Но во время этой прогулки у нее начался второй при­ступ.

И тогда, как если бы вдруг молния сверкнула в ее сознании, она принялась кричать, требуя, чтобы ее забрали из дома Заме и отвезли к ее тетке, г-же де Сурди, жившей около клуатра Сен-Жермен.

«Что и пришлось сделать, — заявил Ла Варенн в раз­говоре с Сюлли, — из-за чрезвычайной горячности, какую она выказывала, желая уехать из дома сьера Заме».

Тотчас по прибытии в дом г-жи де Сурди герцогиня приказала, чтобы ее раздели. Она жаловалась на сильную головную боль.

Госпожи де Сурди не было дома, и герцогиня оказа­лась наедине с Ла Варенном. Он по-всякому хлопотал вокруг нее, но за врачом не посылал.

За ним послали лишь тогда, когда приступы у герцо­гини стали частыми и страшными.

Пока больную раздевали, у нее случились ужасные судороги.

Едва придя в себя, она попросила перо и чернил, чтобы написать письмо королю, но ей помешали сделать это новые судороги.

Оправившись от этих новых судорог, герцогиня взяла пришедшее как раз в эту минуту письмо короля. Это было уже третье его письмо, полученное ею после отъезда из Фонтенбло. Она хотела прочитать его, но у нее в тре­тий раз начались судороги, становившиеся все сильнее.

Явился врач; однако он заявил, что ничего не может прописать беременной женщине и надо предоставить действовать природе.

В пятницу у нее случился выкидыш; ребенок был четырехмесячный.

Врач снова ничего не сделал. А ведь это был Ла Ривьер, врач короля.

Вечером в пятницу герцогиня потеряла сознание.

В одиннадцать часов она скончалась.

Умерла она буквально на глазах у врача.

Таким образом сбылись четыре сделанных ей предска­зания:

первое — что она будет замужем только один раз;

второе — что она умрет молодой;

третье — что ребенок разрушит все ее надежды;

четвертое — что человек, которому она целиком и полностью доверяла, предаст ее.

«После своей смерти, — говорит Мезре, — она выгля­дела такой безобразной, а лицо ее было так искажено, что на нее нельзя было смотреть без страха. И ее враги, — добавляет он, — не упустили случай внушить народу, что это дьявол привел ее в такое состояние, поскольку, утверж­дали все те же враги, она предалась ему, чтобы одной поль­зоваться милостями короля, и теперь дьявол свернул ей шею».

Ну разумеется, дьявол!

Повод к этой небылице дало то, что тот самый Ла Ривьер, который ограничился тем, что наблюдал, как она умирает, имел неосторожность сказать, уходя:

— Hie est manus Domini.^[27]

Впрочем, в то же самое время нечто подобное расска­зывали о Луизе де Бюдо, второй жене Генриха де Мон­моранси. Вот что говорит о ней в своих «Мемуарах» Сюлли:

«Рассказывают, что она находилась в обществе прия­тельниц, когда ей доложили, что какой-то дворянин, довольно приятный на вид, но смуглый и темноволосый, желает поговорить с ней о важных делах. Явно озадачен­ная и растерянная, она велела передать ему, чтобы он при­шел в другой раз. В ответ он заявил, что, если она не вый­дет к нему, он явится к ней сам. Так что ей пришлось покинуть приятельниц, и, расставаясь с ними, она со сле­зами на глазах сказала трем своим подругам слова проща­ния, как если бы шла на верную смерть. И действительно, через несколько дней она умерла, причем лицо ее и шея были повернуты задом наперед. На этой небылице, — добавляет Сюлли, — настаивают три дамы, с которыми попроща­лась г-жа де Монморанси».

Вернемся к Генриху IV.

В это время, как мы уже говорили, он находился в Фонтенбло.

При первом же известии о болезни герцогини он вер­хом, во весь опор, помчался в Париж. В Вильжюифе ко­роль встретился с гонцом, ехавшим к нему с вестью о ее смерти.

Д'Орнано, Роклор и Фронтенак, сопровождавшие короля, убедили его повернуть обратно и в конце концов приехали с ним в аббатство Соссе вблизи Вильжюифа, где он бросился на постель, выказывая признаки силь­нейшего горя.

Несколько часов спустя из Парижа приехала карета; он сел в эту карету и вернулся на ней в Фонтенбло, куда уже поспешили приехать самые важные вельможи.

Но, прибыв туда и войдя в главный зал замка, он ска­зал, обращаясь к ним:

— Господа, прошу вас всех возвратиться в Париж и молить Господа даровать мне утешение.

Вельможи откланялись и удалились. Король оставил возле себя лишь Бельгарда, графа дю Люда, Терма, Кастельно де Шалосса, Монгл4 и Фронтенака.

И поскольку Бассомпьер, сопровождавший герцогиню де Бофор из Фонтенбло в Париж, куда она ехала водным путем, хотел удалиться вместе с другими, король остано­вил его.

— Бассомпьер, — сказал он ему, — вам довелось последним находиться подле моей возлюбленной; оста­вайтесь же подле меня, чтобы оказать мне поддержку.

«Так что я остался, — вспоминает Бассомпьер, — и мы провели неделю или дней десять в одном и том же составе, если не считать нескольких послов, которые приезжали погоревать вместе с ним, а затем тотчас возвращались обратно».^[28]

По прошествии этой недели Генрих IV удержал подле себя лишь Бюсси-Ламе и герцога де Реца.

Герцог де Рец дал королю возможность излить жалобы, а затем сказал ему почти со смехом:

— Ах, право, государь, в конечном счете эта смерть представляется мне манной небесной.

— Манной небесной? И почему же? — спросил Ген­рих IV.

— Да подумайте о невероятной глупости, которую вы намеревались совершить, государь.

— Что за невероятная глупость?

— Жениться на этой женщине!.. Сделать мадемуазель д'Эстре королевой Франции! О, еще раз Богом клянусь, Провидение оказало вам великую милость.

Король уронил голову на грудь и какое-то время раз­мышлял.

Наконец он поднял голову и сказал:

— Возможно, в конечном счете вы и правы, герцог; не знаю, милость это или испытание, но, полагаю, на вся­кий случай мне следует возблагодарить Господа.

«И он возблагодарил Господа и утешился настолько, — говорит автор "Любовных похождений великого Алькандра", — что по прошествии трех недель влюбился в маде­муазель д'Антраг».

Однако это вовсе не помешало тому, чтобы в течение трех месяцев король ходил в трауре, причем черном, вопреки обычаю: короли носят траурные одежды фиоле­тового цвета.

Что же касается несчастной Габриель, то о причинах ее смерти так ничего больше и не узнали. Однако про­должал ходить слух, что она была отравлена.

В Рони царила великая радость. Габриель умерла в субботу утром, но еще в пятницу вечером Ла Варенн отправил гонца в Рони.

Так что в тот самый час, когда Габриель умирала, Сюлли обнимал жену, лежавшую в постели, и гово­рил ей:

— Девочка моя, вам не придется появляться на утрен­них выходах герцогини: ее надежды лопнули.

Что же касается Заме и Ла Варенна, то оба они оста­лись в фаворе: Заме — именуя свою кассу ломбардом для королей, а Ла Варенн — закладывая фундамент церкви в Ла-Флеше.

VII

Однажды вечером Генрих и Сюлли беседовали с глазу на глаз в спальне короля, положив ноги на каминные под­ставки для дров, словно два заурядных обывателя с улицы Сен-Дени.

Прошло три месяца после смерти Габриель и месяц или полтора после того, как мадемуазель д'Антраг сме­нила герцогиню де Бофор.

— Итак, государь, — говорил Сюлли, — у нас есть согласие Маргариты на развод, и ваш брак вскоре будет расторгнут Римской курией. Вам следует подумать о том, чтобы выбрать себе жену среди владетельных принцесс; ибо, напоминаю вам без всякого злого умысла ваш воз­раст, государь, тринадцатого декабря этого года вам исполнится сорок шесть лет, и вам пришло время жениться, если вы хотите довести вашего наследника престола до совершеннолетия.