Любовным вестником Генриха IV в это время был Тестю, начальник ночного дозора.

Однажды, когда Бассомпьер находился у мадемуазель д'Антраг и к ней явился для разговора Тестю, она спря­тала Бассомпьера за стенным ковром; Тестю стал описы­вать ей ревность, которую испытывал Генрих IV к Бас- сомпьеру, в ответ на что она воскликнула:

— Бассомпьер?! Послушайте, да он интересует меня ничуть не больше, чем вот это!

И хлыстом, который был у нее в руке, мадемуазель д’Антраг ударила по ковру в том самом месте, где пря­тался Бассомпьер.

Как-то раз отец Котон, исповедник Генриха IV, стал упрекать короля за то, что тот более не властен над сво­ими страстями.

— Ах, отец Котон, — сказал Генрих IV, — хотел бы я посмотреть, что вы будете делать, если положить вас в одну постель с мадемуазель д'Антраг!

— Я знаю, что мне следовало бы сделать, государь, — ответил иезуит, — но не знаю, что я сделал бы.

— О! — воскликнул, входя, Бассомпьер. — Вы испол­нили бы долг мужчины, а не долг отца Котона.

Бассомпьер так добросовестно исполнял свой долг Бассомпьера подле мадемуазель д'Антраг, что она родила от него сына, которого долгое время называли аббатом де Бассомпьером, а затем стали именовать г-ном де Ксентом.

И потому она хотела заставить Бассомпьера жениться на ней, точно так же, как ее сестра, г-жа де Верней, стре­милась женить на себе короля.

И вот, когда об этом зашел разговор в покоях коро­левы, советник Ботрю, который позднее стал одним из первых членов Французской академии, хотя ничего не написал, начал развлекаться тем, что, стоя за спиной Бассомпьера, строил ему рожки.

— Что это вы там делаете? — спросила королева.

— О, не обращайте внимания, сударыня, — ответил Бассомпьер, видевший его в зеркале, — это Ботрю пока­зывает то, что он носит.

Началась судебная тяжба, но мадемуазель д'Антраг ее проиграла.

Вспомним достославный балет со стаей женщин, кото­рую Генрих IV показывал папскому нунцию, высказа­вшему о ней свое мнение и назвавшему ее очень опасной (pericolosissimo); Бассомпьер исполнял в этом балете один из танцев.

В ту минуту, когда он переодевался перед выходом на сцену, ему сообщили, что умерла его мать.

— Вы ошибаетесь, — ответил он. — Она умрет не раньше, чем закончится весь балет.

Обладая настолько спокойным сердцем, что он был способен ждать окончания балета, чтобы оплакать соб­ственную мать, и настолько услужливым желудком, что за месяц до своей смерти уверял, будто еще не знает, где этот желудок находится, Бассомпьер обладал всем необ­ходимым для того, чтобы хорошо пожить и безмятежно умереть.

И потому он безмятежно умер, хорошо перед этим пожив.

Он скончался ночью, во сне, на обратном пути в Париж, в Провене, и произошло это так тихо, что его нашли в том положении, в каком он обычно спал: поло­жив руку под подушку в изголовье и согнув колени.

Предсмертная агония настолько не оказала на него никакого влияния, что даже не заставила его протянуть ноги.

Перед тем как вернуться к разговору о любовных свя­зях его величества Генриха IV, скажем несколько слов о Кончино Кончини.

В эту минуту он находится на самой высокой ступени своего фавора и королева была беременна Гастоном Орлеанским, впоследствии доставившим столько хлопот своему дорогому брату Людовику XIII.

Кончини, как мы видели, крайне неохотно женился на Элеоноре Дори, именовавшей себя Галигаи; ему, краси­вому, молодому, элегантному, было нелегко стать мужем этой смуглолицей и своенравной карлицы, верившей в порчу и постоянно носившей вуаль, чтобы защитить себя от дурного глаза.

Правда, ему дали знать, что с помощью этой фаво­ритки королевы он сможет безопасно и беспрепятственно и сам стать фаворитом.

И он им стал. Он преследовал материальные выгоды, но этого ему было недостаточно; получив фавор, он захо­тел еще и огласки скандала. Он ревновал: ревновал к Вирджинио Орсини, к Паоло Орсини, к епископу Люсонскому.

За эту ревность ему пришлось дорого заплатить. Рише­лье, которого накануне письменно предупредили, что Кончини на следующий день должны убить, положил письмо под подушку, сказав: «Утро вечера мудренее». На следующее утро он проснулся лишь в одиннадцать часов, то есть когда Кончини уже был убит.

Кончини, приехавший во Францию куда беднее Иова, по прошествии четырех лет отложил про запас два или три миллиона. Эти миллионы наверняка пожаловал ему не Генрих IV, оставивший умирать с голоду свою борзую по кличке Лимон и позволявший д'Обинье называть его скаредным волокитой; это сделал, повторяем, не Ген­рих IV, который, проявляя бережливость, подарил Марии Медичи бриллианты Габриель. Один из этих миллионов Кончини решил потратить на покупку имения Ла-Ферте, настоящего княжеского владения. Король выразил не­удовольствие по поводу несуразности подобного приоб­ретения, но, разумеется, вовсе не королеве, ибо он никогда не осмелился бы сделать это, зная ее как бес­чувственную и упрямую брюзгу, а для него не было ничего неприятнее насупленных лиц: он посетовал г-же де Сюлли, передавшей его слова королеве. Королева, в свой черед, обмолвилась об этом в разговоре со своим галантным кавалером.

Галантный кавалер пришел в ярость. Муж взбунто­вался против любовника! Это настолько противоречило итальянским нравам, что Кончини задал головомойку королеве, сказав, что, если Генрих IV хоть пошевель­нется, он будет иметь дело с ним.

Это высказывание дошло до короля, и он, вместо того чтобы наказать фаворита, отправился к Сюлли и печально сказал ему:

— Этот человек угрожает мне; ты увидишь, Сюлли, что со мной случится какое-нибудь несчастье. Они убьют меня.

Бедный король все это ясно понимал, и он не хотел оказаться убитым, но не из-за боязни смерти, а потому, что ему еще многое нужно было сделать, и не только во Франции, но и в Европе в целом.

Тем временем, желая утешить себя, Кончини устроил праздник.

Охота к рыцарским турнирам уже прошла; последний турнир, происходивший во Франции, обернулся бедой для Генриха II, его главного зачинщика; в этот раз, на том же самом месте, синьор Кончини устроил скачки за кольцом.

В этом состязании он противостоял всем принцам, всем вельможам, французским и иноземным. Королева Мария Медичи, будучи царицей турнира, короновала победителя: победителем оказался блистательнейший наглец.

Король был в бешенстве от подобной дерзости. Он получал письма, где говорилось, что ему достаточно подать знак и Кончини будет убит.

Однако Генрих IV так и не подал подобный знак.

Он искал забвения в двух делах: в романтическом замысле выборной республики и наследственной монар­хии (смотри об этом замысле у Сюлли) и в новых любов­ных связях.

Впрочем, несмотря на свои пятьдесят восемь лет, он был единственным, кто упорно продолжал любить на французский лад, ибо кругом уже все любили на ита­льянский манер. Дорогой его сердцу юный Вандом имел в пятнадцать лет престранные наклонности, и, как утверждали, в тот день, когда Генрих IV был убит, он ехал к мадемуазель Поле, львице, чтобы просить ее искоре­нить этот порок у молодого принца.

Конде в возрасте двадцати лет питал отвращение к женщинам, и ему понадобилось трехлетнее тюремное заключение в Бастилии, чтобы заставить себя довершить свой брак с мадемуазель де Монморанси. Из-за этой случайности родился Великий Конде.

Итак, король пребывал в поисках новых любовных связей.

Все эти ссоры, которые ему приходилось каждую минуту вести с маркизой де Верней, мало-помалу охлаж­дали его страсть к ней, и нужен был лишь какой-нибудь повод, чтобы эта любовь, столь наполненная тревогами, вовсе улетучилась из его сердца.

И этот повод не замедлил появиться.

В феврале 1609 года королева устроила балет и к уча­стию в нем привлекла самых красивых придворных дам.

В числе этих придворных дам была и Шарлотта Мар­гарита де Монморанси, очаровательная девушка, которой только-только исполнилось четырнадцать лет.