Так что герцог тотчас поразил воображение молодой королевы, щедро наделенной дарами природы, но весьма обделенной богатствами, ибо французский двор безусловно был тогда самым утонченным, но не самым богатым из дворов Европы.
Государственная казна, с такой заботой собранная Генрихом IV в последние десять лет его жизни, постепенно исчерпалась вследствие войн, которые принцы крови вели с государством, вынужденным пять раз подряд покупать у них мир. В итоге денежные сундуки полностью опустели, и августейшие особы, историю которых мы описываем, оказались сильно стеснены в деньгах, хотя еще и не в такой степени, как это произошло позднее. И в самом деле, позднее Анне Австрийской, доведенной до необходимости питаться объедками со стола своих придворных и провожать послов короля Польши через неосвещенные покои, приходилось с горечью вспоминать о стольких сокровищах, растраченных Бекингемом для того, чтобы добиться от нее улыбки, благосклонного взгляда или одобрительного жеста, тогда как Мазарини, которому она отдала предпочтение, поддержала, осыпала золотом и почестями, допускал, чтобы она, надменная дочь цезарей, жила в обветшалых комнатах, допускал, чтобы она, изнеженная принцесса, для которой, должно быть, адским мучением было спать на голландском полотне, испытывала нужду в постельном белье, и отказывал Людовику XIV, девятилетнему ребенку, в новых простынях взамен старых, усеянных дырами, «через которые, — по словам Лапорта, ее камердинера, — могли проходить ноги».
Герцог Бекингем, человек опытный в делах любви, рассчитывал, намереваясь добиться расположения Анны Австрийской, не только на свою привлекательную внешность и россыпи драгоценных камней: это, несомненно, было немало, но все же недостаточно, когда возбуждаешь подозрения короля и кардинала. Бекингем, будучи уверен в том, что у него есть опасные и могущественные враги, решил завести себе какого-нибудь союзника, ловкого и преданного. Он огляделся вокруг и понял, что лишь г-жа де Шеврёз способна противостоять всем угрожавшим ему интригам. Госпожа де Шеврёз, подруга Анны Австрийской, склонная к авантюрам в большей степени, чем любой пройдоха в пяти королевствах Европы, г-жа де Шеврёз, красивая, остроумная и храбрая, искушаемая кардиналом Ришелье, который пытался ее подкупить, полностью отдававшаяся всему тому, что было удовольствием, прихотью и обманом, г-жа де Шеврёз могла сделаться бесподобным помощником.
Бриллиантовая брошь ценой в сто тысяч ливров и данные взаймы две тысячи пистолей, а кроме того, возможно, и рискованная сторона этой затеи, решили дело.
Бекингем употребил старую хитрость, неизменно превосходную, поскольку она неизменно удается. Он притворился влюбленным в г-жу де Шеврёз и покидал ее лишь в те минуты, когда обязанности посла призывали его в Лувр или к кардиналу. Успокоенная этой кажущейся страстью, которая имела все признаки открыто провозглашенной любви, королева, со своей стороны, с явным удовольствием принимала втайне знаки необычайного уважения и нежности, которые ее отважный любовник расточал ей посреди двора, наполненного шпионами короля и кардинала.
Поскольку возможность увидеться с королевой представлялась Бекингему нечасто и особу ее заботливо стерегли, г-жа де Шеврёз задумала устроить пышное празднество в своем дворце; королева приняла приглашение на бал, сделанное ей фавориткой, но и сам король не нашел предлога отказаться прийти туда. Более того, по такому случаю он подарил королеве наплечную брошь, заканчивавшуюся двенадцатью алмазными подвесками.
Со своей стороны герцог Бекингем, по подсказке которого устраивалось это празднество, решил придумать средство как можно дольше не расставаться с королевой и в различных обличьях неотступно следовать за ней начиная с той минуты, когда она войдет во дворец Шеврёз, и вплоть до той минуты, когда она вновь сядет в карету. Донесение, составленное по распоряжению кардинала сразу же по окончании бала, сохранило для нас все подробности этого празднества, которое как нельзя лучше послужило замыслам герцога, однако усилило ревность короля и кардинала, не остановив при этом дерзких затей влюбленного посла.
Выйдя из кареты, королева пожелала вначале обойти цветники дворца; так что она оперлась на руку герцогини и начала прогулку.
Но не успела она сделать и двадцати шагов, как перед ней предстал какой-то садовник, протянувший ей одной рукой корзинку с фруктами, а другой — букет цветов. Королева с улыбкой взяла букет, но в ту минуту, когда она вознаграждала таким образом за проявленную по отношению к ней предупредительность, рука ее коснулась руки садовника, который вполголоса сказал ей несколько слов. Королева сделала удивленный жест, и этот жест и сопровождавший его румянец, внезапно вспыхнувший на ее лице, отмечены в донесении, откуда мы почерпнули эти подробности.
И потому немедленно распространился слух, что этим любезным садовником был не кто иной, как герцог Бекингем.
Тотчас же все бросились на розыски, но было уже слишком поздно: садовник исчез, и по просьбе королевы ей уже предсказывал будущее какой-то чародей, который, всего лишь внимательно рассматривая ее прелестную руку, лежащую на его ладонях, рассказывал ей такие странные вещи, что королева, выслушивая их, не могла скрыть своего смущения; в конце концов это смущение возросло до такой степени, что принцесса полностью утратила самообладание, и г-жа де Шеврёз, опасаясь возможных последствий такого безрассудства, знаком дала понять герцогу, что он перешел границы благоразумия, и призвала его соблюдать впредь бо́льшую осторожность.
И все же, какими бы ни были речи, которые выслушивала Анна Австрийская, она терпела их, хотя почтительность чародея обманула ее ничуть не больше, чем почтительность садовника; у королевы было хорошо зрение, и притом рядом находилась ее услужливая и наблюдательная подруга.
Герцог Бекингем в совершенстве владел танцевальным искусством, которым в те времена — и мы видели доказательство этого в сарабанде, исполненной кардиналом, — не пренебрегал никто; даже коронованные особы принимали близко к сердцу такого рода превосходство, явно производившее сильное впечатление на дам: Генрих IV весьма любил балеты, и как раз в одном из них он впервые увидел красавицу Шарлотту де Монморанси, заставившую его наделать столь великие безумства; Людовик XIII сам сочинял музыку тех балетов, какие танцевали перед ним, и особенно любил тот, что назывался «Мерлезонским балетом». Все знают об успехах на этом поприще, достигнутых Грамоном, Лозеном и Людовиком XIV.
Так что Бекингем с невероятным блеском участвовал в балете Демонов, задуманном для этого вечера как самый изысканный дивертисмент, способный позабавить их величества.
Король и королева аплодировали неизвестному танцору, которого они принимали — хотя, вероятно, лишь один из них совершал эту ошибку — за какого-то из вельмож французского двора; наконец, когда балет закончился, их величества приготовились открыть самое пышное театральное представление этого вечера; там Бекингем тоже исполнял роль, причем он не просто выбрал ее, а присвоил себе весьма дерзко и ловко.
В те времена было привычно льстить королям даже в их увеселениях, и народы Востока, столь искусные в такого рода низкопоклонстве, были принуждены участвовать в этом французскими церемониймейстерами.
Обычай маскарадов, подобных тому, о каком сейчас пойдет речь, сохранялся вплоть до 1720 года и в последний раз применялся на ночных празднествах, которые в своем дворце Со устраивала г-жа дю Мен и которые назывались Белыми ночами.
Речь шла о том, чтобы измыслить, будто все земные владыки, а особенно владыки таинственных стран, расположенных по другую сторону экватора, все эти легендарные Сефевиды, диковинные великие ханы, баснословно богатые Моголы и владеющие золотыми копями Инки, вздумали однажды собраться вместе и прийти на поклонение престолу короля Франции; как видим, придумано было неплохо.
Людовик XIV, государь, как всем известно, довольно кичливый, был одурачен куда серьезнее, когда ему наносил надувательский визит достославный персидский посол Мехмет Риза-Бег и король пожелал, чтобы прием этого шарлатана проходил со всей пышностью, на какую был способен версальский двор.
