— На фонарь Безенваля! На виселицу его!

Затем, когда суд потребовал восстановить тишину, один из присутствующих, воспользовавшись минутной передышкой, прокричал:

— Я требую, чтобы его разрубили на тринадцать кусков и разослали по одному в каждый из кантонов!

Но, несмотря на виновность Безенваля, вполне очевидную с точки зрения народа, ставшего его судьей, и несмотря на вопли присутствующих, он был оправдан.

И тогда Камиль Демулен, возмущенный двумя этими оправданиями, послал судьям следующее пламенное четверостишие:

С Ожара смыли вы вину, затем и с Безанваля тоже,

Ну а теперь готовы оправдать любую мразь.

Вы с пропускной бумагой в этом явно схожи:

Убрав пятно чужое, вы на себе оставите чужую грязь.

И вот в этих тягостных обстоятельствах начался суд над Фаврасом.

После двух оправдательных приговоров, не принесших судьям популярности, третий обвиняемый неизбежно должен был быть признан виновным.

Этим третьим обвиняемым был Тома Маи, маркиз де Фаврас.

Маркиз де Фаврас, которому было сорок пять лет, являлся подлинным образцом дворянина былых времен и соединял в себе одновременно знатность, элегантность и достоинство.

Он начал военную службу в роте мушкетеров, проделал кампанию 1761 года, стал капитаном и помощником командира полка Бельзёнса, а затем лейтенантом швейцарской гвардии графа Прованского, брата короля, однако в 1775 году вышел в отставку с этой должности и отправился в Вену, где познакомился со своей будущей супругой, законной дочерью князя Ангальт-Шаумбургского.

В 1787 году, во время восстания в Голландии, он участвовал в военных действиях в этой стране, затем вернулся во Францию и в конце 1789 году был обвинен в подготовке заговора против Революции, имевшего целью предпринять под покровом ночи попытку ввести в Париж вооруженных людей, чтобы разделаться с тремя главными руководителями государственного управления, атаковать телохранителей короля, похитить государственную печать и увезти короля и его семью в Перонну.

Обвинителями Фавраса выступали три ничтожных вербовщика: Морель, Туркати и Маркье.

Согласно доносу, маркиз предлагал королевскому двору набрать у границ Франции войско численностью в сто пятьдесят тысяч человек, дабы ниспровергнуть новую конституцию.

Как видим, Фаврас несколько забежал здесь вперед, ведь новая конституция еще не была принята.

Но его главное преступление заключалось не в этом.

Его главное преступление заключалось в посягательстве на короля, королеву и королевских детей.

Предполагалось ввести в Париж тысячу двести конников, за спиной каждого из которых должен был сидеть пехотинец. Эти две тысячи четыреста солдат, хорошо вооруженных, решительных и готовых на все, должны были убить генерала Лафайета и мэра Байи, похитить, как мы уже говорили, короля и его семью и препроводить беглецов в Перонну, где их должна была ждать армия численностью в сто двадцать тысяч человек.

По слухам, весь этот заговор был затеян графом Прованским и бывшим лейтенантом его телохранителей.

Граф Прованский удостоил ответить на подобные слухи: обвинения, задевавшие знать, начали доноситься до народа.

Граф Прованский ответил, что пятнадцать лет тому назад он совершенно потерял из виду маркиза де Фавраса и недавно снова увиделся с ним в обстоятельствах, не имеющих совершенно никакого отношения к политике, а именно по поводу займа, о котором он хотел условиться и в пользу которого готов был уступить рентные договоры на общую сумму в два миллиона.

Запирательство графа Прованского не помешало тому, что на другой день после ареста маркиза де Фаврас и его жены весь Париж облетело следующее циркулярное письмо:

«Маркиз де Фаврас был арестован вместе с супругой за то, что замыслил поднять на бунт тридцать тысяч человек, которым поручалось убить г-на де Лафайета и мэра Парижа, а затем отрезать подвоз продовольствия в город. Во главе заговора стоял Месье, брат короля. Подписано: БАРРО».

