«Я присутствовал на этом спектакле и был удивлен, подобно многим, как хватило дерзости пригласить ее вели­чество быть зрительницей любовной интриги, которая не должна была ей понравиться и которую, из уважения к ней, я не стану пояснять; но ей пришлось снести это оскор­бление, ставшее, как говорили, следствием того презрения, какое она проявила к знакам внимания со стороны карди­нала».

Так что его высокопреосвященство рассчитывал одер­жать два триумфа в один и тот же вечер: триумф мщения и триумф поэзии. Пьеса, как мы уже говорили, была наполнена язвительными намеками на Анну Австрий­скую и нападками на ее сношения с Испанией и Бекингемом.

Царь Фригии, к примеру, произносит следующие слова:

Небесным светочем зовете вы ее,

Но светоч этот стал — тебе могу сказать я —

Для царства и семьи лишь факелом проклятья.

Чуть дальше тот же самый персонаж говорит:

Да, это так, Акает.

Враги со всех сторон

Державе нанести стараются урон;

Ни подкуп, ни подкоп — ничто не позабыто,

Готовят гибель мне и тайно и открыто.^[72]

Более того, Мирам, обвиненная в преступлении про­тив государства, сама обвиняет себя и в минуту отчаяния говорит своей наперснице:

Увы, преступна я! К врагу слепая страсть меня влечет,

И знаю я: от той любви беда отечеству грядет!

Все эти стихи, вонзавшиеся, словно кинжалы, в сердце королевы, были, само собой разумеется, осыпаны руко­плесканиями.

Что же касается кардинала, то он пребывал в иссту­плении, без конца высовывался по пояс из своей ложи, то аплодируя, то наводя тишину в зале; в итоге, совер­шая все эти порывистые движения, кардинал разглядел в глубине королевской ложи двух молодых людей, беседо­вавших о своих делах, беспрерывно смеявшихся и даже не думавших аплодировать. Его пронизывающий взгляд отыскал в полумраке, которым они были скрыты, их лица, и уязвленный автор узнал Сен-Мара и Фонтрая; тотчас же кардинал поклялся, что рано или поздно он найдет случай отомстить им.

Однако закончим разговор о «Мирам».

Трагедия «Мирам» была посвящена королю. Незадолго до этого король отказался от посвящения ему «Полиев- кта», опасаясь, что будет обязан дать за это Корнелю столько же, сколько дал этому автору г-н де Монтозье за посвящение ему «Цинны», то есть двести экю; в итоге «Полиевкт» был посвящен королеве.

Эта пьеса заслуживала куда больше, чем «Мирам», но шуму наделала меньше.

Спустя некоторое время после представления «Мирам», когда Фонтрай, Рювиньи и несколько других вельмож находились в передней кардинала, ожидавшего прибытия какого-то посла, Ришелье вышел навстречу ему и, встре­тив на своем пути Фонтрая, который был мал ростом и безобразен, произнес:

— Станьте-ка в сторонку, господин де Фонтрай; этот посол приехал во Францию не для того, чтобы смотреть на уродов.

Фонтрай заскрежетал зубами и отступил назад на два шага, сказав при этом вполголоса:

— Ах, негодяй! Ты вонзил мне сейчас кинжал в грудь, но, будь покоен, я всажу его тебе туда, куда смогу!

С этой минуты Фонтраем владело лишь одно желание: отомстить.

Луи д'Астарак, виконт де Фонтрай, был близким дру­гом Сен-Мара. Но каким образом урод, повторяя выра­жение Ришелье, сблизился с одним из самых красивых и самых элегантных придворных и как этот красавец сбли­зился с ним?

Несомненно, по закону противоположностей.

Как бы то ни было, Фонтрай, будучи, как мы сказали, одним из лучших друзей Сен-Мара, разъяснил ему, сколь постыдно для него слыть шпионом кардинала и преда­вать короля, осыпавшего его благодеяниями.

Сен-Мар ненавидел кардинала, он был тщеславен; в воздухе потянуло заговором, и Сен-Мар втянулся в новую интригу.

В это время встал вопрос о походе в Руссильон, ибо, наконец, стало понятно, что испанцев из Италии следует изгонять, действуя в Пиренеях, а не в Альпах, подобно тому как Ганнибала некогда изгнали из Калабрии, дей­ствуя в Африке.

