Три дня спустя они, в самом деле, вернулись, принеся ему сочинение одного из их авторов, утверждавшего, что такое возможно, и заранее дали герцогу отпущение гре­хов за его прегрешение; он же, со своей стороны, дал им вексель на имя своего банкира, жившего в четырех льё от него.

Оба иезуита двинулись в путь, но стоило им проделать одно льё, как они повстречались со слугами герцога, которые нещадно избили их и отобрали у них вексель.

Иезуиты вернулись к герцогу и рассказали ему о том, что произошло.

Однако герцог ответил им так:

— Ах, господа, но ведь это то самое прегрешение, которое я хотел совершить и которое вы мне заранее простили.

• Один придворный высказывал в покоях Анны Австрийской соболезнования принцу де Гемене по поводу смерти его жены, подчеркивая, как много тот утратил.

— Но дело в том, — ответил принц, — что, если бы бедняжка не умерла, я, наверное, никогда не смог бы жениться снова.

• Некий поэт, над сочинениями которого все смеялись и который не замечал этих насмешек, с весьма самодо­вольным видом произнес:

— По правде сказать, мои стихи кажутся мне весьма легкими.

— Вы правы, сударь, — ответила ему хозяйка дома, — они легкие во всех отношениях, поскольку вы легко могли бы не писать их, мы легко могли бы не выслуши­вать их, а память о них легко улетучится.

• Один отец, который не желал расставаться со своей дочерью и приводил ей всякого рода доводы, чтобы отго­ворить ее от замужества, в конце концов открыл посла­ние святого Павла и процитировал ей выдержку, где угрюмый апостол говорит, что вступать в брак — хорошо, но еще лучше не делать этого.

— Отец, — ответила влюбленная девушка, — позвольте мне все же вступить в брак, а лучше этого пусть делает тот, кто может.

• Арлекин, приглашенный из Италии королевой Марией Медичи и не торопившийся приехать во Фран­цию, говорил, что его задержала свадьба колосса Родос­ского с Вавилонской башней, породивших Египетские пирамиды.

• Красавица Олимпия имела любовником Майдалькини, который делил ее благосклонность с папой Инно­кентием X.

В один прекрасный день, а точнее, в одну прекрасную ночь, в минуту любовного упоения, она воскликнула:

— О corragio, mio Maidalchini! Ti faro Cardinale.^[56]

На что он ответил:

— Quando sarebbe per esser papa: non posso piii!^[57]

• Один ученый, как и все ученые вообще, был холоден к своей жене.

Как-то раз, жалуясь на это, она сказала ему:

— О, почему я не книга! Ведь тогда я постоянно была бы с вами!

— Почему вы не календарь! — ответил ученый. — Тогда я хотя бы менял вас каждый год!

• Господин де Вивонн, который был чрезвычайно толст, вернулся из поездки в тот момент, когда его сестра, г-жа де Тьянж, и сама чрезвычайно толстая, собрала в своей гостиной целое общество.

Завидев брата, она поднялась и пошла навстречу ему.

— Дорогая сестра, — сказал он, протягивая к ней руки, — давайте обнимемся, если сможем.

• Та же самая г-жа де Тьянж, чувствуя себя нездоро­вой, жаловалась графу де Руси на шум колоколов.

— Ах, сударыня, — спросил ее граф, — почему бы вам не постелить солому перед вашей входной дверью?

• Господин де Клермон-Тоннер, епископ Нуайонский, — тот самый, кто, слыша, как во время обедни, которую он служил, за спиной у него шушукаются сеньоры, повернулся и сказал: «Господа, вы полагаете, что обедню вам служит лакей?» — так вот, этот самый епископ, будучи болен, следующим образом составил молитву Богу, которого он заклинал вернуть ему здоро­вье:

— О Господь мой! Прояви сострадание к здоровью моего преосвященства!

И, опять-таки, это он говорил о докторах из Сор­бонны:

— Вот уж занятие не для таких голодранцев — рассу­ждать о таинстве Святой Троицы!

• Когда Рабле заболел, местный кюре пришел наве­стить его и соборовать.

Кюре этот был настоящий осел.

— Брат мой, — сказал он автору «Пантагрюэля», пока­зывая ему просфору, — вот ваш Спаситель и ваш Вла­дыка, который хочет снизойти до того, чтобы посетить вас; узнаете ли вы его?

— Увы, да! — ответил Рабле. — Я узнаю Господа по его верховому животному.

• Некий человек целый год пребывал в страхе, опаса­ясь, что его побьет один хвастун, оскорбленный им; он постоянно был настороже и принимал всякого рода пре­досторожности, чтобы избежать беды, которая ему угро­жала, как вдруг встретился лицом к лицу со своим про­тивником; тот бросил его на землю, нещадно поколотил, а затем ушел, сказав напоследок:

— Вот так-то! Теперь вы довольны?

— Признаться, да, — ответил бедняга, — ибо теперь, наконец, я выкрутился из этого досадного положения.

• Путника, которому было оказано гостеприимство в замке, положили спать в комнате, где все стены были в сквозных трещинах.

— Вот самая плохая комната из всех, в каких мне дове­лось ночевать, — промолвил он, отправляясь наутро в путь. — Всю ночь в ней виден дневной свет.

• Когда Ланжели — последний официальный шут Людовика XIII, подаренный ему принцем де Конде и ставший одним из самых красочных персонажей пьесы «Марион Делорм» Гюго, — вошел однажды утром к мон­сеньору архиепископу де Арле, в передней ему сказали, что монсеньор болен.

Однако он, ничуть не смутившись, сел на скамью и стал ждать.

Минут через пятнадцать или двадцать у него на глазах из комнаты его преосвященства вышла молодая жен­щина, одетая в зеленое платье.

Поскольку ничто более не препятствовало тому, чтобы монсеньор принял Ланжели, шута впустили в спальню архиепископа.

Он застал прелата лежащим в постели.

— Ах, мой бедный Ланжели, — сказал ему тот, — я очень болен и только что у меня был обморок.

— Да, я видел, как он вышел от вас, монсеньор, — промолвил Ланжели. — Он был в зеленом платье.

— Цыц, бездельник! — воскликнул прелат. — Вот тебе четыре луидора на выпивку и никому не говори о моем недомогании.

• В ту минуту, когда его корабль должен был вот-вот затонуть, какой-то португальский солдат спокойно ел кусок хлеба.

Албукерки, командовавший судном, остановился перед солдатом и, с удивлением глядя на него, произнес:

— Да простит меня Бог, но мне кажется, что этот него­дяй жрет!

— А разве запрещено немного перекусить перед тем, как предстоит столько выпить? — спросил солдат.

• В то время, когда г-н де Буйон командовал армией в Италии, то есть примерно в 1636 году, два солдата были приговорены за какое-то преступление к расстрелу.

Приговор вынесли, но задумались, ведь из-за дезер­тирства армия таяла на глазах. В итоге было решено рас­стрелять лишь одного.

Солдатам объявили эту новость и дали им стаканчик с игральными костями.

— Ну что, желаешь сыграть в «азарт»? — спрашивает один.

— Да я такой игры не знаю, — отвечает другой.

— А в «жеребенка» играть умеешь?

-Да.

— Тогда сыграем в «жеребенка».

И тот, кто держит в руках стаканчик с костями, встря­хивает его, выбрасывает кости на стол и насчитывает семнадцать очков.

Второй тоже выбрасывает кости, но без особой надежды, так как для него единственный шанс обыграть товарища — это набрать восемнадцать очков.

У него выпадают три шестерки.

— Черт возьми! — восклицает тот, кто набрал семна­дцать очков. — Это называется красиво проиграть.

Офицеры, наблюдавшие за этой необычной игрой, решили спасти солдата; тем не менее, желая испытать его храбрость, они сговорились довести трагический спектакль до конца, однако вместо смертельной раз­вязки, которую этому зрелищу полагалось иметь, у него должен был оказаться счастливый конец. Разумеется, приговоренный к смерти остался в неведении относи­тельно такой развязки.

И потому в назначенный час его привели на место казни.

— Желаешь ли ты, чтобы тебе завязали глаза? — спра­шивает его сержант.

— Ради чего? — отвечает он.

— Ну, тогда выбери тех, кто сопроводит тебя на рас­стрел.

Приговоренный указал на двух своих товарищей и, вынув из кармана десять экю, что составляло все его богатство, произнес, обращаясь к одному из этих двоих: