Госпожа де Ламотт изготовила подложные письма королевы, которая сообщала в них кардиналу, что его постоянное присутствие в Версале было замечено, и в связи с этим просила его прервать визиты во дворец. Королева намекала, что если кардинал проявит повиновение, какое подданный должен оказывать королеве, а главное, рыцарь — своей даме, то ему не придется раскаиваться в своей осторожности.

Кардинал повиновался, задаваясь при этом вопросом, каким будет вознаграждение, обещанное ему королевой.

Это вознаграждение уже подготавливала тем временем г-жа де Ламотт, как она подготовила и все остальное.

И вот что произошло дальше.

Госпожа де Ламотт заметила в саду Пале-Рояля какую-то девицу, сидевшую на скамейке вместе с ребенком лет пяти.

Она в полном изумлении остановилась напротив этой девицы, настолько бросалось в глаза ее сходство с королевой.

В тот же момент замысел г-жи де Ламотт приобрел очертания.

Она стала исподволь готовить кардинала к свиданию с королевой.

Однако явилась на это свидание вовсе не королева, а мадемуазель д'Олива́.

Стояла непроглядная тьма, и дело происходило в купальне Аполлона.

Женщина была в вуали, и кардинал дал себя обмануть.

Эта женщина подарила ему розу. Кардинал взял ее, опустившись на колени и почитая себя счастливейшим из людей.

Тем временем супруг г-жи де Ламотт отправился в Англию и продал там ожерелье.

Однако этого первого свидания оказалось недостаточно для желаний честолюбивого прелата; он надоедал г-же де Ламотт, добиваясь нового свидания; г-жа де Ламотт выигрывала время, пуская в ход все средства. Наконец, припертая к стенке, она сказала кардиналу, что королева, обеспокоенная ее пошатнувшимся здоровьем, только что прислала ей в маленькой шкатулке три тысячи франков банковскими билетами и сто луидоров и призвала ее провести несколько дней в деревне.

В тот же вечер она уехала.

Это произошло 10 или 11 августа.

Однако не дремал человек, который наблюдал за всеми подробностями этой аферы, словно идущая по следу ищейка; этим человеком был барон де Бретёй.

Луи Огюст Ле Тоннелье де Бретёй был ставленником королевы. Будучи послом в Вене, он участвовал в 1778 году в Тешенском конгрессе. По возвращении в 1783 году во Францию он стал государственным министром и, наконец, в октябре того же года был назначен вместо г-на Амело руководить королевским двором и ведомством по делам Парижа. Как министр по делам Парижа он имел своих шпионов, и эти шпионы, хотя и сообщая ему правду на свой лад, не оставили его в неведении относительно аферы с ожерельем.

Однажды г-н де Бретёй поведал королеве о ходивших тогда слухах; королева, уверенная в своей невиновности, королева, которая отослала ювелирам ожерелье и, отослав его, щедро вознаградила их, как ей казалось, за убытки, королева отрицала все, даже то, что короткое время имела это ожерелье в своей собственности.

В этом состояла ее ошибка.

Что же касается ночного свидания, которого, по слухам, г-н де Роган добился от нее, то от этого свидания она отпиралась еще тверже, чем от ожерелья.

И тогда г-н де Бретёй, открытый недруг кардинала, в течение десяти лет питавший к нему политическую вражду и выставлявший ее напоказ, решил погубить кардинала.

Чтобы достигнуть этой цели, министр вначале провел с королевой секретную беседу, в ходе которой он откровенно пересказал ей все слухи, ходившие о ней, о кардинале и о г-же де Ламотт, и умолял ее откровенно рассказать ему, есть ли у нее основания опасаться какой-нибудь огласки.

Уверенная в своей невиновности, королева ответила, призвав в свидетели весь белый свет, что она невиновна и как королева, и как женщина.

Это было все, что хотел услышать г-н де Бретёй.

Со своей стороны король, осведомленный об этом деле лишь отчасти, стал расспрашивать г-на де Брётея. Господин де Бретёй повторил королю слова Марии Антуанетты. Тогда Людовик XVI послал за королевой и спросил у нее, правда ли, что она непричастна к этому делу.

— Не мне разбираться в этой грязной интриге, — ответила королева, — и я заранее соглашаюсь со всеми последствиями гласного разбирательства.

Господин де Бретёй принял все меры к тому, чтобы в требуемой гласности недостатка не было.

Пятнадцатого августа, в день Успения Богоматери, кардинал де Роган в качестве великого раздавателя милостыни прибыл в Версаль, чтобы отслужить мессу. Он был облачен в пурпурную мантию, и на груди у него висела лента ордена Святого Духа.

В полдень к кардиналу подошел придверник и обратился к нему со следующими словами:

— Монсеньор, король приглашает вас в свой кабинет. Кардинал поспешил откликнуться на это приглашение.

В кабинете он застал королеву, короля и г-на де Бретёя.

Их величества, казалось, были сильно раздражены.

— Сударь, — без всяких приготовлений обратился к нему король, — вы покупали бриллиантовое ожерелье у Бёмера?

— Да, государь, — ответил кардинал.

— И что вы с ним сделали?

— Я?

— Да, вы.

— Я полагаю, сударь, что это бриллиантовое ожерелье было передано королеве.

Королева хотела что-то сказать в ответ, но Людовик XVI сделал повелительный жест и продолжил:

— Кто поручил вам сделать эту покупку?

— Одна знатная дама, госпожа графиня де Ламотт, пришедшая ко мне от имени королевы.

— Королевы?

— Да, и я полагал угодить ее величеству, взяв на себя эту торговую сделку.

— Ах! — вскричала королева. — Да как вы могли подумать, сударь, вы, на кого я едва посмотрела на прошлой неделе, что я избрала вас руководить этой торговой сделкой, как вы изволили выразиться, и к тому же при посредстве женщины подобного разряда?!

Кардинал понял все: или королева была невиновна, или любой ценой хотела таковой казаться.

— Я хорошо вижу, — склонив голову, ответил ей кардинал, — что был жестоко обманут. — Желание угодить вашему величеству застлало мне глаза; я не заметил никакого мошенничества в том, что мне предложили, и крайне огорчен, что был настолько слеп.

— Пусть будет так, — промолвил король. — Но тогда объясните мне, что означают все эти обращения к Бёмеру, эти заверения и эти вексели?

Кардинал заметно побледнел и, чувствуя, что у него стали подгибаться колени, отступил на три шага, чтобы прислониться к столу.

— Государь, — произнес он, ощущая, что силы оставляют его, — по правде сказать, я слишком взволнован в эту минуту для того, чтобы надлежащим образом отвечать вашему величеству.

— Соберитесь с силами, господин кардинал, придите в себя, — сказал король, — и, если наше присутствие смущает вас, ступайте в соседний кабинет: там вы найдете бумагу, перья и чернила. Напишите то, что вы хотели бы сказать мне в качестве своего оправдания.

Кардинал перешел в соседний кабинет и спустя четверть часа предъявил то, что он написал.

Там было всего несколько строк, донельзя запутанных и туманных.

Король попытался прочитать их, но ничего не понял и, видя в этих строках доказательство не самоотверженности, а чувства виновности, промолвил, обращаясь к кардиналу:

— Удалитесь с моих глаз, сударь.

А затем добавил:

— И пусть уведомят господина де Вильруа.

Господина де Вильруа не оказалось на месте, и приказ короля исполнил г-н де Жуффруа, лейтенант гвардейцев.

Однако перед этим у г-на де Рогана было время отправить своего камердинера к секретарю, чтобы передать ему приказ сжечь все бумаги кардинала, в особенности те, где упоминалось имя королевы.

На козлы кареты, отвозившей г-на де Рогана в Париж, сели два гвардейца.

Тем, кто дал приказ арестовать его и отвезти подобным образом, тоже однажды придется возвращаться в Париж с двумя гвардейцами на козлах своей кареты.

По прибытии в Париж г-н д'Агу, командир бригады, получил приказ не покидать впредь г-на де Рогана и даже спать в его спальне.

Господин де Крон, начальник полиции, в тот же день явился опечатать все бумаги г-на де Рогана, но, как мы упоминали, было уже слишком поздно. Одновременно были опечатаны бумаги кардинала в его доме в Кувре и был дан приказ сделать то же самое в Страсбурге, в епископском дворце, а также во дворце в Саверне.