И потому к началу 1641 года были сделаны все при­готовления к походу.

В частности, адмирал де Брезе получил приказ воору­жить в Бресте корабли, которые должны были пройти через Гибралтарский пролив и крейсировать вблизи Бар­селоны.

На следующий день г-н де Брезе является к королю и тихо скребется в дверь; придверник открывает и, узнав его, тотчас впускает.

Адмирал незаметно входит, слышит, что у оконного проема идет беседа, и прислушивается.

Собеседниками были король и г-н де Сен-Мар: Сен- Мар поносил кардинала на чем свет стоит.

Господин де Брезе удаляется и размышляет. Несмотря на высокое звание, которое он имел, ему было всего лишь двадцать два года, и потому, не доверяя собствен­ному опыту, он какое-то время пребывал в нерешитель­ности. Его первая мысль, вполне юношеская, но вполне достойная уважения (г-н де Брезе был ярым сторонни­ком кардинала), состояла в том, чтобы вызвать на дуэль этого врага его высокопреосвященства и попытаться избавить от него кардинала-герцога.

В итоге он начинает следить за господином Главным.

И вот однажды, на охоте, г-н де Брезе сталкивается с ним в удаленном месте, но в ту самую минуту, когда он намеревается бросить ему вызов, подбегает какая-то собака; вслед за собакой мог появиться и хозяин, и потому г-н де Брезе решает, что благоразумнее будет перенести это дело на другой день.

Однако на следующий день он получает приказ немед­ленно отправляться в путь. Не слишком торопясь под­чиниться приказу, он еще на два дня тайком остается в столице, приказав готовить все для отъезда. Кардиналу становится известно, что адмирал еще в Париже, он посылает за ним и распекает его.

И вот тогда, не зная, как ему теперь быть, г-н де Брезе отправляется к г-ну де Нуайе, «Франсуа Сюбле де Нуайе, имевшему истинно лакейскую душу», как отзывается о нем Таллеман де Рео.

— Лучше вам завтра еще не уезжать, — отвечает адми­ралу г-н де Нуайе.

Затем он отправляется к Ришелье и все ему рассказы­вает.

Кардинал тотчас же вызывает к себе г-на де Брезе, благодарит его за усердие и объявляет ему, что он может уезжать; порядок во всем он, Ришелье, наведет сам.

Тем временем г-н де Сен-Мар, безмерно уверенный в милости короля, был настолько не сдержан в своих речах, что разнесся слух, будто он собирает головорезов, чтобы убить кардинала.

В присутствии герцога Энгиенского, будущего Вели­кого Конде, об этом рассказали его высокопреосвящен­ству.

— Хотите, монсеньор, я убью его? — напрямик спро­сил герцог Энгиенский.

Маркиз де Пьенн, находившийся рядом, услышал эту угрозу и предупредил о ней Рювиньи, чтобы тот преду­предил Сен-Мара.

Сен-Мар идет к королю и все ему рассказывает.

На следующий день он снова встречается с Рювиньи.

— Ну что? — спрашивает его тот.

— Ну что, король сказал мне: «Возьмите несколько моих гвардейцев, любезный друг».

Рювиньи не верит сказанному и, глядя Сен-Мару прямо в глаза, спрашивает его:

— Так почему же ты не взял их? Король тебе этого не говорил!

Сен-Мар покраснел: было очевидно, что он сказал неправду.

— Ну тогда, — добавил Рювиньи, пожимая плечами, — хотя бы ступай к герцогу в сопровождении трех-четырех своих друзей, чтобы показать ему, что ты ничего не боишься.

Сен-Мар так и поступил, причем Рювиньи отправился туда вместе с ним. Герцог в это время играл; он превос­ходно принял гостей, они весело поболтали с ним и ушли без всяких происшествий.

Но что более всего подталкивало Сен-Мара к заговору, так это его любовь к принцессе Марии де Гонзага, ста­вшей впоследствии королевой Польши.

Таким образом, Сен-Мар прислушивался к двум самым плохим советчицам, какие только есть на свете, ибо обе они слепы: ненависти, вещавшей ему устами Фонтрая, и любви, вещавшей ему устами принцессы Марии.