— Я выслушал вас, — сказал король, — и, дабы не нарушать слова, которое я вам дал, не желаю, чтобы вы продолжали говорить.

С этими словами он покинул Сюлли.

Но, покинув Сюлли, он молча вошел в свой кабинет, попросил у Ломени чернил и бумагу и собственноручно написал новое брачное обещание, которое и было ото­слано.

Столкнувшись затем с Сюлли у подножия лестницы, он прошел мимо него, ничего ему не сказав, и на два дня уехал охотиться в Мальзербском лесу.

Вернувшись в Фонтенбло, Генрих обнаружил на полу своего кабинета сто тысяч экю.

Он приказал позвать Сюлли.

— Что это такое? — спросил он его.

— Это деньги, государь, — ответил Сюлли.

— Я прекрасно вижу, что это деньги.

— Угадайте, государь, сколько их здесь.

— Как, по-твоему, я могу угадать это? Мне понятно лишь, что их здесь много.

— Нет, государь.

— Что значит «нет»?

— Здесь всего только сто тысяч экю.

Генрих все понял и после минутного молчания произ­нес:

— Клянусь святым чревом! Дорогая вышла ночка!

— И это не считая брачного обещания, государь.

— О, что касается брачного обещания, — произнес Генрих IV, — то, поскольку оно действительно лишь при условии, что появится ребенок, а это уже зависит от меня ...

— Но, возможно, не от вас одного, государь?

— Да, но ребенок должен быть мужского пола, муж­ского.

— Доверимся же Господу, государь! Господь велик!

— А в мое отсутствие, — поинтересовался Генрих, — ничего нового не произошло?

— Произошло, государь. В Риме официально утверж­ден ваш развод.

— Ах, черт! — воскликнул Генрих, немного отрезвев. — Это сильно меняет дела.

Как раз через несколько дней после получения этой новости, и вправду сильно изменившей дела, помири­вшиеся Генрих IV и Сюлли, оставшись с глазу на глаз и положив ноги на каминные подставки для дров, вели беседу о новом браке короля, описанную нами в начале этой главы.

VIII 

Как мы уже говорили, они остановили свой выбор на Марии Медичи. Однако Генрих все еще колебался.

Сюлли, сознававший, какое влияние он имеет на сво­его повелителя, все взял на себя и вместе с Вильруа и Силлери подписал брачный договор.

Затем, поскольку во время этой процедуры Генрих дважды вызывал его к себе, он отправился к королю.

— Чем, черт побери, ты сейчас занимался, Рони? — поинтересовался король, увидев его.

— По правде сказать, — ответил Сюлли, — я вас женил, государь.

— Ах так! — воскликнул Генрих. — Ты меня женил?

— Да, так что возражений у вас уже быть не может: договор подписан.

Генрих полчаса хранил молчание, почесывая голову и грызя ногти.

Наконец он прервал молчание и, ударив одной ладо­нью о другую, произнес:

— Что ж, пусть будет так; женимся, коль скоро для блага моего народа необходимо, чтобы я был женат. Но я сильно опасаюсь столкнуться со злобной особой, которая доведет меня до домашних дрязг, а их я опасаюсь больше всех вместе взятых трудностей войны и поли­тики.

О какой злобной особе говорил король? О Генриетте де Бальзак д'Антраг или о Марии Медичи?

Но как бы то ни было, все было устроено так, как хотел Сюлли. И на самом деле, почти всегда именно так все и происходило между министром и королем.

Скажем несколько слов о Сюлли, самом известном после Генриха IV человеке той эпохи.

Об этом государственном муже знают не так уж много, так что неплохо взглянуть и на него в домашнем халате. Пока Генрих ссорится с любовницей по поводу своей женитьбы, о которой она только что узнала, воспользу­емся этой минутой, чтобы заняться его министром.

Вы ведь вполне догадываетесь, что они могут сказать друг другу, не правда ли? А вот что я могу сказать вам о Сюлли, вы догадаться не в состоянии.

Сюлли утверждал, что он происходит из рода графов Бетюнских во Фландрии, тогда как его враги утверждали, что он является потомком всего-навсего какого-то шот­ландца по имени Б е т е н.