Никакого Барро, по всей вероятности, не существовало, но попробуй докажи, что такого человека на свете никогда не было! В итоге за одни сутки обвинение против графа Прованского приобрело такую важность, что граф Прованский счел своим долгом отправиться в Ратушу и прилюдно отрекся там от маркиза де Фавраса, сделав это примерно в тех же самых выражениях, в каких он уже отрекся от него в присутствии своих друзей и родственников.

Такое смирение графа Прованского подкупило народ, встретивший его запирательство бешеными аплодисментами.

То, что во власть народу отдали знать, было уже немалой победой, и он еще не требовал принцев крови.

И тогда граф Прованский, целый и невредимый, и не опасавшийся более за себя, попытался проявить великодушие: он попросил пощадить тех, кто оскорбил его. Однако с тем же единодушием, с каким они рукоплескали принцу, горожане завопили:

— Никакой пощады! Никакой пощады!

Граф Прованский с триумфом возвратился в Люксембургский дворец; триумф графа Прованского означал осуждение Фавраса.

Судебный процесс, прерванный на короткое время, возобновился с беспримерной активностью, и 19 февраля 1790 года Фаврас предстал перед судьями.

Войдя в зал, г-н де Фаврас должен был по поведению суда, а главное, по поведению присутствующих понять, что он осужден заранее; тем не менее, невозможно было сохранять хладнокровие и уверенность в большей степени, чем это делал г-н де Фаврас. Он ясно и вежливо отвечал на поставленные ему вопросы и настоятельно просил устроить ему очную ставку с теми, кто его обвинял. Это было его право, однако он неизменно получал отказ.

Но это еще не все: выслушав свидетелей обвинения, суд отказался выслушать свидетелей защиты.

Этот отказ вызвал лишь презрительную улыбку на надменных губах обвиняемого.

— Я полагал, что меня судит Шатле, — заявил он, — но ошибался: меня явно судит испанская инквизиция!

Единственная улика против маркиза де Фавраса представляла собой письмо некоего г-на де Фуко, который спрашивал его:

«Где находятся Ваши войска? С какой стороны они войдут в Париж? Я хотел бы служить в них».

Одного заседания суда оказалось достаточно, чтобы довести рассмотрение дела до конца; Фаврас предстал перед судьями в девять часов утра, а уже на другое утро, в десять часов, выслушал оглашение своего приговора.

Он был приговорен к публичному покаянию перед собором Парижской Богоматери, а затем к казни через повешение на Гревской площади.

Маркиз выслушал приговор, сохраняя полнейшее спокойствие, хотя в этом приговоре было страшное для дворянина слово «повешение»!

— Ах, сударь, — промолвил он, обращаясь к докладчику суда, — мне искренне жаль вас, ведь вы вынуждены осуждать человека, основываясь на подобных доказательствах!

В ответ на его слова докладчик произнес:

— Как вы знаете, сударь, у вас не остается теперь других утешений, кроме тех, что дает религия.

— Вы ошибаетесь, сударь, — возразил осужденный, — у меня есть еще и те утешения, что дает моя чистая совесть.

Впрочем, время, которому предстояло пройти между вынесением приговора и его исполнением, было коротким. Для чиновников Шатле речь шла о том, чтобы вернуть себе утраченную популярность, и, поскольку Фаврас был осужден, казнить его следовало как можно быстрее.

К тому же народ не был расположен целую ночь ждать исполнения приговора, ибо он слишком хорошо знал, что можно сделать в течение одной ночи.

И потому казнь была назначена на тот же день.

Новость, следует признать, вызвала великую радость в Париже. Казалось, что речь шла о какой-то победе.

По улицам бродили люди, просившие у прохожих денег на выпивку.

— А по какому поводу? — интересовались прохожие.

— По поводу казни маркиза де Фавраса.