Герцог де Бофор чрезвычайно болезненно воспринял ее изгнание. А поскольку ему было известно, что удар этот исходил скорее от Мазарини, чем от семьи Конде, он вместе со своими друзьями решил разделаться с кардиналом. Но, грубый и прямодушный, герцог де Бофор оказался плохим заговорщиком. Он прилюдно сердился на королеву и, когда она обращалась к нему с каким-нибудь вопросом, едва отвечал ей, а если и отвечал, то делал это так пренебрежительно, что мало-помалу разрушил остатки дружбы, которую она еще питала к нему.

Между тем заговор шел своим ходом, и был уже назначен день для его осуществления. Кардинал намеревался отобедать в Мезоне и должен был выехать туда в сопровождении небольшой свиты; на пути его высокопреосвященства были размещены надежные солдаты, которым предстояло напасть на него. Все было готово, утверждает г-жа де Мотвиль, как вдруг непредвиденное обстоятельство помешало делу. Герцог Орлеанский приехал в Лувр в то самое время, когда кардинал садился в карету, и прелат пригласил принца отобедать вместе; герцог, приняв приглашение, пересел из своей кареты в карету кардинала, и его присутствие помешало исполнению преступного замысла.

В другой раз, как поговаривали, заговорщики подготовились к тому, чтобы покончить с Мазарини, выстрелив в него из окна, мимо которого он должен был проследовать, направляясь в Лувр; но накануне вечером кардинала предупредили, что ему не следует там проходить, так что и на этот раз попытка заговорщиков провалилась.

На следующий день в Лувре поднялся большой шум в связи с этим действительным или вымышленным посягательством на жизнь Мазарини. Королева особенно серьезно восприняла известие об опасности, угрожавшей кардиналу, и, подойдя к г-же де Мотвиль, с пылающими от гнева глазами сказала ей:

— Не пройдет и двух суток, Мотвиль, и вы увидите, как я отомщу за шутки, которые устраивают мне эти вероломные друзья!

Вечером того самого дня, когда будто бы хотели убить Мазарини, герцог де Бофор, вернувшись с охоты, отправился в Лувр. На дворцовой лестнице он встретил г-жу де Гиз, мать молодого герцога Генриха Лотарингского, и герцогиню Вандомскую, свою собственную мать. Они выходили из дворца, проведя с королевой весь этот беспокойный день, в течение которого все только и говорили о неудавшемся убийстве. Обе принцессы, заметившие, какой интерес королева проявляла ко всему этому делу, и, возможно, слышавшие слова, сказанные ею г-же де Мотвиль, хотели отговорить герцога де Бофора идти наверх, предупреждая его, что в Лувре о нем шла речь в продолжение всего дня, что его во всеуслышание и открыто называли там главой заговора и что по мнению его друзей ему следует удалиться на несколько дней в Ане. Однако герцог не пожелал прислушаться к их советам и, поскольку обе дамы продолжали настаивать, не давая ему идти дальше, и говорили, что он ставит на кон свою жизнь, промолвил:

— Они не посмеют!

— Увы, дорогой сын! — отвечала мать. — Такой же ответ в подобных обстоятельствах дал герцог де Гиз, и в тот же вечер он был убит.

Однако герцог де Бофор только посмеялся над их страхами и продолжил свой путь. За три дня до этого королева прогуливалась в Венсенском лесу, где Шавиньи устроил в ее честь великолепный ужин; герцог де Бофор присоединился к ней там и нашел ее чрезвычайно веселой и чрезвычайно любезной. Он разговаривал с ней и накануне, и ничто в ее поведении не указывало на перемену в ее расположении к нему. Поэтому он без опасений вошел в покои королевы и застал ее в большом дворцовом кабинете, где она с самой любезной улыбкой приняла его и задала ему несколько вопросов по поводу его охоты, свидетельствовавших о том, что голова ее свободна от всяких забот. Тем временем в кабинет вошел Мазарини. Королева улыбнулась ему и протянула руку. Затем, словно вспомнив внезапно, что ей нужно сказать ему нечто важное, она промолвила:

— Ах, да! Пойдемте-ка со мной.

И она увела кардинала в свою комнату.