Его блестящая карьера подле короля началась, в дей­ствительности, во время осады Амьена; побуждаемый Габриель д'Эстре, он способствовал падению г-на Арле де Санси, тогдашнего главноуправляющего финансами.

Арле де Санси оказал огромные услуги Генриху IV, и, среди прочего, желая добыть для него деньги, заложил у ростовщиков в Меце прекраснейший бриллиант, входя­щий сегодня в число бриллиантов короны и носящий имя Санси.

Но однажды, когда Генрих IV советовался с ним по поводу своей женитьбы на Габриель д'Эстре, тот ответил ему:

— По правде сказать, государь, что та шлюха, что эта, но по мне лучше дочь Генриха Второго, чем дочь госпожи д'Эстре.

Генрих IV вполне простил это высказывание г-ну де Санси, которого он любил и ценил.

Однако Габриель ничего не простила ему и сделала все, чтобы поставить на его место Сюлли.

Сюлли весьма усердно обхаживал Габриель, но, став главноуправляющим финансами, он, совершенно есте­ственно, выступил против нее.

Мы видели, какое горе он испытал при известии о ее смерти.

Что же касается Санси, слывшего честным человеком в такой же степени, в какой Сюлли считался окаянным грабителем, то он вернулся в частную жизнь и, наделав долгов на службе у короля, умер столь бедным, что Ген­рих издал указ, запрещавший всем кредиторам требовать заключения Санси в тюрьму, а всем судебным исполни­телям препровождать его туда. Старик никогда не выхо­дил на улицу, не взяв с собой этот указ, который он носил под камзолом, в бумажнике на цепочке. Нередко случалось, что его хватали приставы. Он позволял дове­сти его до тюремных ворот и там показывал этот указ, что вынуждало приставов отпустить его.

Когда же его спрашивали, почему он так поступает, бедняга отвечал с наполовину веселым, наполовину грустным смехом:

— Я так беден, что это единственное развлечение, которое я могу себе позволить.

Скажем еще пару слов о г-не де Санси, под именем которого был издан «Сатирический развод» д'Обинье, а точнее, пару слов о его детях; после этого мы вернемся к Сюлли, а после Сюлли — к Генриху IV.

У г-на де Санси было два сына.

Один из этих сыновей был камер-пажом Генриха IV. Устав пешим носить факел перед королем, он счел пра­вильным купить иноходца и верхом на нем разъезжать с факелом в руках. Король счел подобную роскошь несколько чрезмерной для пажа. Он осведомился о его имени, узнал, что это сын г-на де Санси, и приказал, чтобы по возвращении в Лувр пажа выпороли.

Все время, пока продолжалась порка, юноша кричал: «Par la mort!»^[30]. А поскольку он картавил и вместо «Par la mort» у него выходило «Ра-la-mort», за ним закрепилось прозвище Паламор, и с того дня его только так и звали.

По словам Таллемана де Рео, это был довольно забав­ный человек. Однажды он повстречал на Орлеанской дороге г-жу де Гемене. Она возвращалась в Париж, а ему наскучило ехать верхом, поскольку стояла плохая погода. Он подъехал к карете г-жи де Гемене и остановил кучера.

— О сударыня! — обратился он к г-же де Гемене. — В долине Торфу орудуют грабители, и, так как вы одна, я предагаю вам себя в сопровождающие.

— Я признательна вам, но у меня нет страха перед гра­бителями.

— О сударыня! — продолжил настаивать Паламор. — Да не скажет никто, что я покинул вас в беде!

С этими словами он открыл дверцу и, несмотря на все возражения г-жи де Гемене, забрался в карету, предоста­вив своей лошади бежать позади нее, подобно собаке.

Как-то раз, когда г-жа де Бриссак, жена посла в Риме, должна была посетить там виноградники Медичи, Пала­мор отправился вперед посмотреть, все ли там на месте. Одна из ниш оказалась пустой. Стоявшую в ней статую накануне забрали в починку.

— О, да это скверно! — промолвил Паламор.

И, раздевшись и спрятав свою одежду в кустах, он встал в нише и принял позу Аполлона Пифийского.

В пятьдесят лет он сделался отцом-ораторианцем. С тех пор его называли исключительно отцом Паламором. То, что он носил имя Санси, было полностью забыто.