Это предок патриотических куплетов времен Реставрации:

Герои грозные устроились не худо,

Встав лагерем на Рейна берегах.

Они непобедимы долго будут,

Коль дальше не пойдут — увы и ах!

Мудрее нет решения на свете,

Набор их шансов явно не богат:

Лишь рабства воины за них в ответе,

А враг у них — свободы армия солдат!

Самой замечательной карикатурой на эмигрантов, созданной тогда, бесспорно является та, что изображает их в облике паломников на пути Святого Иакова.

Точно так же, как Галлуа и Жансонне усмотрели грядущую Вандейскую войну за спиной неприсягнувших священников, Петион усмотрел европейских монархов за спиной злобствующих эмигрантов и указал на Пруссию и Россию, объединившихся в своей ненависти против нас; на Екатерину II, запретившую нашему послу появляться на улицах Петербурга и отправившую своего посланника в Кобленц, как если бы именно в Кобленце пребывала французская нация; на Англию, аплодировавшую книге Бёрка; на Берн, наказавший один из швейцарских городов, который распевал наши революционные песни; на епископа Льежского, отказавшегося принимать французского посла; на Венецию, по приказу Совета десяти удавившую франкмасона; на испанскую инквизицию, понудившую французского эмигранта покончить с собой, чтобы не быть сожженным заживо.

И Бриссо, говоря о королях, желающих задушить Революцию посредством вооруженного вмешательства, воскликнул:

— Ну что ж, раз дело принимает такой оборот, не следует колебаться: надо нападать самим!

Оглушительные аплодисменты, раздавшиеся на трибунах и исходившие от большинства депутатов Законодательного собрания, доказывали, что вся Франция была настроена на войну.

Все об этом догадывались, все были в этом убеждены.

И в самом деле, Бриссо не ошибался в отношении замысла королей.

Послание Людовика XVI, извещавшее о его одобрении конституции, было разослано всем державам.

Екатерина II, как мы уже говорили, отправляет его обратно, не распечатав; Швеция, ставшая ее прислужницей, поступает точно так же; Испания заявляет, что не будет на него отвечать; император и Пруссия угрожают принять серьезные меры предосторожности.

XXII

Резня на Сан-Доминго и бойня в башне Ла-Гласьер. — Король утверждает указ против графа Прованского. — Меры против эмигрантов и неприсягнувших священников. — Вето короля. — Призыв к соседним курфюрстам распустить войска эмигрантов. — Краткая речь Людовика XVI. — Господин де Нарбонн становится военным министром. — Он формирует три армии. — Против принцев выдвигают обвинение. — Господина де Нарбонна смещают с его поста. — Бриссо обвиняет Делессара. — Угрозы Верньо. — Клавьер, Дюмурье и Ролан. — Политические цвета и оттенки. — Ролан в Париже. — Подробности семейной жизни. — Беглое суждение о Дюмурье. — Портрет г-жи Ролан. — «Всему конец!» — Робеспьер в Аррасе. — Его ожидания. — Его решение.

Внезапно Законодательному собранию стали известны две страшные новости: одна преодолела океан, другая пришла из самой Франции. Одна была о резне на Сан Доминго, другая — о бойне в башне Ла-Гласьер.

Молодой мулат Оже, посланец цветного населения острова Сан-Доминго, привез из Франции первые указы, которые, как казалось, должны были обеспечить свободу неграм. По возвращении на Сан-Доминго он потребовал от губернатора предоставить свободу рабам и, выданный испанской частью острова, где ему пришлось укрываться, был колесован заживо.

И вот однажды ночью шестьдесят тысяч негров поднимают мятеж, убивают всех белых, сжигают двести сахарных мануфактур и шестьсот кофейных и опустошают равнину Кап-Франсе, чудо человеческого мастерства и природы, которое на две недели превращается в море огня.

Это то, что касается резни на Сан-Доминго; теперь несколько слов о бойне в башне Ла-Гласьер.

Шестнадцатого октября 1791 года француз по имени Лекюйе, глава профранцузской партии, восставшей против папистов, человек, чья вина состояла в том, что он, будучи членом муниципалитета, начал продажу национального имущества и предъявил священникам требование принести клятву конституции, был убит чернью прямо у подножия алтаря. Мужчины ногами и ударами дубины сломали ему грудную клетку, а женщины ножницами вырезали у него на губах фестоны.

В течение целого дня паписты были хозяевами города.

Однако вечером революционеры собрались с силами: шестьдесят папистов были зарезаны во искупление убийства Лекюйе и сброшены в башню Ла-Гласьер.

Уже во второй раз белое платье свободы оказалось запятнано кровью: первые ее брызги оставила на нем бойня на Марсовом поле.

Выше мы приводили указ Законодательного собрания по поводу графа Прованского.

Король утвердил его.

Девятого ноября Законодательное собрание постановило:

«Французы, собравшиеся вместе за пределами королевства, объявляются подозреваемыми в заговоре против отечества, и, если к 1 января 1792 года они по-прежнему останутся в составе сборища, к ним будут относиться как к заговорщикам, заслуживающим смерти, а после вынесения им заочного приговора все доходы с их поместий будут изъяты в пользу нации, без ущерба, однако, для прав их жен, детей и кредиторов».

Двадцать девятого числа того же месяца Законодательное собрание приняло следующее постановление против служителей культа:

«Священникам надлежит принести гражданскую присягу под угрозой лишиться своих пенсий и быть заподозренными в мятеже против закона. Если они откажутся, за ними должно быть установлено строгое наблюдение; если в их коммунах вспыхнет религиозная смута, они должны быть привлечены к суду в главном городе департамента, и, если они принимали участие в этой смуте, проповедуя неповиновение, их следует подвергнуть тюремному заключению».

Король воспользовался своим правом вето и отказался утверждать два этих указа.

Это означало разорвать отношения с Законодательным собранием, причем очень быстро, а главное, крайне неосмотрительно.

Всем хотелось узнать, как далеко зайдет это противодействие короля.

Дипломатический комитет предложил заявить королю, что нация с удовлетворением увидела бы, что он потребовал от государей соседних стран, в частности от курфюрстов Трирского и Майнцского, равно как и от епископа Шпейерского, распустить в течение трех недель после обращенного к ним призыва военные отряды эмигрантов. Чтобы придать силу этой дипломатической ноте, короля призовут сформировать войска, необходимые для того, чтобы заставить соседних государей уважать международные права.

Выслушав речь Инара, Законодательное собрание восторженно и единодушно проголосовало за предложенную меру; в итоге 29 ноября оно отправило королю послание, имевшее целью изложить ему это желание депутатов.

Говорить с ним от имени Законодательного собрания было поручено г-ну де Воблану.

Людовик XVI ответил, что он с огромным вниманием отнесется к посланию депутатов.

И в самом деле, несколько дней спустя он лично явился в Законодательное собрание и выступил перед ним со следующей речью:

— Господа! Я намерен заявить курфюрсту Трирскому и другим курфюрстам, что если в срок до пятнадцатого января все сборища и все враждебные приготовления французов, укрывшихся у них, не прекратятся, я буду впредь видеть в этих государях лишь врагов Франции… Кроме того, я напишу императору, дабы побудить его как главу Империи употребить свою власть, чтобы предотвратить беды, которые может повлечь за собой длительная неуступчивость со стороны некоторых членов Германского союза… Если же, господа, эти заявления не будут услышаны, мне останется лишь одно: объявить войну, войну, которую любой народ, официально отказавшийся от завоеваний, никогда не ведет без необходимости, но которую любая благородная и свободная нация вправе начать, когда ей диктуют это ее собственная безопасность и ее честь.