Однако иногда, по большим праздникам, туда приво­дили девиц легкого поведения и все паясничали вместе с ними.

Став вдовцом после смерти своей первой жены Анны де Куртене, он вторым браком женился на Рашель де Кошфиле, вдове Шатопера. Это была бойкая бабенка, не отказывавшая себе в удовольствии иметь любовников. Сюлли, впрочем, не обманывался на ее счет, и, дабы никто не обвинял его в неведении того, что на самом деле ему было прекрасно известно, он в счетах, где запи­сывались деньги, выдаваемые им жене, помечал:

«Столько-то на ваш стол,

столько-то на ваши наряды,

столько-то на ваших слуг,

столько-то на ваших любовников».

Он приказал построить отдельную лестницу в покои его жены, никак не связанную с его собственной лестни­цей.

Когда новая лестница была закончена, он вручил ключ от нее графине, сказав ей при этом:

— Сударыня, велите известным вам людям пользо­ваться этой лестницей. Если в дом они будут входить по ней, я не скажу ни слова. Но предупреждаю вас, что если какой-нибудь из этих господ встретится мне на моей лестнице, я заставлю его пересчитать все ее ступени.

Он был кальвинистом и, дав королю совет отречься от протестантской веры, сам отречься так и не пожелал.

— Душу спасти можно, пребывая в любой вере, — говорил он.

Умирая, он на всякий случай приказал, чтобы его похоронили в освященной земле.

Спустя двадцать пять лет после того, как все уже отка­зались от моды носить усыпанные алмазами ожерелья и ордена, он носил их ежедневно и, разукрашенный таким образом, шел прогуливаться под портиками Королевской площади, рядом с которой находился его особняк.

На склоне своих дней герцог удалился в Сюлли, где он содержал нечто вроде швейцарской гвардии, бившей в барабаны и отдававшей ему честь, когда он входил в дом и выходил из него.

«Помимо прочего, — говорит Таллеман де Рео, — он держал пятнадцать или двадцать старых павлинов и то ли семь, то ли восемь старых рейтаров из дворян, которые по звону колокола выстраивались в ряд, отдавая ему честь, когда он выходил на прогулку, а затем шли за ним сле­дом».

Наконец он умер в своем замке Вильбон, через три­дцать один год после смерти Генриха IV.

Людовик XIII присвоил ему звание маршала в 1634 году.

Поместье Рони в 1817 или 1818 году, насколько я помню, было куплено за два миллиона герцогом Беррийским.

Господин де Жирарден вел торг с герцогом Беррийским по поводу продажи ему поместья Эрменонвиль.

— И за сколько ты хочешь продать мне поместье Эрме­нонвиль? — спросил его герцог Беррийский, когда они охотились в Компьене.

— За два миллиона, монсеньор.

— Как?! За два миллиона?

— Да, разумеется. Разве не столько вы, ваше высоче­ство, заплатили за Рони?

— А призрак Сюлли, по-твоему, в счет брать не надо? — спросил принц.

Господин де Жираден мог бы возразить ему: «Ваше высочество, а у нас есть призрак Жан Жака Руссо, и он стоит ничуть не меньше призрака министра».

Вернемся, однако, к Генриху IV.

X

Мы оставили его пререкающимся с мадемуазель д’Антраг, в то самое время, когда она узнала о предстоящей свадьбе короля с Марией Медичи.

Мадемуазель д’Антраг пребывала в тем большем гневе, что, напомним, согласно полученному ею брачному обе­щанию, Генрих должен был жениться на ней, если в течение года она произведет на свет ребенка мужского пола.

А мадемуазель д’Антраг была беременна.

Вопрос, таким образом, состоял лишь в том, чтобы узнать, окажется ее ребенок мальчиком или девочкой.

Королевский двор пребывал в Мулене, а мадемуазель д’Антраг находилась в Париже.

Она делала все для того, чтобы король приехал в Париж и присутствовал при ее родах.

Но Провидение решило не ставить Генриха в еще одно затруднительное положение.

Разразилась сильная гроза, молния ударила в комнату, где спала мадемуазель д’Антраг, прошла под ее ложем, не причинив ей никакого вреда, но вызвала у нее такой испуг, что она родила мертвого ребенка.

При известии об этом король поспешил приехать и окружил больную всяческими заботами. Мадемуазель принялась упрекать его в предательстве и в нарушении клятвы, но, понимая, что чересчур долго упрямиться нельзя, ибо это может наскучить ее августейшему любов­нику, и что нет больше никакой надежды заставить его вернуться к ней, по крайней мере в качестве супруга, кончила тем, что согласилась принять как удовлетворе­ние за убытки титул маркизы де Верней. Затем, переходя от крайнего высокомерия к полнейшей покорности, она попросила короля сохранить за ней хотя бы звание его любовницы, раз уж ей не удалось добиться звания его жены.

Но что в особенности склонило короля дать согласие на брак, столь ловко устроенный Сюлли, так это его подозрения в отношении Бельгарда. С Бельгардом, кото­рый, по слухам, был тайным любовником герцогини де Бофор, совсем неплохо, опять-таки по слухам, обходи­лась и мадемуазель д’Антраг.

Скажем пару слов об этом сопернике, которого Ген­рих IV всегда обнаруживал на пути в спальню своих любовниц.

Роже де Сен-Лари, герцогу де Бельгарду, великому конюшему Франции, было в то время, к какому мы подошли, всего лишь тридцать шесть лет.

Ракан говорил, что г-ну де Бельгарду приписывали три качества, которых у него не было:

во-первых, трусость;

во-вторых, учтивость; в-третьих, щедрость.

Бельгард был очень красив, а поскольку в ту эпоху красота служила превосходным средством добиться высокого положения при дворе, его обвиняли в том, что он этим средством пользовался. Он был фаворитом Ген­риха III, и в те времена о нем ходили весьма дурные толки.

— Смотрите, — попрекнули какого-то царедворца- неудачника, — как продвигается при дворе господин де Бельгард, а вот вы ничего не можете добиться!

— Черт побери! — отвечал царедворец. — Не велико чудо, что он продвигается при дворе, ведь его изрядно подталкивают сзади.

Он имел очень красивый голос и прекрасно пел, был чрезвычайно опрятен и отличался изысканностью речи. Но поскольку он слишком часто нюхал табак, то при всей этой опрятности и изысканности речи «к тридцати пяти годам, — говорит Таллеман де Рео, — у него стало течь из носу».

Со временем это недомогание усилилось.

Людовика XIII, который возвел Сен-Симона в герцоги за то, что тот не пускал слюну в его охотничий рог, чрезвычайно коробило от вида капли, неизменно висе­вшей на кончике носа у Бельгарда, и, тем не менее, он никак не решался сказать ему об этом, ибо испытывал к нему уважение как к другу отца, покойного короля.

— Маршал, — сказал он однажды Бассомпьеру, — ну возьмите же на себя труд сказать Бельгарду, что мне крайне неприятно видеть, как у него течет из носа.

— Право, государь, — ответил Бассомпьер, — я попро­сил бы вас, ваше величество, оказать, если вам будет угодно, кому-нибудь другому честь взять на себя это поручение.

— Тогда подскажите мне средство добиться того, что я хочу.

— О, это же очень легко, — сказал Бассомпьер. — В следующий раз, когда Бельгард явится к вашему утрен­нему выходу или к вечернему отходу ко сну, вам доста­точно будет со смехом приказать всем высморкаться.

Король не преминул последовать его совету.

Однако Бельгард, догадавшись, кто нанес ему этот неожиданный удар, заявил королю:

— Государь, это правда, что я страдаю недомоганием, которое вы ставите мне в укор; но вы вполне можете смириться с ним, раз вы смирились с ногами господина де Бассомпьера.

Эта острота чуть было не привела к поединку между Бассомпьером и Бельгардом. Но вмешался король, и дуэль не состоялась.

Что же касается упрека в том, что он не был храбр, то упрекали его несправедливо; и в этом отношении герцог Ангулемский, сын Карла IX и Мари Туше, которым нам предстоит вскоре заняться, отдает ему полную справед­ливость в своих «Воспоминаниях»: