Маршал де Грамон побывал у него трижды; на третий раз он сказал ему:

— Буаробер, если вы обещаете мне не быть болтуном, я кое-что скажу вам.

— Клянусь вам молчать, монсеньор!

— Так вот, в воскресенье вы вновь обретете милость: в субботу кардинал встретится с королем и попросит его простить вас.

Это было правдой; но король, настроенный своим бра­том, оказался неумолим. Буаробер, доверившись словам маршала, уже полагал себя снова в милости, как вдруг, напротив, получил приказ покинуть Париж. У него была возможность сделать выбор между своим аббатством, которое называлось Шатийон, и Руаном, где он был каноником. Он отдал предпочтение Руану.

И как раз в Руане он, дабы вновь обрести милость, сочинил оду Богоматери, где есть такие две строфы:

Благодаря тебе, о матерь Божья,

На суше избежал я бездорожья,

А в море спасся от подводных скал.

Милей, чем здесь, мне не найти приюта,

Я смог забыть здесь горечь той минуты,

Когда ко мне остыл мой кардинал.

Ведь нет умней и нет мудрей владыки!

Мне дал удачу этот муж великий,

Им был обласкан я, простой аббат.

Он отстранил меня могучей дланью,

Но жизнь его — пример для подражанья,

И этим я и счастлив, и богат!^[53]

Тем не менее его высокопреосвященство не поддался на лесть, содержащуюся в этой оде, как прежде он не поддался на мольбы и слезы. И тогда Буаробер понял, что под этим кроется вовсе не то, что он впустил какую-то мелкую шлюху в зал, где собралась целая толпа знатных вельмож, а нечто более серьезное; он порылся в памяти, и вот что ему вспомнилось.

Дело было в те времена, когда г-н де Сен-Мар нахо­дился на вершине фавора. (Мы еще не дошли до этого в своем повествовании, но порой нам приходится забегать вперед.) Кардинал имел шпиона, которого звали Ла Шене. Господин Главный — напомним, что так называли Сен-Мара, поскольку он носил титул главного шталмей­стера, — так вот, господин Главный хотел погубить этого шпиона. У него появилась мысль обратиться к Буароберу, и как-то раз, когда они оказались в Сен-Жермене один на один, он сказал ему:

— Ей-Богу, господин Ле Буа, я всегда чрезвычайно высоко ставил вас, а маршал д’Эффиа, мой отец, всегда любил вас.

Буаробер поклонился.

— Господин Ле Буа, — продолжал главный шталмей­стер, — до сих пор вы охотились только на воробьев и жаворонков, и мне хочется устроить для вас настоящую дворянскую охоту, то есть дать вам возможность напу­стить сокола на куропаток и фазанов. Какого черта! Вам пора подумать о вашем благосостоянии и отхватить какой-нибудь изрядный кусок.

Буароберу было известно легкомыслие молодого дво­рянина, и потому он продолжал кланяться, ничего не отвечая.

Так что господину Главному приходилось говорить одному.

— Господин Ле Буа, — произнес он, — я прошу вас служить мне.

Тут уж следовало ответить да или нет.

Однако Буаробер отыскал еще одну возможность не отвечать ни да, ни нет:

— Служить вам, сударь? Охотно! Но в чем?

— Так вот, господин Ле Буа, — продолжал Сен-Мар, — Ла Шене предал меня: у него была по моему поводу дол­гая беседа с господином кардиналом, после которой господин кардинал обошелся со мной, как со школяром; вы наверняка можете сказать мне, кто ввел его в окруже­ние кардинала и кто его друзья при дворе.

— А с какой целью, сударь? — поинтересовался Буаро­бер.

— С какой целью? Да потому, что я хочу их всех погу­бить! О! Господин кардинал грубо обращается со мной?! Пусть, но, черт побери, либо ему, либо мне придет из-за этого конец!

Буаробер опустил голову: только такой безумец, как господин Главный, мог позволить себе угрожать первому лицу после короля, а точнее говоря, первому лицу пре­жде короля. Тем не менее он пообещал г-ну де Сен-Мару служить ему и сообщить, кто входил в число друзей Ла Шене.

