— Отец, дайте мне всего лишь пятьдесят человек, и я берусь напасть на эту толпу врагов, ибо в том положе­нии, в каком они сейчас находятся, у них не будет воз­можности защищаться.

— Я вижу это не хуже тебя, — отвечал ему отец, — но то, что ты предлагаешь, может положить конец войне, а на что мы станем годны, если не будет войны?

Свои первые военные кампании он проделал в рядах армии Лиги, и мы уже видели, как сильно была рассер­жена королева Маргарита неприличием, которое он совершил, ударив пушечным ядром в четырех футах ниже ее укрытия.

После смерти Генриха III он присоединился к Ген­риху IV, проявил необыкновенную храбрость в битвах при Арке и Иври, во время осады Парижа и Руана, в сра­жениях при Омале и Фонтен-Франсезе, где Генрих IV спас ему жизнь.

Так что в четырнадцать лет он был уже полковником швейцарской гвардии, в двадцать — генерал-майором, а в двадцать пять — генерал-лейтенантом. После смерти его отца король дал ему звание адмирала Франции, а 1594 году, взамен него, — звание маршала Франции. Наконец в 1595 году Генрих IV назначил его губернато­ром Бургундии.

К несчастью, Бирон, человек легкомысленный, был столь же спесив, сколь и храбр; несмотря на все эти награды, он постоянно жаловался, говоря, что все эти м...ки-принцы годны лишь на то, чтобы их утопить, и что, не будь его, Генрих IV имел бы лишь терновый венец; жадный до восхвалений еще больше, чем до мило­стей и денег, он считал, что король всегда хвалит лишь самого себя и никогда не сказал доброго слова о его, Бирона, храбрости.

Несомненно, Бирон забыл фразу из письма, которое он сам от имени Генриха IV вручил королеве Елизавете:

«Посылаю Вам самое отточенное орудие моих побед».

Вместе с тем Бирон был образован, даже более обра­зован, чем это приличествовало в те времена воину. И потому он стыдился своей образованности почти так же, как гордился своей отвагой.

Однажды, находясь во Френе, Генрих IV попросил разъяснить ему какой-то греческий стих, увиденный им в галерее. Те, к кому он обратился с этим вопросом, были докладчиками Государственного совета, но, не зная гре­ческого языка, они сделали вид, что не расслышали слов его величества.

Однако маршал, проходя мимо, услышал вопрос короля.

— Государь, — промолвил он, — вот что означает этот стих.

С этими словами он удалился, крайне сожалея, что знает больше, чем судейские.

Если Бирон и любил деньги, то лишь для того, чтобы их тратить: он был чрезвычайно щедр и человеколюбив. Его управляющий Сарро в течение долгого времени настойчиво убеждал его уменьшить штат прислуги и однажды принес ему список тех слуг, какие были для него бесполезны. Маршал взял список и, просмотрев его, сказал:

— Вот, стало быть, те, без кого, по-вашему, я могу обойтись; но ... надобно знать, обойдутся ли они без меня.

И, невзирая на настояния Сарро, он ни одного из них не прогнал.

Так вот, несмотря на все то, чем он был обязан Ген­риху IV, Бирон заключил союз с Карлом Эммануилом и королем Испании.

Скажем в двух строках, что представлял собой этот заговор.

У Генриха не было законного наследника. После смерти Генриха королем Франции стал бы испанский ко­роль. Герцог Савойский взял бы себе Прованс и Дофине. Бирон должен был жениться на одной из его дочерей и получить достоинство владетеля какой-то из француз­ских провинций.

Но один состоявший при Бироне дворянин, которого тот оскорбил в порыве спеси, все открыл Генриху IV.

Генрих IV ограничился тем, что освободил Бирона от командования армией и отправил его послом в Англию «как самое отточенное орудие своих побед».

Затем, лично встав во главе своих войск, он наголову разбил герцога Савойского.

Тем временем Мария Медичи подплывала к берегам Франции.

Тринадцатого октября 1599 года она попрощалась с родственниками.

Напоследок великий герцог сказал своей племян­нице:

— Постарайтесь забеременеть.

Он помнил о долгом бесплодии Екатерины Медичи и об угрозе развода, нависавшей над ней из-за этого бес­плодия.

Будучи предусмотрительным дядюшкой, великий гер­цог сделал все, чтобы его совет осуществился.

Невеста отправилась в путь, имея при себе целую армию галантных кавалеров.

Среди этих галантных кавалеров, или чичисбеев, как их тогда называли, трое были главными по своему поло­жению.

Первым был Вирджинио Орсини, герцог ди Браччано, кузен невесты;

вторым — Паоло Орсини;

третьим — Кончино Кончини.

Любители позлословить, а такие есть везде, даже в свитах невест, говорили, что эти трое являли собой про­шлое, настоящее и будущее.

Вирджинио Орсини был прошлым.

Паоло Орсини был настоящим.

Кончино Кончини был будущим.

Мария Медичи и ее свита плыли на трех флотах — тосканском, папском и мальтийским, — насчитывавших в общей сложности семнадцать галер.

На этих семнадцати галерах находилось от шести до семи тысяч итальянцев.

Это напоминало нашествие.

Семнадцатого октября все погрузились на суда в Ливорно.

Однако лишь 3 ноября эти суда прибыли в Марсель.

Плавание заняло семнадцать дней.

Малерб разъяснил причину такой медлительности. По его мнению, Нептун, влюбленный в будущую королеву Франции, задержал ее на десять дней:

Не насладившись созерцаньем

За эти десять долгих дней,

Он прилагает все старанья,

Чтобы еще остаться с ней.^[31]

Именно это неторопливое судно, задержанное любо­вью Нептуна, окружают нереиды на прекрасном полотне Рубенса.

Однако скандальная хроника того времени утверждает нечто другое.

Она утверждает, что суда плыли медленно лишь для того, чтобы предусмотрительная Мария могла еще до прибытия во Францию убедиться, что бесплодие не ста­нет причиной ее развода.

Впрочем, не было на свете ничего великолепнее, чем галера, на которой Мария Медичи достигла берегов Франции; эта галера, с двадцатью семью гребцами на каждой стороне, имела семьдесят шагов в длину; все ее наружные части были вызолочены; корма была покрыта мозаикой из бамбука, гранатника, эбенового дерева, пер­ламутра, слоновой кости и лазурита; судно украшали два­дцать больших переплетенных колец, усыпанных топа­зами, изумрудами и другими драгоценными камнями, а также множеством жемчужин. Медичи всегда имели неле­пую склонность к чрезмерному обилию неоправленных камней. Внутри, напротив кресла королевы, виднелся герб Франции, геральдические лилии которого были сде­ланы из бриллиантов; рядом находился герб Медичи, составленный из пяти больших рубинов и одного сап­фира: рубины изображали червленые геральдические круги, а сапфир — лазоревый геральдический круг, вне­сенный Людовиком XI на гербовый щит герцогов Фло­рентийских, которые в те времена были всего лишь бога­тыми купцами. Занавеси на окнах были из золотой парчи с бахромой, и такой же тканью были обиты стены.

Когда галера причалила к берегу, будущую королеву встречал коннетабль Франции. Четыре консула Марселя вручили ей ключи от города, и под балдахином из сере­бряной парчи она была препровождена во дворец. Одета она была на итальянский лад — в платье из голу­бой шитой золотом парчи, с полностью закрытой грудью, очень просто причесана и не напудрена.

В Авиньоне ее встречал Суарес, городской судья: пре­клонив колено, он обратился к ней с приветственной речью, в то время как три самые красивые в городе девушки, переодетые грациями, поднесли ей ключи от городских ворот.

Архиепископ встретил Марию Медичи в своей церкви и там благословил ее вместе с ее потомством.

Знал ли архиепископ уже тогда, что следует думать о потомстве, которое он благословил?

Консулы города поселили ее в главном дворце и пода­рили ей сто пятьдесят золотых медалей, на лицевой сто­роне которых были помещены изображения принцессы и короля, а на оборотной — города Авиньона.

Наконец в субботу, 2 декабря, она прибыла в Лион и при свете факелов вступила в город через ворота Дофина, над которыми виднелась надпись: