— Дорогой господин коадъютор, — произнес Монтрезор, — неужто вы не читали сочинение «Заговор Фиески», которое лет эдак пятнадцать тому назад написал некий аббат де Гонди, мой хороший знакомый?
— Разумеется, Монтрезор, — отвечал коадъютор, — разумеется; вы ведь знаете, что Фиески мой любимый герой; но я нигде не читал, что Фиески был обязан своим титулом графа ди Лаванья дожу, против которого он составил заговор.
— Что ж, — сказал Монтрезор, поднимаясь, — ложитесь спать с этими прекрасными чувствами, а завтра, пожалуй, проснетесь в Бастилии.
— А что вы об этом думаете, Лег? — спросил коадъютор.
— Я, — отвечал капитан гвардейцев, — полностью согласен с Монтрезором, и будь я на вашем месте, то после всего услышанного, клянусь вам, или решился бы на открытое сопротивление, или непременно бежал бы, причем не завтра и не в эту ночь, а сию же минуту.
В это мгновение дверь отворилась в третий раз, и г-н д’Аржантёй, который некогда был первым дворянином покоев у графа Суассонского и в его доме близко познакомился с аббатом де Гонди, вошел в комнату, бледный и растерянный.
— Вы пропали! — тут же заявил он коадъютору, не дав ему времени задать хотя бы один вопрос. — Маршал де Ла Мейре послал меня сказать вам, что какой-то дьявол вселился в обитателей Пале-Рояля и внушил им всем, будто вы приложили все старания, чтобы подогреть мятеж; маршалу не удалось заставить их переменить такое мнение о вас, и уже этой ночью против вас будут приняты самые жестокие меры.
— Какие же? — спросил коадъютор.
— Послушайте, — произнес д’Аржантёй, — пока все это лишь замыслы, но эти замыслы с минуты на минуту могут быть приведены в исполнение. Вот о чем поговаривают в Лувре и вот что господин де Ла Мейре поручил мне передать вам: вы будете арестованы и препровождены в Кемпер-Корантен; Брусселя отвезут в Гавр-де-Грас, а канцлер отправится на рассвете во Дворец правосудия, чтобы запретить Парламенту заседать и дать ему приказ удалиться в Монтаржи.
— Ну, — одновременно воскликнули Монтрезор и Лег, — что вы скажете на это?!
— Народ не позволит им так поступить.
— Народ? — переспросил граф д’Аржантёй. — Да, конечно. Но где, по вашему мнению, народ теперь находится?
— А разве он не на улицах?
— Как же! Это как раз тот случай, когда кардинал и королева оказались превосходными пророками, предсказав, что к ночи волнение развеется подобно дыму. Народ, мой дорогой коадъютор, разошелся по домам. Маршал де Ла Мейре, который был послан двором удостовериться, в каком состоянии пребывает Париж, вернулся и рассказал все как есть, а именно, что из всех этих толп, переполнявших улицы и переулки, к этому часу там осталось не более ста человек, что костры погасли и разжечь их снова некому, так что любой, кто приедет этой ночью из Бретани или Лангедока, даже не заподозрит о том, что происходило здесь днем.
Коадъютор взглянул на Монтрезора и Лега, с улыбкой слушавших этот рассказ.
— Значит, дорогой д’Аржантёй, — спросил коадъютор, — именно это маршал де Ла Мейре поручил вам мне передать?
— Да, чтобы вы подумали о своей безопасности.
— А маршал де Вильруа ничего мне не передавал?
— Он не осмелился, вы же знаете, как он труслив; однако он с таким видом пожал мне руку, что у меня не осталось никаких сомнений в замыслах двора; от себя же скажу, что на улицах теперь нет ни души, что все спокойно и завтра власти смогут вздернуть кого угодно.
— Ну как?! — воскликнул Монтрезор. — Что я вам говорил?..
Между тем г-н де Лег, переплюнув всех, принялся сетовать на поведение коадъютора в этот день, поведение, которое, как он выразился, внушает жалость друзьям прелата, хотя оно может погубить их так же, как и его самого.
Коадъютор позволил друзьям высказать все эти жалобы и насмешки, а затем, когда они кончили, произнес:
— Послушайте, оставьте меня одного на четверть часа, и через четверть часа я докажу вам, что мы еще способны внушить чувство, отличное от жалости.
Затем коадъютор попросил всех перейти в соседнюю комнату и остался один.
Коадъютор приблизился, наконец, к цели, которой он домогался всю свою жизнь, то ли потому, что начитался Плутарха, то ли потому, что написал «Заговор Фиески», а именно, сделаться главой партии. И поскольку он беспрестанно ждал этой минуты, то все у него было заранее подготовлено для того, чтобы не упустить свой шанс, когда она настанет. Он позвал своего камердинера и отправил его к советнику Счетной палаты Мирону, полковнику милиции квартала Сен-Жермен-л’Осерруа, с запиской, в которой содержалась просьба немедленно прийти к нему.
В этот момент колокола на соборе Парижской Богоматери пробили полночь. Коадъютор подошел к окну. Ночь была тихой и ясной. На улицах Парижа царило полнейшее спокойствие, и лишь кое-где, как и говорил д’Аржантёй, догорали костры, бросая вокруг последние отблески.
Когда время, которое просил ему дать коадъютор, истекло, Монтрезор, Лег и д’Аржантёй вышли из соседнего кабинета и застали прелата стоящим у окна.
— Ну что ж! — сказал д’Аржантёй. — Четверть часа прошло!
— Да, — ответил коадъютор.
— Ну и о чем вы думаете?
— Я думаю, — ответил коадъютор, спокойно закрывая окно, — что завтра к полудню весь Париж будет в моих руках.
Три его друга, которым он доверил эту странную тайну, разразились смехом, ибо они решили, что удар, который коадъютор получил в голову, повредил ему мозг.
В эту минуту в комнату вошел камердинер коадъютора вместе с советником Счетной палаты Мироном. Коадъютор дал камердинеру еще одно письмо, на имя аудитора Счетной палаты Л’Эпине, который был капитаном милиции квартала Сент-Эсташ. Л’Эпине был его старым знакомым, и они вместе участвовали в заговоре графа Суассонского. Камердинер тотчас вышел, чтобы отнести это второе письмо.
Мирон, несомненно, заранее знал о планах коадъютора, ибо явно не казался удивленным тем, что его потревожили в столь поздний час. Коадъютор рассказал ему обо всем, что произошло, и, отойдя вдвоем в сторону, они около получаса беседовали о мерах, которые им следовало теперь предпринять. Затем Мирон простился с коадъютором и его друзьями и удалился. Однако через несколько минут дверь отворилась вновь и он появился снова, сопровождаемый каким-то простолюдином.
Этот человек был братом его повара. Приговоренный за некоторое время до этого к виселице, он сумел улизнуть от наказания и теперь осмеливался выходить из дома лишь по ночам. Мирон, выйдя от коадъютора, встретился с этим человеком, который узнал его и рассказал ему такие интересные подробности о том, что их в настоящее время занимало, что Мирон вернулся вместе с ним к коадъютору.
И в самом деле, блуждая, по своей привычке, этой ночью по городу, брат повара заметил у дверей дома Мирона двух гвардейских офицеров, которые стояли и разговаривали между собой. Он спрятался, опасаясь быть узнанным, и услышал весь их разговор. Этими гвардейскими офицерами был лейтенант Рюбантель и подполковник Ванн. Они совещались о том, как им следует войти к Мирону, чтобы захватить его врасплох, как это было сделано с Брусселем, и обдумывали, в каких местах лучше расставить гвардейцев, швейцарцев, а также отряды тяжелой и легкой конницы, чтобы обеспечить себе контроль над всеми кварталами от Нового моста до Пале-Рояля.
И тогда этот человек, рассудив, что нельзя терять время, пробрался в дом Мирона, чтобы предупредить его о том, что против него затевается, и узнал, что за хозяином дома приходили от коадъютора. Тогда он отправился к архиепископской резиденции, надеясь встретить Мирона там, и столкнулся с ним, когда тот выходил от коадъютора.
— Что ж! — сказал коадъютор. — Нам недоставало лишь сведений о том, где будут расставлены войска. Теперь мы осведомлены об этом; действуйте так, как мы договорились, дорогой Мирон, и не теряйте ни минуты.
Мирон поклонился и вышел.
Коадъютор отдавал приказы, словно командующий армией.
Оставшись наедине со своими друзьями, коадъютор спросил, хотят ли они помогать ему. После нескольких минут раздумья они дали согласие. Монтрезор и Лег поспешили присоединиться к своим товарищам, а д’Аржантёй, который был тесно связан с шевалье д’Юмьером, Луи де Креваном, будущим маршалом Франции, вербовавшим новобранцев в Париже, пообещал позаимствовать у него пару десятков солдат. После этого они условились о тех местах, где должны были расположиться Монтрезор и Лег. Что же касается д’Аржантёя, то, поскольку это был самый храбрый и самый решительный человек на свете, ему было поручено занять позицию около Нельских ворот, ибо брат повара, передавший подробности разговора Рюбантеля и Ванна, дважды слышал, как они упоминали название этих ворот, и у коадъютора появилось подозрение, что через них задумано кого-то увезти.
