Для встречи нашей госпожи, принцессы столь прекрасной,

Быть может, стоило б и впрямь иначе нарядиться,

Но украшения свои приберегли мы не напрасно —

Еще встречать дофина нам, что у нее родится.

Королева ожидала приезда короля целую неделю. Ген­риха IV, который на почтовых выехал из Савойи, задер­жали плохие дороги и Генриетта д'Антраг.

Супруги стоили друг друга: если она явилась со своими любовниками, то он приехал со своей любовницей.

Король прибыл в одиннадцать часов вечера, но ему пришлось очень долго ждать у въезда на Лионский мост, прежде чем его пропустили через заставу: он не хотел никому сообщать о своем приезде.

Мария Медичи ужинала после бала, устроенного в ее честь.

Генрих смешался с толпой, чтобы увидеть принцессу, и нашел ее не особенно красивой. Ее портрет, прислан­ный Генриху, был написан за десять лет до этого.

Высокая, крупная и толстая, она выглядела унылой и суровой; кроме того, она не знала французского языка — языка еретиков, по ее словам.

Тем не менее король не постеснялся назваться, про­являя при этом свою обычную галантность, и весело ска­зал принцессе:

— Вот и я, сударыня. Я приехал верхом и не захватил с собой постели; ну а коли так, то, поскольку здесь веет страшным холодом, я прошу вас уступить мне половину вашей постели.

Мария почтительно поклонилась королю и хотела опу­ститься на колени, чтобы поцеловать ему руку, но Генрих не позволил ей сделать это: он поднял ее и расцеловал в обе щеки, проявляя ту милую учтивость, какой ему так хорошо удавалось сопровождать свои комплименты.

Затем, после краткого рассказа о задержках, которые ему пришлось претерпеть в пути, и беглого упоминания о своих военных победах над герцогом Савойским, он в свой черед отправился ужинать; однако четверть часа спустя он вернулся в спальню принцессы.

Скажем попутно, что в какой бы час туда ни входили, спальню эту охраняла какая-то уродина — низенького роста, смуглолицая и с горящими, как угли, глазами вроде тех, какими Данте наделил своего Харона.

То была молочная сестра королевы, дочь плотника, требовавшая называть ее дворянским именем Элеонора Галигаи.

Именно она держала в руках нить, с помощью которой приходила в движение неуклюжая и глупая кукла, при­бывшая из Флоренции.

Галантные кавалеры чрезвычайно не понравились Ген­риху IV.

Но, вероятно, молочная сестра не понравилась ему еще больше. Казалось, она была там, дабы охранять от того единственного, кто имел право туда войти, дверь в спальню своей хозяйки.

Генрих IV вошел, хотя ничто его туда не влекло. В ту же ночь, говорит история, брак был довершен.

Королевский двор остался в Лионе, чтобы завершить дела с Савойей и заключить мир; все было закончено за полтора месяца. Королева, беременная дофином Людовиком XIII, прибыла в Париж в марте 1601 года; вначале она остановилась в доме г-на де Гонди, своего первого свитского дворянина, затем провела несколько дней в роковом доме Заме, где несчастную Габриель настигла смерть, том доме возле Бастилии, который назывался позднее дворцом Ледигьер, и, нако­нец, уже оттуда переехала в Лувр, заняв там приготов­ленные для нее покои.

С первыми весенними днями король перевез ее из Лувра в Сен-Жермен, где по его приказу был построен новый замок; затем он отправился праздновать юбилей в Орлеан и заодно заложил первый камень церкви Святого Креста.

После своего приезда королева довольно холодно, что вполне понятно, приняла маркизу де Верней, представ­ленную ей по приказу короля и явившуюся в сопрово­ждении старой герцогини Немурской.

Тем не менее одна женщина взялась примирить жену и любовницу. Это была Элеонора Галигаи, которой коро­лева хотела дать звание камерфрау и которой, несмотря на настояния королевы, король отказал в этом звании.

