— Ах, Боже мой! Не лучше ли было бы, чтобы меня убили, а не оставляли в живых? Весь остаток своих дней я буду всего лишь отверженным, каким, впрочем, был всегда с тех пор, как помню себя, ибо я никогда не мог подойти к отцу или матери без того, чтобы не получить от них какое-нибудь оскорбление вместо ласки.

И тогда стражники, к которым он обратился с этими словами, открыли окно, выходившее на мост, и показали мальчику повешенный труп его отца, служивший черни мишенью для глумления.

Это был тот самый момент, когда разъяренные люди, разодрав тело на куски, уносили в одну сторону голову маршала, а в другую — его руки. Перерезав веревку, на которой висел труп, пять или шесть человек поволокли изуродованное тело к улице Сухого Дерева. В начале улицы какой-то человек в красном набросился на этот бесформенный обрубок, ударом ножа вскрыл ему грудь, засунул туда свою руку, а затем, вытащив ее обратно окровавленной, принялся слизывать кровь, которая с нее стекала. Кто-то другой погрузил свою руку в ту же самую рану и вырвал у трупа сердце; затем, попросив подать ему угли, он разжег их, одолжил у кого-то жаровню, раз­резал сердце на ломтики, поджарил их и съел, окуная эти ломтики в соль и поливая их уксусом.

То, что осталось от тела, с улицы Сухого Дерева пово­локли на Гревскую площадь. Посреди площади высилась виселица, установленная, как и первая, по приказу мар­шала; обрубок тела снова повесили, теперь уже на этой виселице; затем из савана мертвеца соорудили куклу, изображавшую маршальшу, и повесили ее на виселице, стоявшей напротив; после чего гнусное гулянье возобно­вилось. Злосчастные останки поволокли к Бастилии. Там из них вытащили внутренности и бросили их в огромный костер; затем все остальное понесли в Сен-Жерменское предместье, к дому маршала и ко дворцу принца де Конде; и на каждой остановке по пути исчезала какая- нибудь часть того, кто еще накануне был наделенным душой существом, живым и мыслящим, а теперь был всего лишь кучей бесформенной плоти и переломанных костей! Наконец, совершив еще несколько кругов по городу, толпа вновь прошла по Новому мосту, сожгла одну ляжку трупа возле статуи покойного короля, дру­гую — на углу набережной Межиссери, а оставшийся обрубок тела — на Гревской площади, перед зданием ратуши, на костре, сложенном исключительно из сло­манных виселиц; когда же обрубок тела и обломки висе­лиц обратились в пепел, пепел этот развеяли по ветру, чтобы, по словам палачей, каждой из основных природ­ных стихий досталась ее доля.

После чего вся эта толпа принялась водить хоровод вокруг виселицы, на которой в первый раз повесили труп маршала; затем, разведя у ее подножия костер и сложив вокруг нее все, что могло гореть, ее сожгли, как это сде­лали со всеми остальными виселицами. Казалось, народ, придя в исступление, не хотел оставлять в Париже ни одной виселицы.

Покончим же с этим страшным рассказом: мы и сами торопимся поскорее завершить его.

После того как прах маршала развеяли по ветру, о нем никто больше уже не думал; однако оставалась еще его жена.

Восьмого июля 1617 года Парламент объявил маршала д'Анкра виновным в преступлении, состоящем в оскор­блении божественного и человеческого величия; в нака­зание за это он заклеймил позором имя маршала, а его жену приговорил к отсечению головы.

Маршальша не ожидала, что ее приговорят к смерти: она полагала, что ее лишь подвергнут изгнанию; и потому, когда ей зачитали приговор, она была, как гово­рится, ошарашена им и воскликнула:

— О me poveretta!^[39]

Но, поскольку Элеонора Галигаи была, в конечном счете, женщиной по-настоящему мужественной, она тотчас приготовилась к смерти, проявив при этом огромную стойкость и величайшее смирение перед волей Бога.

Выйдя из тюрьмы, чтобы отправиться на казнь, и уви­дев огромную толпу людей, собравшихся посмотреть на то, как ее поведут к эшафоту, она со вздохом восклик­нула:

— Сколько народу собралось для того, чтобы увидеть, как умрет несчастная страдалица!

Увидев в нескольких шагах от себя человека, которому она повредила в глазах королевы, маршальша попросила остановить повозку и подала ему знак подойти ближе.

После чего она смиренно попросила у него прощения и обратилась к Господу с мольбой дать ей знать об этом прощении, если оно окажется искренним, ниспослав ей силы достойно умереть.

И Господь словно услышал ее и внял ее мольбе, ибо с этой минуты она стала смиренной и терпеливой и в ней произошло настолько полное изменение, что те, кто стал свидетелем того, как она умирала, и пришел, чтобы глу­миться над ней и оскорблять ее, ощутили, что вопреки их воле в сердца к ним вкралась жалость, и стали смо­треть на эту столь желанную им казнь уже только сквозь слезы.

Находясь у подножия эшафота, она увидела в толпе дворянина из свиты командора де Силлери; подозвав этого дворянина, точно так же, как она окликнула чело­века, увиденного ею у ворот тюрьмы, маршальша попро­сила его передать г-ну де Силлери и его брату-канцлеру, что она смиренно просит у них прощения за то зло, какое она им причинила.

Затем, уже поднявшись на эшафот, она еще раз крик­нула с его высоты:

— Прощения за все то, что я говорила о них ... Насто­ятельно попросите их, сударь, простить меня за мою ложь.

Потом, встав на колени, она препоручила себя Господу и, положив голову на плаху, спросила палача:

— Так будет хорошо?

Вместо ответа палач поднял меч: сверкнул клинок, и отрубленная голова, губы которой еще шевелились, про­износя последний слог слова «хорошо», покатилась по эшафоту.

Оставался еще ребенок.

Благодаря покровительству графа де Фиески мальчику не причинили никакого зла и он смог беспрепятственно уехать в Италию, где тихо жил в безвестности. Его доход составлял, должно быть, пятнадцать или шестнадцать тысяч ливров: то были остатки состояния в пятнадцать или двадцать миллионов.

Он умер молодым.

Первого мая, в понедельник, королева-мать отправила королю письмо, содержавшее шесть требований. Передал королю эти шесть требований епископ Люсонский.

Упомянем, что в это время епископ Люсонский счи­тался любовником королевы-матери; позднее он будет считаться ее любовником и ее соглядатаем одновре­менно.

Вот те шесть требований, какие ему было поручено передать королю.

1°. Король должен позволить матери удалиться в Мулен или любой другой город из ее удела.

2°. Она должна знать, кто будет сопровождать ее в этом изгнании.

3°. Король должен предоставить ей полную власть в городе, куда она удалится.

4°. Она должна понимать, будет ли ей предоставлено право пользоваться своими владениями и доходами.

5°. Перед отъездом она должна увидеть короля.

6°. Ее должны заверить, что жизнь Барбена вне опас­ности.

Точно так же, как Ришелье считался любовником королевы-матери, Барбен считался любовником мар­шальши д’Анкр.

Король соблаговолил принять эти требования и, поскольку они были изложены в письменном виде, отве­тил на каждое из них тоже письменно.

На первое требование: он намеревался не удалять свою мать, а, напротив, допустить ее к самому широкому уча­стию в его делах, какое только она сочтет возможным; тем не менее, если королева решит удалиться, она смо­жет сделать это, когда пожелает, причем как в Мулен, так и в любой другой город королевства, какой ей будет угодно выбрать.

На второе: сопровождать ее будут лишь те, кого она согласится принять в свою свиту.

На третье: ей будет предоставлена полная власть не только в том городе, который станет ее резиденцией, но и во всей провинции, где он располагается.

На четвертое: она вправе будет жить на доходы со своих владений, а если этих доходов окажется недоста­точно, он позаботится о том, чтобы увеличить их.

На пятое: король непременно увидится с ней перед ее отъездом.

На шестое: что касается Барбена, король постарается удовлетворить ее просьбу.

Королева назначила свой отъезд на следующую среду и решила отправиться в Блуа. Она намеревалась жить в этом городе до тех пор, пока не приведут в порядок ее дом в Мулене.