— Идите скорее, Ситуа! — добавляет Мазарини, пони­мавший, что все будущее Буаробера решается в эту минуту. — Идите скорее и пустите кровь господину Ле Буа.

Господин Ле Буа никоим образом не чувствовал себя плохо, но, чтобы дело не выглядело так, будто он играет комедию, вынужден был согласиться на кровопускание.

Ситуа выпустил из него три полных тазика крови.

— Единственное доброе дело, которое сделал для меня этот трус Мазарини, — говорил позднее Буаробер, — состоит в том, что он велел пустить мне кровь тогда, когда я не испытывал в этом никакой надобности.

Кардинал Ришелье вскоре умер; Буаробер, выражая свои соболезнования г-же д'Эгийон, сказал ей:

— Сударыня! Я ваш покорный слуга, каким мне дове­лось быть для господина де Ришелье.

Госпожа д'Эгийон поблагодарила его и, со своей сто­роны, пообещала, что в самом скором времени она даст ему доказательства своей любви.

Эти доказательства любви, которые должен был полу­чить Буаробер, заключались в том, что г-жа д'Эгийон, чей племянник имел в своем подчинении аббатства с зависевшими от них приоратами, могла бы давать Буароберу кое-какие из этих аббатств, по мере того как они становились вакантными.

В итоге Буаробер стал подстерегать вакантные прио­раты, подобно тому как охотник подстерегает кроликов. Как только ему становилось известно, что должность настоятеля какого-нибудь приората освободилась, он с услужливым видом, со шляпой в руке, тотчас являлся к г-же д’Эгийон; однако она с сокрушенным видом объ­являла ему, что он опоздал на сутки и что этот приорат был отдан кому-то накануне.

Наконец Буаробер заподозрил, что за всем этим кро­ется какой-то обман, и, чтобы рассеять свои сомнения, отправился к г-же д'Эгийон с письмом, которым его уве­домляли, что приорат Кермассоне стал вакантным.

— Ах, мой дорогой Буаробер, — воскликнула г-жа д'Эгийон, — вас все время преследуют неудачи!

— Неужто, — промолвил Буаробер, — его отдали вчера?

— Да нет, сегодня, каких-нибудь два часа тому назад ... Ах, почему вы не пришли сегодня утром!

— Даже если бы я пришел сегодня утром, сударыня, — ответил Буаробер, — успех был бы тот же.

— Но почему же?

— Да потому, что вы можете располагать этим приора­том не больше, чем луной.

— Что вы хотите этим сказать?

— А то, что приората с таким названием никогда не было, сударыня, и что на этот раз я удаляюсь, убежден­ный в вашей искренности и правдивости ... Ваш покор­ный слуга!

И Буаробер действительно удалился, и ноги его никогда больше не было в доме г-жи д'Эгийон.

Благодаря колкому остроумию и язвительному харак­теру Буаробера у него никогда не было недостатка в при­ключениях такого рода.

Особой яростью отличалась его ссора с государствен­ным секретарем Луи Фелипо, владетелем имений Ла Врийер и Шатонёф-на-Луаре.

Господин де Ла Врийер исключил из списка тех, кто получал пенсион, брата Буаробера. По роду занятий этот брат Буаробера, носивший имя д'Увиль, был инжене­ром.

Буаробер, знакомый со всем двором и всеми город­скими властями, повел на Ла Врийера настоящую атаку по поводу названного д'Увиля. Наконец, поскольку все кругом стали говорить ему, что государственный секре­тарь дрогнул и что если нанести ему последний визит, то крепость будет взята, Буаробер решил отправиться к Ла Врийеру.

Однако вместо дрогнувшего человека Буаробер застал человека крайне раздраженного.

— Ах, черт побери, господин Буаробер! — воскликнул государственный секретарь. — Вам следовало бы обой­тись без того, чтобы докучать мне со всех сторон по поводу вашего брата, то есть человека никчемного.

— Сударь, — промолвил Буаробер, — то, что вы гово­рите сейчас о моем брате, мне прекрасно известно; вы могли и не говорить такое, ибо я пришел сюда не ради того, чтобы узнать это. Но, повторяя то, что я и так знал, вы открыли для меня нечто новое, а именно, что госу­дарственные министры умеют сквернословить. «Черт побери!», которое вы столь любезно бросили мне в лицо, подобало бы куда больше ломовому извозчику, чем вам. Запомните, сударь, мой брат будет восстановлен в спи­ске, вопреки вам и назло вам!

С этими словами он покинул г-на де Ла Врийера и отправился к кардиналу Мазарини.

— Монсеньор, — сказал он ему, — вы за всю жизнь ничего не сделали для меня, за исключением того, что однажды, когда я не испытывал никакой надобности в кровопускании, выпустили три тазика крови из моего тела; так вот, я пришел просить вас восстановить моего брата в списке пенсионеров, что бы ни говорил и ни делал против этого господин де Ла Врийер: речь идет о моей чести.

Мазарини дал ему слово.

Но, поскольку те, кому Мазарини дал слово, мало на что могли рассчитывать, Буаробер, зная цену таким обе­щаниям, решил для начала дать выход своей злобе: он сочинил сатиру против государственного секретаря, назвав его Тирсисом.

В этой сатире, помимо других строк такой же силы, были две следующие:

И Дух Святой, с плеч трех ослов поднявшись со стыда,

Из нашей Галлии, в сердцах, унесся навсегда.

Закончив сочинять сатиру, Буаробер сел в экипаж и, переезжая от двери к двери, декламировал ее всем под­ряд.

Господина де Ла Врийера вовсе не обожали: кто-то запомнил две строчки, кто-то шесть, кто-то десять, так что по прошествии недели эту сатиру знал весь Париж.

Однажды утром г-н де Шавиньи прибежал к Буароберу предупредить его, что Ла Врийер намерен идти жало­ваться в Пале-Рояль.

Буаробер тотчас помчался к своему другу маршалу де Грамону и вместе с ним явился к Мазарини.

— Стало быть, — промолвил Мазарини, прежде чем Буаробер успел открыть рот, — вы сочинили сатиру про­тив бедного монсу Фелипо?

— Монсеньор, — ответил Буаробер, — стихи, которые я сочинил, никоим образом не направлены против госпо­дина Фелипо; я прочитал «Характеры» Феофраста и поза­бавился тем, что в подражение ему изобразил характер некоего смешного министра.

— Вы видите, как это несправедливо, монсеньор! — добавил маршал де Грамон. — Бедный Буаробер! Обви­нять его в таком, тогда как он невинен, словно новорож­денное дитя!

— Ну-ка, Буаробер, — произнес кардинал, — прочтите мне вашу сатиру.

Они уже дошли до последнего стиха, и кардинал пока­тывался от смеха, когда доложили о приходе Ла Врийера.

— Пройдите туда, — сказал Мазарини г-ну де Грамону и Буароберу, — и ни о чем не тревожьтесь.

Ла Врийер явился, исполненный ярости.

— Монсеньор, — крикнул он от порога, — я пришел просить у вас правосудия.

— Правосудия, монсу Ла Врийер?! — переспросил Мазарини. — Но оказать вам его это мой долг; и против кого вы просите правосудия?

— Против ничтожного поэтишки, трусливого памфле­тиста, который оскорбил меня, облил грязью!

— Вот оно что!

— Он буквально выплеснул мне в лицо склянку чер­нил!

И Ла Врийер рассказал кардиналу о том, что про­изошло.

— Так что, это все? — спросил кардинал.

— Что значит «это все»? Стало быть, ваше высокопре­освященство полагает, что этого недостаточно?

— Но ведь речь там идет вовсе не о вас, мой дорогой монсу Ла Врийер.

— А о ком же?

— О неком смешном министре.

— О неком смешном министре?

— Ну да, и вам, разумеется, понятно, что это не можете быть вы; к тому же эта сатира является подражанием «Характерам» Феофраста.

В итоге монсу Ла Врийеру пришлось удовольство­ваться этим ответом.

Ла Врийер удалился; кардинал выпустил из кабинета Буаробера и маршала де Грамона, которые все слышали и лопались от смеха.

— Однако, монсеньор, что будет с моим дураком- братом? — не забыл напомнить Буаробер.

— Будьте покойны, — ответил Мазарини, — он полу­чит свой пенсион, я ведь дал вам обещание.

Однако, невзирая на обещание Мазарини, пенсиона так и не было, и потому Буаробер каждое утро являлся в переднюю кардинала.

— Приказ отдан, монсу Буаробер, — сказал ему Мазарини.