После чего г-н де Сен-Мар покинул его.

Как только главный шталмейстер завернул за угол, Буаробер пустился бежать и примчался к г-же де Лансак, гувернантке дофина, чтобы спросить у нее, как у жен­щины мудрой, совета.

— Друг мой, — ответила она не задумываясь, — нужно все рассказать кардиналу.

— Но ведь тем самым, сударыня, — воскликнул Буаро­бер, — вы советуете мне просто-напросто совершить донос!

— Я всего лишь прошу вас взять в расчет ваше соб­ственное спасение.

Однако Буаробер покачал головой в знак отрицания.

— Никогда! — произнес он. — Во всем этом нет ничего, кроме причуды молодого человека, и из-за такого пустяка я никогда не решусь навредить господину Главному.

И в самом деле, Буаробер ограничился тем, что начи­ная с этого времени стал избегать главного шталмейстера и, видя, что тот приближается по одной стороне улицы, переходил на другую.

Однако господин Главный не оценил этой скрытности Буаробера: он вбил себе в голову, что тот сыграл с ним злую шутку, и, чтобы отплатить ему тем же, стал дурно говорить о нем королю, пересказывая недобрые толки об аббате Шатийонского монастыря и канонике Руанского собора. А о Буаробере много чего говорили.

Самые постыдные слухи о нем распускал некий г-н де Сен-Жорж.

В Пон-де-Л'Арше был комендант по имени Сен-Жорж. (Об этом Сен-Жорже и идет речь.) Буароберу стало известно, что тот взимает пошлину с каждого судна, под­нимающегося вверх по течению, а так как считалось, что ее собирают в пользу кардинала, то суда эти прозвали кардиналами.

На этот раз, поскольку была задета честь его покрови­теля, Буаробер рассказал ему все.

Господин де Сен-Жорж лишился должности комен­данта и, чтобы отомстить, стал рассказывать повсюду, что Буароберу свойственны наклонности, распростра­ненные вантичные времена.

Слух это стали повторять, а поскольку каждая клевета несет с собой некий душок, который нравится зловред­ным людям, то начались поиски доказательств.

Нашлись ли такие доказательства, мы не знаем, да вовсе и не этим нам следует заниматься: для нас важно знать другое: оказывается, король сказал его высокопре­освященству, что Буаробер бесчестит дом своего госпо­дина.

Итогом всего этого и стала, как мы уже рассказывали, ссылка Буаробера в Руан, где он сочинял оды Богома­тери.

И хотя в глубине души кардинал не так уж сердился на своего дорогого Буаробера, а больше делал вид, все оста­валось по-прежнему вплоть до смерти господина Глав­ного.

Известно, каким образом он умер, и, когда это про­изошло, все стали хлопотать о Буаробере, особенно Мазарини, который написал ему:

«Вы можете вернуться в Париж, если у Вас есть тут дела».

Буаробер вернулся туда с двадцатью двумя тысячами экю наличными, и поскольку самым спешным его делом была игра, как только представлялась такая возможность, а играл он как в карты, так и в кости, то он стал играть и спустил эти двадцать две тысячи экю.

Как только Мазарини сам вернулся в Париж, он напи­сал Буароберу:

«Справьтесь обо мне в следующее воскресенье и, даже если я буду в спальне его высокопреосвященства, прихо­дите повидать меня там».

Буаробер откликнулся на это приглашение. Мазарини и в самом деле находился в спальне кардинала. Буаробер вошел туда.

Едва заметив его, Ришелье протянул к нему руки и принялся рыдать.

Буаробер настолько не ожидал подобного приема, что был им совершенно ошеломлен и, при всей своей спо­собности легко проливать слезы, не сумел выдавить из себя ни единой слезинки.

Что оставалось делать, если в глазах не было слез, а кардинал плакал?

Притворяться, что ты охвачен волнением.

— О Бог мой! — воскликнул Буаробер. — Меня душат слезы, монсеньор, и, тем не менее, я не могу плакать!

И он падает в соседнее кресло.

— Ситуа, Ситуа! — кричит кардинал. — Ле Буа стало плохо.