Итак, И сентября 1647 года три из этих юных девушек и один из племянников приехали в Париж, сопровождаемые г-жой де Ножан, которая по распоряжению кардинала встречала их в Фонтенбло. Вечером того же дня королева пожелала увидеть детей, и их привезли в Пале-Рояль; Мазарини, притворяясь совершенно равнодушным к ним, вышел, чтобы отправиться спать, через одну дверь, в то время как они входили в другую; однако, поскольку все догадывались, что кардинал не без цели выписал их из Италии, те придворные, что заискивали перед кардиналом, а таких было много, так засуетились вокруг них, что герцог Орлеанский, подойдя к г-же де Мотвиль и аббату де Ла Ривьеру, которые беседовали между собой, произнес столь обычным для него желчным тоном:
— Вокруг этих маленьких девочек собралось столько народу, что я сомневаюсь, в безопасности ли их жизнь и не задушат ли их одними взглядами!
В это время к ним подошел маршал де Вильруа и, не зная, что сказал герцог Орлеанский, в свой черед заметил:
— Эти маленькие барышни теперь небогаты, но скоро у них будут красивые замки, отличные годовые доходы, прекрасные драгоценности и роскошное столовое серебро, а также, возможно, высокие титулы; что же касается мальчика, то, поскольку нужно время, чтобы он вырос, богатство, вполне вероятно, ему лишь привидится.
Маршал де Вильруа никогда не слыл прорицателем, а между тем никогда еще ни одно пророчество не осуществлялось полнее.
Виттория Манчини вышла замуж за герцога Вандомского, внука Генриха IV; Олимпия вышла замуж за графа Суассонского; Мария, чуть было не ставшая королевой Франции, выйдя замуж за Людовика XIV, стала женой Лоренцо Колонна, великого коннетабля Неаполитанского королевства; что же касается юноши, то, как известно, он был убит в сражении у ворот Сент-Антуан.
Между тем после приема у королевы девушки отправились к дяде, который в свой черед принял их, но довольно холодно. Дело в том, что за полгода до этого, показывая одному из своих друзей скульптуры, выписанные им из Италии, он сказал:
— Вот единственные мои родственники, которым я позволю приехать во Францию.
Правда, неделю спустя после приезда племянниц кардинал говорил княгине Анне Колонна, показывая ей всех трех:
— Вы видите этих маленьких девочек? Старшей нет еще двенадцати лет, этой едва исполнилось восемь, а той — девять, но самые знатные вельможи королевства уже сватают их у меня!
Двум их сестрам, равно как их второму брату Джулио и кузине Анне Мартиноцци, предстояло присоединиться к ним позднее: то были Гортензия Манчини, которая тогда только что родилась, и Мария Анна, которой тогда еще не было на свете. Гортензия вышла замуж за сына маршала де Ла Мейре, главнокомандующего артиллерией, Мария Анна — за Годфруа де Ла Тура, герцога Буйонского.
Что же касается двух сестер Мартиноцци, то старшая, Лаура, осталась в Италии и вышла замуж за герцога Моденского, а младшая, Анна Мария, вышла замуж за принца де Конти, брата Великого Конде.
Так что предсказание маршала де Вильруа полностью оправдалось. Однако он не мог предвидеть, что от Олимпии Манчини родится будущий прославленный принц Евгений, который поставит Францию на край гибели, а от Виттории Манчини — будущий прославленный герцог Вандомский, который спасет Францию и о котором скажут, что он не дал французской короне упасть с головы короля Людовика XIV и возложил испанскую корону на голову короля Филиппа V.
Примерно в это же время начал обретать известность человек, который впоследствии будет играть чересчур важную роль, чтобы мы не набросали его портрет, прежде чем вывести его самого на сцену: речь идет о коадъюторе архиепископа Парижского.
Жан Франсуа Поль де Гонди родился в 1613 году в старинной итальянской семье, обосновавшейся во Франции; поскольку у него было два старших брата, он с детства предназначался к духовному званию и 31 декабря 1627 года получил должность каноника собора Парижской Богоматери. Позднее ему дали аббатство Бюзе, но, так как название «Бюзе» по звучанию было слишком близко к слову «бюз», означающему «тупица», он стал именовать себя аббатом де Гонди.
Решение, принятое родителями в отношении его будущности, приводило бедного аббата в отчаяние, ибо сам он, напротив, был весьма склонен к жизни, полной приключений; и потому, питая надежду, что после какой-нибудь серьезной дуэли сутана волей-неволей свалится с его плеч, он попросил однажды брата графини де Мор, которого звали Аттиши, взять его в секунданты, когда тому в очередной раз выпадет случай обнажить шпагу, а так как этот сеньор обнажал ее часто, то аббату де Гонди не пришлось ждать долго. В одно прекрасное утро Аттиши пришел к нему и попросил его передать вызов на дуэль некоему Мельбевилю, гвардейскому офицеру-знаменщику, который, со своей стороны, взял в секунданты родственника маршала де Бассомпьера, того, что умер впоследствии в звании генерал-фельдмаршала имперской армии; четыре противника сошлись позади монастыря Минимов в Венсенском лесу и дрались одновременно на шпагах и пистолетах. Аббат де Гонди ранил Бассомпьера ударом шпаги в бедро и выстрелом в руку, однако тот, будучи старше его годами и сильнее, сумел выбить оружие у него из рук. Затем они разняли своих друзей, которые ранили друг друга.
Эта дуэль наделала много шума, однако не произвела того действия, на какое рассчитывал бедный аббат. Генеральный прокурор начал было расследование, но затем по ходатайству родственников дуэлянтов приостановил его, и аббат де Гонди остался при своей сутане и одной дуэли.
Поскольку первая дуэль не принесла ему никакого успеха, он решил как можно быстрее отыскать повод для второго поединка, и случай представился сам собой.
Аббат ухаживал за г-жой дю Шатле, но эта дама, состоявшая в любовной связи с графом д’Аркуром, обращалась с Гонди, как со школяром. Не имея возможности отомстить даме, аббат решил возложить всю вину на графа и, встретившись с ним в театре, бросил ему вызов; поединок состоялся на другое утро за предместьем Сен-Марсель. В этой второй дуэли аббату повезло куда меньше, чем в первой. Граф д’Аркур, нанеся противнику удар шпагой, которая, к счастью, лишь оцарапала ему грудь, стал теснить его, затем повалил на землю и непременно одержал бы над ним верх, если бы во время этой борьбы не выронил из рук шпагу; и тогда аббат, лежавший под ним, решил перехватить повыше свою шпагу и нанести ему удар в спину; однако д’Аркур, который был старше и сильнее, так крепко сдавил противнику руку, что тому не удалось исполнить свое намерение; они боролись в таком положении, не в силах одолеть друг друга, пока д’Аркур не сказал:
— Встанем, нам не пристало тузить друг друга, как мы это делаем; вы славный малый, я питаю к вам уважение и готов сказать, что не давал вам никакого повода искать со мной ссоры.
Пришлось этим и ограничиться, а так как дело касалось чести г-жи дю Шатле, то эта дуэль не только не наделала шума, но о ней к тому же никому ничего не было известно. Так что аббат остался при сутане и двух дуэлях.
Гонди предпринял еще несколько попыток переубедить своего отца Филиппа Эмманюэля де Гонди, бывшего командующего галерным флотом, но, поскольку отец прочил сына на должность архиепископа Парижского, принадлежавшую членам его семьи, он не желал ничего слушать; так что аббат был вынужден прибегнуть к своему обычному средству и решил попытать счастья в новом поединке.
Без всякого разумного повода он затеял ссору с г-ном де Праленом. Местом дуэли они назначили Булонский лес; секундантом у Гонди был г-н де Мейанкур, а у г-на де Пралена — шевалье дю Плесси. Противники дрались на шпагах. Аббат де Гонди получил сильный удар в грудь, и в ответ нанес Пралену удар в руку; они намеревались продолжить бой, как если бы ничего не случилось, однако секунданты разняли их. Аббат привел с собой свидетелей, надеясь, что будет возбуждено судебное дело, однако против судьбы не пойдешь: расследование проведено не было, и аббат де Гонди остался при своей сутане и трех дуэлях.
Тем не менее в один прекрасный день ему показалось, что цель уже близка. Будучи в Фонтенбло, он со сворой г-на де Сувре травил оленя, и, поскольку его лошади сильно устали, ему пришлось взять почтовых, чтобы вернуться в Париж. Так как лошадь под ним оказалась получше, чем у его наставника и лакея, он первым прибыл в Жювизи и велел оседлать своим седлом лучшую лошадь, какая нашлась на конюшне смотрителя станции. Но ровно в эту минуту туда из Парижа, тоже на почтовых, прибыл некто Контенан, капитан небольшой роты королевской легкой конницы, торопившийся ехать далее не меньше аббата де Гонди. Он приказал конюху снять с лошади седло аббата и заменить тем, что принадлежало ему самому. При виде этого аббат подошел к нему и объяснил, что он уже нанял эту лошадь. Контенан, по-видимому не любивший замечаний, ответил Гонди такой увесистой пощечиной, что разбил ему лицо в кровь. Аббат тотчас обнажил шпагу. Контенан сделал то же самое, и между ними завязалась схватка; однако при втором или третьем выпаде Контенан поскользнулся, и, поскольку, пытаясь удержаться на ногах, он ударился кистью руки о какой-то острый обрубок дерева, сильная боль заставила его выпустить из рук шпагу. Вместо того чтобы воспользоваться этим обстоятельством, что не противоречило бы честности, аббат отступил на два шага и предложил Контенану поднять шпагу; тот так и сделал, но взял ее за острие и протянул Гонди рукоятку, рассыпавшись в извинениях, которые тот принял, грустно покачав при этом головой, ибо ему было понятно, что и эта дуэль не лишит его сутаны.
