате слов, видели лишь, что после каждой фразы короля рыдания королевы и принцесс усиливались и длились по нескольку минут, а затем король снова начинал говорить, и по их волнению нетрудно было понять, что речь он вел о своем приговоре.

Королева страстно желала провести ночь подле короля, и ей бы дали такое разрешение, но этому воспротивился король, дав ей понять, насколько он нуждается в спокойствии; тогда королева попросила у него разрешения увидеться с ним на другое утро, и он дал ей на это согласие.

Но, когда королева, принцессы и дофин ушли, король попросил охранников не позволять членам его семьи спускаться к нему снова, ибо их присутствие причиняет ему чересчур сильную боль.

В четверть одиннадцатого король поднялся первым; все поднялись вслед за ним; Клери открыл дверь; королева держала короля за правую руку, и оба они протянули руки дофину, который шел впереди них, в то время как принцесса Мария Тереза, находясь слева от короля, обнимала его за пояс, а принцесса Елизавета, идя с той же стороны, но чуть позади, вцепилась в левую руку своего августейшего брата.

И вот так, по-прежнему не расцепляя рук, подавленные скорбью, они с горестными стонами сделали несколько шагов к входной двери.

— Мужайтесь! Мужайтесь! — промолвил король. — Заверяю вас, что мы увидимся завтра в восемь часов утра.

— О, вы нам это обещаете?! — хором воскликнули члены его семьи.

— Да, я вам это обещаю.

— Но почему не в семь? — спросила королева.

— Ну хорошо, в семь, — ответил король. — Прощайте!..

Это слово он произнес с такой душевной болью, с таким сердечным надрывом, что рыдания женщин усилились и принцесса Мария Тереза упала без чувств к ногам короля.