После ухода королевы герцог де Бофор тоже собрался выйти через дверь малого кабинета, но на пороге он встретил Гито, командира телохранителей королевы, который преградил ему дорогу.

— Что это значит, господин де Гито? — удивленно спросил герцог де Бофор.

— Монсеньор, — отвечал Гито, — прошу прощения, но я имею приказание от имени короля и королевы арестовать вас. Соблаговолите ли вы последовать за мной?

— Разумеется, сударь, — произнес герцог, — но все это странно.

Затем, обращаясь к г-же де Шеврёз и г-же де Отфор, беседовавшим в малом кабинете, он добавил:

— Как видите, сударыни, королева приказала отобрать у меня шпагу.

При этом наполовину ироническая, наполовину угрожающая улыбка мелькнула на его губах, ибо он вспомнил, как за семнадцать лет до этого его отец, герцог Вандомский, был точно таким же образом арестован по приказу короля, который перед этим разговаривал с ним о развлечениях и об охоте, как это только что делала королева.

Но пока что всякие попытки сопротивляться были бесполезны. Поэтому он последовал за Гито в его комнату, которая на эту ночь должна была послужить ему тюрьмой. Войдя туда, он потребовал ужин, поел с большим аппетитом, а затем лег спать и, поскольку после проведенного на охоте дня давала себя знать усталость, немедленно уснул.

В тот же вечер распространился слух об аресте герцога де Бофора, и г-жа де Вандом, его мать, и г-жа де Немур, его сестра, тотчас приехали в Лувр, чтобы броситься к ногам королевы и просить ее о помиловании арестованного. Но королева заперлась с кардиналом и отказалась принять их.

На другой день герцог де Бофор был препровожден в донжон Венсенского замка, где ему дали в услужение камердинера и повара. Так как оба этих человека были не из его дома, а из дворцового штата, герцог де Бофор попросил, чтобы ему прислуживали его собственные слуги, и г-жа де Мотвиль взялась передать эту просьбу королеве. Однако королева ответила ему, что такое нельзя допустить, поскольку это не принято.

В то же самое время отцу и матери герцога де Бофора и его брату, герцогу де Меркёру, человеку мирному, никогда и не помышлявшему вступать ни в какие заговоры, был отправлен приказ незамедлительно выехать из Парижа. Желая выиграть время, герцог Вандомский просил передать Анне Австрийской, что он очень болен, но вместо ответа ее величество прислала ему свои собственные дорожные носилки. Герцогу Вандомскому стало понятно, что после такого внимания со стороны королевы ему нельзя более оставаться в Париже, и он выехал в тот же день.

Госпожа де Шеврёз, как нетрудно понять, не могла обойтись без жалоб при виде того, как все ее друзья либо посажены в тюрьму, либо отправлены в ссылку. Она отправилась к королеве и позволила себе заметить ей, что все, кого ее величество удаляет от себя, являются как раз теми людьми, кто, пострадав из-за нее, имеет право на признательность с ее стороны. Однако Анна Австрийская, придав своему голосу холодный и пренебрежительный тон, что она так хорошо умела делать, попросила г-жу де Шеврёз ни во что не вмешиваться и предоставить королеве управлять государством и распоряжаться всеми делами во Франции по ее собственной воле, посоветовав при этом своей подруге приятно жить в Париже, не вступая ни в какие интриги и наслаждаясь во времена регентства покоем, которого ей не удавалось обрести в царствование покойного короля. Однако именно покой вызывал наибольшую неприязнь у г-жи де Шеврёз, которая до этого жила интригами и бунтовщичеством; поэтому она без должного смирения восприняла эти советы и стала высказывать упреки королеве, которая в ответ приказала ей вернуться в Тур. Напомним, что именно туда она была вначале сослана в царствование Людовика XIII. Госпожа де Шеврёз повиновалась, но спустя некоторое время стало известно, что она вместе со своей дочерью покинула Тур, и, переодевшись обе в мужское платье, они добрались до Англии.

Из всех прежних подруг королевы при дворе оставались только маркиза де Сенсе и г-жа де Отфор, которой королева писала, когда та находилась в ссылке в Ле-Мане: