Такой выбор, имевший достаточно серьезные последствия из-за преобразований, которые граф де Сен-Жермен попытался провести и которые вовсе не были реформами филантропа, свидетельством чему стало введение в армии наказания шпицрутенами и закрытие дома Инвалидов, в самом деле вызвал удивление, обещанное королем, и шум, ожидавшийся г-ном де Морепа.

Скажем в двух словах о том, что представлял собой граф де Сен-Жермен.

Он родился в городке Сален, во Франш-Конте, и был человеком благородного звания, но семья его не отличалась знатностью; дворянин, предки которого ничем не прославились в истории, граф де Сен-Жермен был тем, кого в те времена красочных выражений именовали мелкой сошкой. В юности он принадлежал к иезуитскому ордену и даже дал обет, так что был достаточно образован, особенно для человека военного. Примерно в 1733 году он покинул орден и стал лейтенантом, а затем капитаном в батальоне провинциальных войск, которым командовал тогда его отец. Желание прославиться и добиться повышения в чине, что было трудно сделать во Франции, заставило его перейти на службу к курфюрсту Пфальцскому, а затем — к императору Карлу VI, которого он тоже покинул, чтобы поступить на службу к курфюрсту Баварскому, где в 1745 году его завербовал во французскую армию маршал Саксонский.

Сражаясь под началом этого прославленного военачальника, чье имя, столь часто воскресавшее под нашим пером, мы только что упомянули снова, граф де Сен-Жермен прошел все офицерские чины, в 1748 году был произведен в генерал-лейтенанты, а затем удостоен красной ленты ордена Святого Людовика.

В 1750 году он находился в Германии, сражаясь в рядах армий маршалов д’Эстре и Ришелье, а в 1757 году участвовал в битве при Росбахе и своим смелым маневром спас арьергард армии.

Наконец, в 1758 году он участвовал в битве при Крефельде, находясь под началом графа де Клермона, которого в насмешку называли генералом бенедиктинцев, поскольку в это самое время он был не только генералом, но и аббатом-коммендатором аббатства Сен-Жермен-де-Пре. Командуя арьергардом в сражении при Миндене, граф де Сен-Жермен с тем же успехом, что и при Росбахе, прикрыл отступление армии, что принесло ему величайшую славу.

То же самое он совершил и в 1760 году в битве при Корбахе, где маршал де Брольи во главе своей дивизии вступил в бой, не дожидаясь подхода графа де Сен-Жермена, оказался разгромлен и был обязан своим спасением и спасением своей армии лишь этому новоявленному Ксенофонту, которому было поручено прикрывать отступление и командовать всеми арьергардными войсками. К несчастью, заслуга в спасении армии не уравновесила его вину в том, что эта армия подверглась опасности; графа де Сен-Жермена упрекали за то, что он пришел чересчур поздно, и высказывались утверждения, что он мог прийти раньше.

Подобные слухи распространяли маршал де Брольи и граф де Брольи, которые были не прочь переложить на кого-нибудь другого ответственность за этот разгром. Такие обвинения были несправедливы, и граф де Сен-Жермен написал маршалу отчаянное письмо по этому поводу. В своем письме он попросил разрешения оставить службу и, несмотря на то, что маршал дал ему удовлетворение, удалился, не дожидаясь приказов министра, в Ахен, оттуда подал в отставку со своих должностей и отослал во Францию свою красную орденскую ленту, а затем заключил договор с королем Дании.

Как мы рассказывали выше, на службе у этого государя, более признательного, чем король Франции, ему удалось скопить сумму в сто тысяч экю, которую он поместил у гамбургского банкира.

Когда королевская милость отыскала графа де Сен-Жермена, его застали в саду: он прогуливался там в рединготе и подбитой мехом шапке.

Новость чрезвычайно удивила старого воина.

— О, — воскликнул он, — так обо мне еще думают!

И, не слишком полагаясь на фортуну, которая была известна ему как с хорошей, так и с плохой стороны, и желая немедленно занять свою новую должность, он отправился в Версаль, где мы и увидим его в следующих главах нашего повествования.

Раз уж мы заговорили о военном ведомстве, упомянем здесь о производстве в маршалы семи генералов, имевшем место в марте 1775 года.

Семью генералами были герцог д’Аркур, герцог де Ноайль, граф де Николаи, герцог Фиц-Джеймс, граф де Ноайль, граф дю Мюи и герцог де Дюрас.

Все это было названо производством в маршалы семи смертных грехов.

Герцог д’Аркур олицетворял Лень, герцог де Ноайль — Алчность, граф де Николаи — Чревоугодие, герцог Фиц-Джеймс — Зависть, граф де Ноайль — Гордыню, граф дю Мюи — Гнев, герцог де Дюрас — Похоть.

Это производство в маршалы навлекло на его величество следующую эпиграмму:

Ликуй, француз, забудь про горе и печали,

Пусть ужасы войны твое не мучают сознанье!

Пугливы маршалы, кому Луи дал это званье:

Не зря нам мир навек они пообещали.

Кроме того, один из этих маршалов, герцог де Дюрас, тот самый, что олицетворял Похоть, был в это же самое время избран в Академию; как обычно, выбор бессмертных выглядел странным; все тщетно искали лазейку, через которую генерал проник туда, и в итоге основания, на каких он получил маршальский жезл и академическое кресло, были объяснены в следующих стихах:

Раз к богу брани, как и к богу рифм, Дюрас

Воззвал едва ли не в один и тот же час,

Потребовав награды за подвиги в войне

И дар литературный, известный всей стране.

К желанью благородному сердечно отнесясь,

Ему пошли навстречу боги, как будто сговорясь.

Промолвил Феб: «Я маршальский тебе дарую чин»,

А Марс местечком в Академии сей поддержал почин.

Что же касается самой Академии, то насмешники воспользовались случаем, заметив, что г-н д'Анжвилье, директор и главный распорядитель Королевских построек, приказал засеять травой всю эспланаду Лувра, между дворцом и церковью Сен-Жермен-л'Осеруа, перед входом в зал Академии. Такая предусмотрительность показалась разумной, и однажды утром Академия получила в свой адрес следующую эпиграмму:

Любимцам муз французских, кто б что ни говорил,

Граф Данжвилье надежно обеспечил тыл:

Пред их дверьми велел взрастить он луг,

Чтоб там пастись они могли без лишних мук.

Насколько мы можем вспомнить, г-н де Дюрас унаследовал кресло Беллуа, автора «Баярда» и «Осады Кале».

За некоторое время до этого один их образчиков восемнадцатого века, переданных им по наследству веку девятнадцатому, аббат де Латтеньян, умер, распевая, как он это делал всю жизнь. Вот его последние стихи. Прежде такое называли лебединой песней. Бедные лебеди, как же их оклеветали!

Мне стукнет восемьдесят скоро,

И в голове скопился мыслей ворох,

Что жизнью уж пора гнушаться.

Без грусти с ней я разлучусь

И весело в дорогу соберусь:

Счастливо оставаться!

Когда отсюда я навек уйду,

Не буду знать, куда приду.

Но следует на Бога полагаться:

Ведь лишь к добру Господь ведет;