Мы уже рассказывали, как новость об убийстве мар­шала узнала Катерина, горничная королевы, и как та, услышав это известие из ее уст, воскликнула: «Я правила семь лет и ничего больше не жду, кроме короны небес­ной!»

Королева находилась в своем лютневом кабинете, куда к ней поспешили прийти вдовствующая герцогиня де Гиз, принцесса де Конти и г-жа де Гершевиль; они застали ее мечущейся по комнате, растрепанной и зала­мывающей руки.

— Вы уже знаете, сударыни? Вы уже знаете? — при виде их воскликнула она.

Дамы знали о случившемся, но далеко не все.

Узнать подробности отправили Катерину.

Между тем в комнату королевы вошел Ла Плас.

— Сударыня, — спросил он, — вы знаете новость?

— Разумеется, знаю! — ответила Мария Медичи.

— Никто не знает, как сообщить ее госпоже мар­шальше, и меня послали спросить ваше величество, не соблаговолите ли вы взять на себя труд сказать ей о том, что произошло.

— Ах! Есть много чего другого, что мне нужно сделать и о чем мне следует подумать! — воскликнула коро­лева. — Если никто не знает, как сказать ей эту новость, то пусть ей ее споют.

Ла Плас вышел.

Десять минут спустя он вернулся.

Нам уже известно, каким образом Элеонора Галигаи узнала о случившемся.

Так что Ла Плас пришел по поручению маршальши: она послала его спросить у королевы, угодно ли той при­нять ее, чтобы они утешили друг друга; в любом случае, она просила королеву защитить ее.

— Еще чего! — воскликнула королева. — Мне потребу­ется немало трудов, чтобы защитить самое себя, так что не говорите мне больше об этих людях, которым я столько раз открыто заявляла, что им уже давно следует быть в Италии. Я втолковывала все это дураку-маршалу, и знаете, что он мне ответил? Что король обходится с ним любезнее, чем прежде! На что я сказала ему: «Не верьте этому! Король не всегда говорит то, что он думает».

Однако просьба маршальши навела Марию Медичи на одну мысль. Королева вызвала Бресьё, своего главного конюшего.

— Ступайте, — сказала она ему, — к королю и спро­сите его от моего имени, есть ли у меня возможность поговорить с ним.

Минуту спустя Бресьё вернулся.

— Сударыня, — сказал он, — король велел ответить вам, что теперь он чересчур занят и что ваш разговор состоится в другой раз; однако он просил ваше величе­ство пребывать в уверенности, что всегда будет чтить вас как свою мать; тем не менее он заявил, что, поскольку Богу было угодно породить его королем, он решил пра­вить отныне самостоятельно.

В это мгновение в дверь лютневого кабинета постучал г-н де Прель, капитан гвардейцев королевы.

— Что там еще? — спросила Мария Медичи.

— Сударыня, — произнес г-н де Прель, — господин де Витри, действуя от имени короля, явился разоружить моих людей; он заявил, что впредь ваше величество будут охранять гвардейцы короля. Что мне надлежит делать?

— Повинуйтесь приказам короля, господин де Прель, — ответила Мария Медичи, а затем добавила: — Господин де Бресьё, вы слышали, что я сейчас сказала, так что проследите за тем, чтобы приказы короля испол­нялись неукоснительно.

В итоге гвардейцы королевы были разоружены; Витри поставил на их место двенадцать гвардейцев короля и столько же их поместил у малого крыльца.

Витри доложил королю о том, что произошло. Людо­вик XIII кивнул в знак одобрения, а затем добавил:

— Завтра следует запретить господину де Шартру, Бре­сьё и Ла Мотту входить к королеве; следует также заму­ровать внутренние двери, соединяющие ее покои с моими. Моей матери по-прежнему будут прислуживать ее придворные дамы и офицеры, но при этом всегда будут присутствовать два королевских гвардейца, и так будет до тех пор, пока я не утвержусь как следует. Ну а покамест пусть у нее потребуют ключи от всех комнат, расположенных под моей спальней; кроме того, пусть швейцарцы изрубят топорами подъемный мост, связы­вающий спальню королевы-матери с ее садом.

Этот был как раз тот мост, который называли мостом Любви.

Примерно в то самое время, когда король отдавал эти приказы, то есть около половины двенадцатого утра, Бассомпьер, узнавший новость об убийстве маршала д’Анкра и шедший поздравить с этим событием короля, повстречал на мосту г-жу де Рамбуйе, которая держала в руках часослов.

— Ах, маркиза, — обратился к ней Бассомпьер, — куда это вы направляетесь?

— К мессе, разумеется, — ответила маркиза.

— К мессе?! Но о чем же еще вы можете просить Бога, если он только что соблаговолил избавить нас от мар­шала д'Анкра?

Поместив гвардейцев короля в передней королевы- матери, Витри послал стражников арестовать мар­шальшу.

Ее застали лежащей в постели. Мы уже знаем, по какому случаю она туда легла, надеясь защитить таким образом сокровища, упрятанные в тюфяке.

Стражники порылись всюду, но вначале ничего не нашли. Однако, поскольку было очевидно, что брилли­анты и драгоценные украшения должны были быть в комнате, маршальшу заставили подняться, чтобы порыться в ее постели. После розысков, длившихся всего лишь несколько минут, сокровища были найдены.

Читателю понятно, что все это не обошлось без того, чтобы стражники не запихали в собственные карманы самую малость предметов, которые оказались у них под рукой и пришлись им по вкусу.

В итоге, когда маршальша решила надеть свои чулки, ей уже не удалось найти их, а когда она порылась у себя в карманах, чтобы взять там деньги для покупки новых чулок, выяснилось, что карманы пусты.

Тогда она послала спросить у своего сына, которого удерживали пленником в другом месте, не найдется ли у него экю, чтобы она могла отправить слуг купить ей чулки. Мальчик собрал все, что нашлось в его к а р м а ш к а х, и послал матери четверть экю.

Затем, поскольку бедный ребенок плакал горючими слезами, узнав о гибели отца и аресте матери, а страж­ники уговаривали его набраться терпения, он промол­вил:

— Увы, так и придется сделать! Ведь мне не раз пред­сказывали, что я понесу кару за грехи моего отца!

Граф де Фиески — он происходил из рода того отваж­ного графа де Фиески, который за семьдесят лет до этих событий свалился в море, пытаясь захватить власть в Генуе, — претерпел немало мучений по вине маршальши д'Анкр, хотя и был конюшим царствующей королевы, что, впрочем, не являлось таким уж важным обстоятель­ством, ибо подлинной царствующей королевой была Элеонора Дори. Вначале она заставила его поселиться в одной из самых скверных комнат Лувра, а затем изгнала из окружения короля и королевы, поскольку в разговоре с королем он выставил ее в неблагоприятном свете. Но, когда ему стало известно о положении, в котором ока­зался юный Кончини, запертый в каком-то кабинете и до такой степени подвергавшийся издевательствам со стороны стражников, что он отказался от всякой пищи, желая, по его словам, умереть с голоду, граф де Фиески вспомнил, что бедный малыш был крестником короля Генриха IV, и отправился к Людовику XIII просить у него разрешения взять мальчика под свой надзор; затем, поскольку стражники похитили у своего юного пленника шляпу и плащ, граф дал ему плащ и шляпу своего лакея и отвел его в Лувр, в свою комнату.

Узнав, что мальчик находится в Лувре, молодая коро­лева, наслышанная о том, что он прекрасно танцует, послала за ним и, в то самое время, когда раны его отца еще кровоточили, а стражники препровождали его мать в тюрьму, потребовала, чтобы он исполнил у нее на гла­зах все танцевальные фигуры, какие были ему известны; и несчастный ребенок проделал все это, обливаясь сле­зами, но все же проделал, в надежде получить с ее сто­роны какую-нибудь поддержку для своей матери и для себя.

Перед тем, как маршальшу препроводили в тюрьму, ее допросили господа Обри и Ле Байёль: они остановили ее в передней и стали допрашивать по поводу того, какими еще драгоценностями и деньгами она могла располагать. Маршальша ответила, что у нее есть еще жемчужные украшения: бусы из сорока жемчужин, каждая из кото­рых стоит по две тысячи ливров, и ожерелье из пяти ниток жемчуга, в котором каждая жемчужина стоит пять­десят ливров, что в общей сложности составляет около ста двадцати тысяч экю. После чего она завернула все это в бумагу, велела опечатать в ее присутствии и попро­сила тех, кто ее допрашивал, отдать эти украшения в собственные руки короля, что они затем и сделали; при этом она говорила им, что у нее нет никаких опасений и что если они пожелают поспособствовать признанию ее невиновной, то она, как только вернется в милость, подарит каждому из них по двести тысяч экю.