Видя, что она ничего не может добиться с этой сто­роны, Элеонора явилась к маркизе де Верней и пообе­щала ей, что если та пожелает похлопотать за нее и добиться для нее места камерфрау, которое ей страстно хотелось получить, то она, со своей стороны, сделает так, что маркиза, в соответствии со своим желанием, будет иметь большой вес при королеве.

Соглашение, заключенное на этих условиях, было добросовестно выполнено обеими сторонами.

Элеонору назначили камерфрау, а маркиза де Верней была с большей благожелательностью принята короле­вой.

Генрих IV воспользовался этим минутным расположе­нием Марии Медичи к г-же де Верней, чтобы поселить маркизу в Лувре.

Кстати, в это время беременны были обе: и королева, и любовница.

Это совпадение вновь вызвало некоторую ревность у Марии Медичи, но г-жа де Верней оказала ей новые услуги.

Элеонора хотела выйти замуж за Кончини, ставшего впоследствии маршалом д'Анкром. Однако король, пита­вший отвращение и к итальянке, и к итальянцу, не давал согласие на их брак.

В дело вмешалась маркиза де Верней, и, к великому удовольствию Марии Медичи, этот брак был заключен.

27 сентября 1601 года королева родила дофина, буду­щего Людовика XIII. Он родился по прошествии девяти месяцев и восемнадцати дней после довершения брака, на десятом лунном месяце.

Этьенн Бернар, главный судья Шалонского судебного округа, сочинил по поводу этого рождения следующее двустишие, заключающее в себе год, день недели, знак зодиака, месяц и час рождения Людовика XIII:

LVce JoVIs prIMA, qVa soL sVb LanCe refVLget,

NATA SALVS REGNO EST, JVSTlTlAEQVE CAPVT.^[32]

В этом двустишии буквы с цифровым значением в совокупности дают 1601 год.

Первый стих извещает, что дофин родился в сентябре, в четверг; второй — что родился он под знаком Весов; именно из-за этого обстоятельства, простодушно добав­ляет историк, Людовику XIII было дано прозвище Справедливый.

В лице ребенка не было ни единой отцовской черты, да и в характере, как стало ясно впоследствии, у него не было никакого сходства с отцом.

Ничего со стороны Бурбонов, ничего со стороны Валуа.

А самое главное, ничего со стороны Франции.

Что же касается маркизы де Верней, то она тихо, без всякого шума, родила в конце октября мальчика, кото­рый получил при крещении имя Гастон Генрих и был сначала епископом Меца, а затем герцогом де Вернёем.

В связи с благополучным разрешением королевы от бремени состоялся грандиозный праздник; главной его частью стал придворный балет (мы не знаем, был ли это тот самый балет, по поводу которого советовались с Сюлли). Для исполнения балета королева выбрала пят­надцать самых красивых придворных дам; маркиза де Верней была в их числе. Епископ Берто сочинил по поводу этого балета поэму, в которой он поведал зри­телю, что королева и пятнадцать дам представляли шест­надцать добродетелей. С лирой в руках и в сопровожде­нии девяти муз Аполлон выходил на сцену, после чего там нараспев произносились стихи, рефреном которых были слова:

Восславить все должны величье человека,

Величье короля, что служит славой века!

Во втором действии балета танцевали восемь фрейлин королевы; в третьем действии появлялась сама королева со своей свитой, разделенной на четыре четверки тан­цовщиц.

Бриллианты и самоцветы, которыми были украшены дамы, составлявшие эти четверки, испускали столь неве­роятное сияние, что подобного ему никто еще никогда не видел.

Даже король был ослеплен этим зрелищем и, поверну­вшись к папскому нунцию, спросил его:

— Монсеньор, вы видели когда-нибудь стаю блиста­тельнее этой?

— Bellissimo, — ответил нунций, — е pericolosissimo! (Она великолепна и очень опасна!)

К несчастью, это доброе согласие, царившее между королем, его женой и его любовницей, длилось недолго.

Госпожа де Виллар, сестра Габриель, еще при жизни герцогини де Бофор ловившая на себе взгляды короля, видела в маркизе де Верней лишь соперницу и беспре­станно мечтала отомстить ей.