Она нашла общий язык с королевой, которая под личиной дружбы питала к маркизе чисто флорентийскую неприязнь.

Королева охотно присоединилась к этим планам мще­ния.

И как же предполагалось отомстить маркизе?

Вот средство, которым они располагали.

Жуанвиль, как мы уже говорили, был в прекрасных отношениях с маркизой; у него было изрядное число ее писем, изобличавших их близость; но, из опасения утра­тить положение при дворе, он рассорился с ней и сошелся с г-жой де Виллар.

Госпожа де Виллар повела себя так ловко, что ей уда­лось выманить у него письма маркизы де Верней. В этих письмах маркиза весьма нелестно отзывалась о королеве, именуя ее толстой банкиршей. Короля она щадила в них ничуть не больше, и с лаской там говорилось лишь о принце.

Эти письма принесли королеве.

Она тотчас воскликнула:

— Нужно сделать так, чтобы король их увидел!

Госпожа де Виллар ничего другого и не желала; и потому было решено, что король их увидит.

Это решение было принято помимо Элеоноры Гали- гаи: будучи слишком осторожной, чтобы позволить такую опасную затею, она воспротивилась бы ей.

Госпожа де Виллар попросила короля о личной встрече.

Король ответил согласием на ее просьбу.

Госпожа де Виллар начала с заверений в уважении и преданности, которые, по ее словам, явились причиной того, что она не могла скрыть от короля нанесенное ему оскорбление и считала бы себя преступницей, если бы была способна спокойно взирать на то, как в лице вели­чайшего из королей предают превосходнейшего из вла­стелинов и честнейшего из людей.

После чего г-жа де Виллар протянула королю неболь­шую связку писем.

Генрих IV прочитал их и от ревности впал в ярость.

Он поблагодарил г-жу де Виллар и, испытывая страст­ное желание отомстить, прервал разговор. Затем, как только г-жа де Виллар удалилась, он позвал графа дю Люда, своего наперсника, и поручил ему отправиться к маркизе и сказать ей, что она предательница, что она самая гадкая из всех женщин, да и просто чудовище и что он обещает никогда больше не видеть ее.

Маркиза, храня на губах улыбку, позволила посланцу исполнить его нелегкое поручение, а затем спокойно ответила ему:

— Скажите королю, что я вполне уверена в том, что никогда не совершала ничего, могущего оскорбить его величество, и, следственно, не могу догадаться, почему он обходится со мной так грубо. У меня нет сомнений, что ему сказали обо мне какую-то ложь, но истина ото­мстит за меня.

Однако, едва только посланец ушел, она, понимая, что ее поведение было далеко не безупречным, в крайней тревоге удалилась в свой кабинет.

По ее приказу послали за принцем де Жуанвилем, мадемуазель де Гиз и герцогом де Бельгардом.

Принц де Жуанвиль признался, что он передал письма г-же де Виллар.

После этого стало ясно, откуда был нанесен удар.

О том, чтобы отразить удар, не могло быть и речи: он уже был нанесен; речь шла о том, чтобы ослабить его.

Стали держать совет.

Решено было представить все как злую выходку одного из секретарей герцога де Гиза, умевшего чрезвычайно искусно подделывать почерки любого рода.

Ловушка была грубой, но все понимали, что Генрих IV ничего так не хотел, как оказаться обманутым.

На этом и остановились; секретарь, предупрежденный заранее и получивший обещание хорошей ренты, вряд ли должен был отрицать то, что требовалось для доказатель­ства его виновности. Маркиза написала королю, попро­сив у него позволения оправдаться.

Спустя час король был у нее.

В итоге оправданий она получила шесть тысяч ливров в подарок и согласие на изгнание виновницы.

Госпожа де Виллар была изгнана и, естественно, рас­сорилась с г-ном де Жуанвилем.

Господина де Жуанвиля отправили воевать в Венгрию. Секретаря посадили в тюрьму.

С этого времени притворная видимость дружбы исчезла и наружу прорвалась ненависть: остались лишь две соперницы, противостоявшие друг другу.

Со своей стороны, король едва ли был одурачен, и маркиза не выглядела в его глазах невиновной. К несча­стью, при всей ее неблагодарности, при всем ее ковар­стве, при всем ее вероломстве, он с каждым днем нахо­дил ее все более привлекательной.

И вот тогда, обороняясь от нее, он влюбился в маде­муазель де Сурди, ставшую позднее графиней д'Эстанж, и в мадемуазель де Бюэй, вышедшую потом замуж за г-на де Шанвалона и известную под именем графини де Море, возобновил отношения с мадемуазель де Гиз и попы­тался, но тщетно, вызвать любовные чувства к нему у герцогини де Монпансье и герцогини Неверской.

Это заставило г-жу де Верней призадуматься; она поняла, что какой-нибудь случайной прихоти, какой- нибудь причуды чувственности будет достаточно, чтобы очередная соперница смогла отнять у нее короля. И тогда она замыслила странный заговор, который, при всей своей странности, вскоре обрел некие очертания.

Состоял он в том, чтобы, опираясь на брачное обеща­ние Генриха IV, объявить его брак с Марией Медичи недействительным и заставить признать Генриетту д’Антраг законной женой короля, а ее детей — истин­ными наследниками короны.

Было ли это настолько безумно, как кажется с первого взгляда? Нет, если вспомнить о письме, которое Ген­рих IV отправил в Рим в тот самый день, когда во Фло­ренции заключали его брак.

Граф Овернский, сын Карла IX и Мари Туше, а значит, брат маркизы де Верней, и испанский король Филипп III сочли такой оборот событий возможным и вступили в заговор.

Граф д'Антраг, отец маркизы, старый дворянин семи­десяти трех лет, и два англичанина, Фортан и Морган, тоже вошли в число заговорщиков.

Скажем несколько слов о графе Овернском, которого позднее станут называть герцогом Ангулемским.

«Если бы герцог Ангулемский сумел отделаться от пред­расположенности к жульничеству, которой наградил его Господь, — говорит Таллеман де Рео, — то он был бы одним из самых великих людей своего века. Он был хорошо сложен, отважен, умен, имел житейский опыт, умел вое­вать ...но всю свою жизнь он только и делал, что лихоимствовал, дабы тратить, а не накапливать».

«Лихоимствовать» — это старое слово, приближающе­еся по значению к слову «воровать», но несколько более вежливое.

Кроме того, у него была мастерская по производству фальшивых денег, но он делал их не сам, поскольку был чересчур знатным вельможей для такого занятия, а лишь позволял их делать.

— Сколько вы зарабатываете в год на фальшивой монете? — спросил его как-то раз Генрих IV.

— Честное слово, государь, я не могу ответить вам точно, — ответил герцог. - Правда состоит в том, что я сдаю Мерлену комнату в моем замке Гробуа и он платит мне за эту комнату четыре тысячи экю. А чем он там занимается, я не интересуюсь.

Как видим, сдача комнаты приносила ему неплохую прибыль.

К несчастью, все это длилось лишь год или два: Ген­рих IV приказал взять Мерлена под стражу, однако граф Овернский был предупрежден и помог ему бежать.

Однажды он спросил г-на де Шеврёза:

— Какое годовое жалованье вы назначаете вашим секретарям?

— Сто экю.

— Не очень-то много, — промолвил граф. — Я вот своим назначаю двести ... Правда, этих денег я им не плачу.

Когда слуги графа Овернского требовали у него при­читающееся им жалованье, он пожимал плечами:

— Да вы же сами должны платить себе жалованье: у Ангулемского дворца сходятся четыре дороги, вы нахо­дитесь в отличном месте, так пользуйтесь этим, если хотите.

Ангулемский дворец, известный позднее под назва­нием дворца Ламуаньон, находился на улице Паве-о- Маре.

Кардинал Ришелье, отдавая под начало герцога Ангу­лемского армию, сказал ему:

— Король отдает под ваше командование эту армию, сударь, но он требует, чтобы вы воздержались от ...

И он жестом изобразил загребущую руку.

Любой другой рассердился бы, однако герцог Ангу­лемский, улыбнувшись и пожав плечами, ответил: