Ну а пока все с удивлением и едва ли не с ужасом задавались вопросом о причинах этой меры, ювелир Бекингема поспешно делал две подвески, неотличимые от тех, что пропали; и уже следующей ночью быстроходное судно, с которого одного запрет на выход в море был снят, направилось к Кале; спустя двенадцать часов запрет был снят для всех.

В итоге королева получила подвески за двенадцать часов до того, как король предложил ей надеть эти украшения на балу в городской ратуше.

В этом и была причина крайнего спокойствия королевы, которого не мог понять кардинал. Удар, полученный им, был страшен, и потому Ришелье тотчас поклялся погубить тех, кто обманул его.

Вскоре станет видно, как он преуспел в этом замысле.

Мы уже говорили о том, как Мария Медичи, охваченная вечной и ненасытной жаждой власти, поставила себе задачей раздувать распрю между своими детьми, отдаляя таким образом с помощью подозрений мужа от жены.

Но, когда Бекингем уехал, а заговор с подвесками раскрылся, Людовик XIII счел себя совершенно успокоенным в отношении герцога, вследствие чего королева-мать испугалась, что между сыном и невесткой произойдет сближение, которое, по ее расчетам, могло уничтожить все ее влияние. И она вновь бросила взгляд на герцога Анжуйского, решив уже во второй раз сделать его в глазах ревнивого и подозрительного Людовика XIII призрачным видением убийства и супружеской измены.

Людовика XIII отвлекли от подозрений насчет брата постоянные сумасбродства Бекингема, однако эти подозрения он никогда полностью из своего сердца не изгонял. Поэтому, как только до него опять дошли разговоры о сближении между Гастоном и Анной Австрийской, старые дрожжи, которые давно уже кисли в глубине его души, снова принялись бродить. Королева-мать и Ришелье, интересы которых в этих обстоятельствах совпадали, объединили свои усилия, чтобы усилить ревность короля. Со всех сторон к Людовику XIII приходили услужливо составленные донесения; в этих донесениях говорилось, что Анна Австрийская, молодая, красивая испанка, наскучив бесплодием и находя в ответ на пылкость своих чувств лишь холодного и унылого мужа, мечтала как о конце своего рабства о смерти его величества и на случай этой смерти заранее заключила союз, более соответствующий ее вкусам и характеру. Вследствие этого Людовик XIII тотчас счел себя окруженным заговорщиками. Так что, сообразно желаниям королевы-матери и кардинала, он был как нельзя лучше расположен к жестоким наказаниям. Недоставало только заговора, и вот вспыхнул заговор Шале.

III. 1626

Господин де Шале. — Его характер. — Заговор герцога Анжуйского, открытый Шале кардиналу Ришелье. — Кардинал и герцог Анжуйский. — Замысел женитьбы. — Арест в Блуа герцога Сезара Вандомского и великого приора Франции, внебрачных сыновей Генриха IV. — Граф де Рошфор. — Монастырь капуцинов в Брюсселе. — Заговор созрел. — Арест, суд и казнь Шале. — Королева вызвана на заседание совета. — Ответ королевы.

Шале занимал должность королевского гардеробмейстера. Он был очень высокого происхождения. Внук маршала де Монлюка, он по материнской линии состоял в свойстве со славной семьей Бюсси д’Амбуаза, сестра которого была женой маршала и столь героически обороняла Камбре от испанцев.

Шале был красивый молодой человек в возрасте от двадцати восьми до тридцати лет, очень элегантный и пользовавшийся большим успехом у женщин, не слишком рассудительный, чрезвычайно насмешливый, неосмотрительный и тщеславный, как повторивший позднее его судьбу Сен-Мар. Незадолго до описываемых нами событий у него случилась дуэль, наделавшая много шума и высоко поставившая его во мнении тогдашнего общества, в котором еще живы были отголоски традиций рыцарства. Полагая, что у него есть основания жаловаться на Понжибо, брата графа де Люда, он отправился поджидать его на Новом мосту, где, как ему было известно, тот должен был проехать, и прямо там, заставив обидчика взяться за шпагу, убил его. Буаробер, весьма любивший, по словам Таллемана де Рео, молодых людей, сочинил на его смерть элегию.

В то время было весьма модно замышлять заговоры против первого министра, обладавшего всей властью и оставлявшего королю лишь тень могущества, что заставляло старого архиепископа Бертрана де Шо, которого Людовик XIII очень любил и которому он часто обещал кардинальскую шапку, говорить:

— Ах, будь король в милости, я был бы кардиналом!

Эта мода не стала еще опасна для заговорщиков, ибо тогда еще были живы Марийяк, Монморанси и Сен-Мар. И потому Шале вступил в заговор против кардинала, то есть он действовал, как все.

Однако на этот раз заговор имел определенное значение. Во главе заговорщиков стоял Гастон, который еще не был обесчещен непрерывными подлостями, совершенными им впоследствии, и которого подстрекали Александр Бурбонский, великий приор Франции, и Сезар, герцог Вандомский; именно они, будто бы, предложили Гастону план заговора и вовлекли в него Шале. Еще пять или шесть молодых людей примкнули к герцогу Анжуйскому и сговорились вместе с ним убить кардинала.

Вот каким образом предполагалось исполнить этот замысел.

Ришелье, под всегдашним предлогом плохого состояния своего здоровья, предлогом, который так часто служил ему во все годы его власти, без конца оспариваемой и беспрестанно возраставшей, удалился в свой загородный дом во Флёри и оттуда управлял делами королевства. Герцог Анжуйский и его друзья должны были, сделав вид, что охота увлекла их в сторону Флёри, нагрянуть к его высокопреосвященству, якобы для того, что напроситься к нему на обед, а затем при первой же возможности окружить его и убить. Все подобные заговоры, кажущиеся нам сегодня невозможными или, по крайней мере, странными, были тогда в ходу, и череда заговоров прокатилась чуть ли не по всей Европе. Именно так Висконти был убит в кафедральном соборе Милана, Джулиано Медичи — в соборной церкви Флоренции, Генрих III — в Сен-Жермене, Генрих IV — на улице Железного ряда, маршал д’Анкр — на Луврском мосту.

Так что Гастон, избавляясь от фаворита Людовика XIII, следовал примеру Людовика XIII, избавившегося от фаворита Марии Медичи; задача состояла лишь в том, чтобы преуспеть в этом замысле, ибо успешное убийство должно было остаться безнаказанным с тем большей вероятностью, что король плохо скрывал ненависть, которую сам он питал к первому министру.

Итак, все было готово к исполнению плана, как вдруг Шале то ли по недостатку решительности, чему он дал впоследствии столько доказательств, то ли желая привлечь его на свою сторону, вознамерился открыться во всем командору де Балансе. Но, то ли потому, что командор де Балансе был предан кардиналу, то ли потому, что он раскусил Гастона, то ли, что менее вероятно, он в самом деле питал отвращение к убийству, так или иначе, он повел дело таким образом, что, вместо того чтобы позволить вовлечь себя в заговор, повел Шале к кардиналу, намереваясь во всем ему признаться.

Когда кардиналу доложили, что Шале и командор де Балансе просят разрешения переговорить с ним наедине о чрезвычайно важных делах, он работал в своем кабинете с неким Рошфором, человеком умным и деятельным, беззаветно преданным ему, тем самым, кого мы встречаем как участника всех тайных дел того времени меняющим каждый раз свой возраст, лицо и имя и выступающим в десятках различных нарядов, которые он носил с равным правдоподобием.

Его высокопреосвященство сделал знак Рошфору, и тот перешел в соседний кабинет, лишь стенным ковром отделенный от кабинета, где работал кардинал.

Шале и командор де Балансе вошли сразу же после того, как портьера опустилась за Рошфором.

Шале был сбит с толку и молчал: он понимал, что совершил ошибку, вступив в заговор, и теперь собирается совершить еще одну, рассказав о нем кардиналу.

Так что говорил только командор де Балансе. Кардинал, сидя перед столом и подпирая ладонью подбородок, слушал все подробности этого чудовищного заговора, затеянного против его жизни, и ни одна черта его лица не выражала ничего, кроме того серьезного внимания, какое он проявил бы по отношению к любому заговору, угрожавшему кому-нибудь другому. Ришелье в высшей степени обладал тем присущим некоторым государственным мужам личным мужеством, какое позволяет им, не дрогнув, пренебрегать кинжалом убийц.