Но потерпевшая поражение Испания питала надежду отыграться, подложив в постель к королю королеву- испанку.

Отсюда и проистекали страхи Габриель. Она ощущала себя помехой. А перед лицом Испании и Австрии помехи существовали недолго.

Французский король был единственным в Европе королем-солдатом, а Франция — единственной воинственной нацией. Завладеть Францией было невозможно, и потому следовало завладеть ее королем.

Следовало его женить.

Ну а если женить его оказалось бы невозможно, его следовало убить.

Его женили, но это не помешало его убить.

Как политик он был тоже чрезвычайно силен. У него одного ума было больше, чем у всех его врагов вместе взятых. Хотя и притворяясь, что он делает все, что угодно Риму, Генрих IV всегда в конечном счете поступал по-своему.

Он пообещал папе возвратить иезуитов, но и не поду­мал сдержать свое слово.

Возвращение иезуитов, и он это прекрасно понимал, означало его смерть.

Папа оказывал на него давление посредством своего нунция. Но он, всегда остроумный, всегда уклончивый, всегда ускользающий, отвечал:

— Будь у меня две жизни, я охотно отдал бы одну папе. Но у меня она только одна, и я должен сохранить ее, чтобы служить его святейшеству.

И добавлял:

— И интересам моих подданных.

Итак, следовало женить короля или убить его!

Надо отдать справедливость папе, он выступал за женитьбу.

За женитьбу итальянскую или испанскую: к примеру, тосканскую.

Медичи были одновременно итальянцами и испанцами.

Правда, на всякий случай легат Мальвецци готовил в Брюсселе убийство. Почитайте сочинение де Ту.

Король, как и прежде, был еще очень беден. Находясь в крайней нужде, он был вынужден прибегать к помощи князя-банкира, самовластителя Флоренции. У наших королей была привычка просительно протягивать руку поверх Альп, и герб Медичи все еще украшали геральди­ческие лилии, которыми Людовик XI уплатил им свои долги. Но, будучи банкирами, Медичи приняли меры пре­досторожности. Генрих занимал у них деньги под будущие налоги, и флорентийские банкиры располагали во Фран­ции двумя финансовыми инспекторами, действовавшими от их имени и получавшими подати напрямую.

То были Гонди и Заме.

Обратите внимание, что как раз в доме Заме умрет Габриель.

В доме подданного великого герцога Фердинандо, кото­рый год спустя выдаст замуж свою племянницу — фла­мандку по матери, Иоганне Австрийской, фламандку по деду, императору Фердинанду, родственнику Филиппа II и Филиппа III, — за Генриха IV, вдовца Габриель.

На всякий случай великий герцог Фердинандо послал Генриху IV портрет Марии Медичи.

— Вы не опасаетесь этого портрета? — спрашивали у Габриель.

— Нет, — отвечала она, — я не опасаюсь портрета, но я опасаюсь денежного сундука.

Поддержкой Габриель служило то, что с таким челове­ком, как Генрих IV, ощущалась потребность в короле­ве-француженке.

Однако к числу ее противников относился человек, от которого трудно было добиться согласия: Сюлли, а Ген­рих IV ничего не делал без согласия Сюлли. Д'Эстре совершили ошибку, настроив против себя злопамятного финансиста.

Сюлли мечтал стать главнокомандующим артиллерией, а д'Эстре забрали эту крупную должность себе.

Этот великий астролог земных дел своим в высшей степени прозорливым умом осознал, что Габриель не добьется своего, хотя на ее стороне и стоит король.

Но что значил король в подобных делах!

Он мог отдать все свое тело, но не руку.

А кроме того, у него не было ни гроша. Сюлли лишь начал свой грандиозный труд по восстановлению финан­сов, который по прошествии десяти лет принес вместо двадцатипятимиллионного дефицита излишек в тридцать миллионов. Итальянка была богата, и Сюлли, явля­вшийся прежде всего финансистом, стоял за итальянку.

Генрих IV имел подле себя двух человек, к которым он питал полное доверие:

Ла Варенн, бывший капеллан;

Заме, бывший сапожник.

Они были негодяями, и король это знал, но он не мог обойтись без них, так же как и без любовниц.

Нам предстоит заняться прежде всего Заме.

Ну а теперь, обозрев обстановку, перейдем к драме.

VI

По приезде в Париж, неизвестно почему, Габриель, вме­сто того чтобы остановиться в собственном доме — у великих бед всегда есть свои тайны, — так вот, вместо того чтобы остановиться в собственном доме, Габриель остановилась у Себастьяна Заме, особняк которого нахо­дился у стен Бастилии, ровно там, где теперь проходит улица Вишневого сада.

Вишневый сад, в старые времена служивший плодо­вым садом наших королей, составлял в ту пору часть парка Заме.

Как могло получиться, что в нашем рассказе о частной жизни Генриха IV мы еще не упоминали этого богатого откупщика? Мы и сами этого не понимаем.

Себастьян Заме, отец генерал-майора королевской армии и епископа Лангрского, был сапожником Ген­риха III. Лишь ему одному удавалось должным образом обувать изящную ногу его величества. Родом он был из Лукки. Его жизнерадостный характер и его флорентий­ские шутки обеспечивали ему доступ к Генриху III. Он был их тех, кого в Париже в ту эпоху называли лихоимцами, в древнем Иерусалиме именовали фарисеями, а в наши дни во всех странах мира называют ростовщи­ками.

Когда при подписании брачного договора одной из дочерей Заме нотариус, не знавший, как его титуловать, спросил финансиста, по какому владению он хотел бы именоваться в этом документе, тот спокойно ответил:

— Напишите «владетель миллиона семисот тысяч экю».

Король, как мы уже говорили, любил его и часто при­ходил к нему ужинать вместе со своими друзьями и любовницами. Называл он его просто Б а с т ь я н.

Итак, Габриель, вместо того чтобы остановиться в своем особняке, где ее, по всей вероятности, не ждали, остановилась у Заме.

Сюлли сам рассказывает, что он навестил ее там и она была очень ласкова с ним; после этого он послал к ней свою жену, но это все испортило. Желая быть любезной, Габриель сказала г-же де Сюлли, что та может рассчиты­вать на ее дружбу и что она всегда будет принимать ее во время своих утренних выходов и своих вечерних отходов ко сну.

Эти королевские замашки вывели г-жу де Сюлли из себя.

Она вернулась в замок Рони разъяренная, но Сюлли успокоил ее, сказав:

— Не волнуйся, душенька моя, так далеко дела не зай­дут.

Заме, казалось, был обрадован великой честью, ока­занной ему Габриель; он велел приготовить самый изы­сканный обед и лично пекся о блюдах, которые, как ему было известно, более всего любила герцогиня.

Наутро, то есть в Страстной четверг, она причасти­лась.

Будучи любительницей поесть и радуясь тому, что она разделалась с обязанностью, исполненной ею лишь крайне неохотно, Габриель, к тому же беременная, ела очень много.

После полудня она отправилась к Темной за­утрене, которая должна была проходить в церкви Пти- Сент-Антуан и сопровождаться долгими песнопениями. Она проследовала туда в дорожных носилках, в сопрово­ждении капитана гвардейцев, ехавшего рядом с носил­ками. Для нее приберегли отдельную часовню, куда она вошла, чтобы не испытывать тесноты и не быть чересчур на виду. Пока шла служба, находившаяся рядом с герцо­гиней мадемуазель де Гиз прочитала по ее просьбе письма из Рима, в которых Габриель уверяли, что ждать развода короля и королевы Маргариты осталось недолго, и два письма короля, которые он написал ей в тот день.

Эти письма были, возможно, самыми пылкими и самыми страстными из всех, какие он когда-либо писал герцогине де Бофор. В них он извещал ее, что незамед­лительно отправляет в Рим сьера де Френа с новыми рас­поряжениями.

По окончании Темной заутрени, выходя из церкви, она оперлась о руку г-жи де Гиз и сказала ей:

— Я не понимаю, что со мною, но мне плохо.

Затем, подойдя к дверям и садясь в носилки, она про­молвила:

— Прошу вас, приходите вечером побеседовать со мной.

После этого она приказала доставить ее обратно в дом Заме и там, почувствовав себя немного лучше, попыта­лась прогуляться по парку.