Это было просто-напросто объявление гражданской войны, пришедшее по почте.

Люина охватил сильный страх; он прекрасно понимал, что угроза направлена главным образом против него. И потому он пребывал в весьма мрачном настроении, когда, войдя после получения этого известия в покои своей жены, обнаружил там ожидавшего его капуцина.

Поскольку такое общество не было обычным для кра­савицы Мари де Роган, Люин осведомился, что это за человек.

То был Франсуа Леклер дю Трамбле, по прозванию отец Жозеф, тот самый, кого впоследствии стали назы­вать Серым Преосвященством.

Он явился предложить Люину средство заключить мир с Марией Медичи.

— И что это за средство? — поинтересовался Люин.

— Послать к ней епископа Люсонского.

— Я опасаюсь его честолюбия, — промолвил Люин.

— Подумаешь! — ответил отец Жозеф. — Он хочет быть кардиналом, только и всего.

— Ладно; если он желает только этого, — произнес Люин, — его сделают кардиналом.

Тотчас же он написал епископу Люсонскому письмо с призывом отправиться к королеве в Ангулем; внизу письма король собственной рукой написал:

«Прошу Вас верить, что изложенное выше выражает мою волю и что Вы доставите мне величайшее удоволь­ствие, исполнив ее».

Ришелье отправился на почтовых, прибыл к воротам Ангулема, но, перед тем как въехать в них, попросил у герцога д’Эпернона разрешения вступить в город. Такая почтительность покорила д’Эпернона, и он пригласил благочестивого епископа остановиться у него в доме. Уже на следующий день епископ Люсонский стал кан­цлером королевы-матери.

Отец Жозеф не ошибся: соглашение между королем и королевой-матерью было достигнуто. Людовик XIII лично отправился в замок Кузьер возле Тура, принадле­жавший герцогу де Монбазону, и встретился с ожидавшей его там Марией Медичи.

— Сын мой, — промолвила Мария Медичи, увидев Людовика XIII, — вы сильно выросли с тех пор, как я вас не видела.

— Это чтобы услужить вам, сударыня, — ответил ко­роль.

При этих словах мать и сын обнялись, как это делают люди, не видевшиеся в течение двух лет.

Тем временем случились два незначительных проис­шествия, которые ничего не изменили в ходе событий.

Темин, утверждавший, что епископ Люсонский нару­шил данное ему слово, потребовал объяснений по этому поводу у маркиза де Ришелье, старшего брата епископа Люсонского.

Маркиз де Ришелье не любил Темина: данное им объ­яснение состояло в том, что он взял в руку шпагу. Темин сделал то же самое.

На третьем выпаде маркиз де Ришелье получил сквоз­ной удар шпагой и тотчас испустил дух.

Таково было первое происшествие.

Второе же состояло в том, что было названо забавой при Ле-Пон-де-Се.

Мы приведем лишь те положения из мирного договора между матерью и сыном, которые нам важно знать.

«Герцог д'Эпернон вновь входит в милость.

Архиепископ Тулузский и епископ Люсонский получают кардинальские шапки.

Госпожа Виньеро де Пон-Курле, племянница Ришелье, получает от королевы-матери приданое в двести тысяч ливров и выходит замуж за Комбале, племянника Люина».

Антуан дю Рур де Комбале был чрезвычайно уродлив и крайне плохо сложен; лицо его было усеяно красным пятнами, и он не владел никаким состоянием, кроме того, что принесла ему в качестве приданого жена.

В итоге она прониклась к нему страшной неприязнью, и, когда он погиб, сражаясь с гугенотами, молодая вдова, опасаясь, что ее снова принесут в жертву каким-нибудь государственным интересам, дала обет не выходить замуж во второй раз и стать кармелиткой.

С тех пор — не срезав, однако, ни единого волоса со своей головы, а волосы у нее были необычайно кра­сивы — она одевалась столь же скромно, как это могла бы делать какая-нибудь пятидесятилетняя богомолка, носила платья из гладкой одноцветной шерстяной ткани, никогда не поднимала глаза и, будучи камерфрау королевы-матери, постоянно находилась в таком наряде при дворе.

Подобная манера вести себя была присуща ей довольно долго. Но, поскольку молодая вдова явно становилась все более и более красивой, а ее дядя, со своей стороны, становился все более и более могущественным, она начала украшать свои наряды фестонами, выпускать локоны, прицеплять к волосам небольшой черный бант, наряжаться в шелковые платья и в конечном счете вела в обычай, что вдовы во Франции стали носить одежду любых цветов, кроме зеленого.

Наконец, когда герцог де Ришелье был объявлен пер­вым министром, ее руки попросил граф де Бетюн, а затем граф де Со, звавшийся впоследствии г-ном де Ледигьером.

Однако ей хотелось выйти замуж за графа Суассонского, и, возможно, дело бы выгорело, не будь Комбале, ее покойный супруг, столь низкого происхождения.

И потому были предприняты попытки заставить всех поверить, что ее брак не был довершен; Дюло, придума­вший буриме и именовавшийся архиепископским поэ­том, поскольку он из милости жил в доме у кардинала де Реца, архиепископа Парижского, составил анаграмму из ее имени Marie de Vignerot (Мари де Виньеро), углядев в нем слова: VIERGE DE TON MARI («девственница тво­его мужа»).

Но все это не побудило графа Суассонского жениться на ней. Правда, Дюло не был неоспоримым прорицате­лем.

Некогда он был священником в Нормандии. Там, помимо того, что ему приходилось служить мессы, он в качестве наставника занимался еще и воспитанием аббата Тийера, родственника маршала де Бассомпьера.

Однажды, то ли по рассеянности, то ли охваченный желанием сказать правду, он, вместо того чтобы восклик­нуть: «Dominus vobiscum!^[41]», произнес:

— Господин де Тийер, вы дурак!

Он тотчас потерял свое место и свой приход. И тогда, с пятью су в кармане, словно Вечный Жид, он отпра­вился в Рим и вернулся оттуда уже с десятью су.

Дюло именовал себя черным кардиналом.

Он прижился в доме у кардинала де Реца, где все отно­сились к нему как к помешанному; лакеи не стеснялись даже поднимать на него руку. Как-то раз, вне себя от ярости, он явился в кабинет архиепископа и заявил:

— Монсеньор, ваши негодяи-лакеи до того обнаглели, что только что избили меня в моем присутствии!

Он позволял щелкать его по носу и получал за это по одному су за каждый щелчок; но однажды, когда этому развлечению предавался маркиз де Фоссёз, у Дюло вдруг начался такой приступ ярости, что он схватил трость и безжалостно поколотил ею маркиза.

После чего, гордый собою, он воскликнул:

— Ну вот, теперь я могу похваляться, что взгрел пал­кой главу рода Монморанси.

Он был убежден, что в конце концов его повесят; это убеждение основывалось на уверенности Дюло, что вся­кое записанное предсказание обязательно должно сбыться. Кто-то написал на камне: «Дюло будет повешен», затем этот камень закопали в землю, а однажды выко­пали оттуда прямо у него на глазах.

Он смирился с тем, что ему предстоит умереть таким образом, и почти во всех сочиненных им буриме удосто­верял, что должен закончить веревкой; однако, когда ему сказали, что свидетелем этого прискорбного события станет отец Бернар, он заметно погрустнел, поскольку терпеть не мог отца Бернара. Однажды, когда ему в оче­редной раз повторили привычное: «Дюло, ты будешь повешен, и наставлять тебя in articulo mortis^[42] станет отец Бернар!», он воскликнул:

— Ну уж нет! Я предпочитаю не быть повешенным!

В конце концов он оставил коадъютора, перейдя к г-ну де Мецу, а спустя какое-то время умер от удара по голове, который нанес ему какой-то солдат, пытавшийся вытащить у него из кармана три или четыре су.

Что же касается г-жи де Комбале, то она каждый год возобновляла свой обет и делала это семь лет подряд, что не мешало всем кругом злословить о ней и ее дяде.

Ришелье очень любил женщин, но опасался скандала; оправданием его частых визитов к племяннице служило их родство; он обожал цветы, а у г-жи де Комбале, когда она сбрасывала с себя свое платье кармелитки, на ее открытой груди виднелись самые прекрасные букеты на свете.