Однако герцог ответил:

— Сначала сразимся; переговоры будут после битвы.

День 31 августа прошел в рекогносцировках с той и другой стороны.

Первого сентября, в восемь часов утра, г-н де Шомбер захватил дом, находившийся на расстоянии всего лишь нескольких мушкетных выстрелов от передовых линий герцога де Монморанси, и разместил там свой авангард.

При получении этого известия маршал-герцог вместе с пятью сотнями человек отправился на боевую разведку армии Шомбера и, оказавшись возле захваченного дома, атаковал засевших в нем солдат, которые тотчас поки­нули свою позицию.

Окрыленный этим успехом, который показался ему добрым предзнаменованием, г-н де Монморанси вер­нулся к своему войску.

Он застал там герцога Орлеанского, который поджи­дал его, находясь в окружении графа де Море, своего сводного брата, и графа де Рьё.

Приблизившись к принцу, он воскликнул:

— Монсеньор, вот день, когда вы одержите победу над всеми вашими врагами, день, когда вы воссоедините сына с матерью! Но для этого нужно, чтобы нынешним вечером ваш меч сделался таким же, каким стал мой меч этим утром, то есть обагренным кровью по самую руко­ять!

Герцог Орлеанский не любил обнаженных мечей, а особенно мечей окровавленных: он отвел глаза.

— Ах, сударь, — сказал он, — вы все никак не расста­нетесь с вашей привычкой к бахвальству. То, что вы совершили этим утром, ничуть не предвещает успеха в сражении, а лишь дает нам надежды.

— Во всяком случае, — парировал маршал, — даже если полагать, что я даю вам лишь надежды, это все же больше, чем дает вам король, ваш брат; ведь вместо того, чтобы давать вам надежды, он отнимает их у вас все, даже надежду на жизнь.

— Полноте! — бросил Гастон, пожимая плечами. — Неужели вы думаете, что жизнь наследника престола когда-нибудь может оказаться под угрозой? Чтобы ни случилось, я по-прежнему уверен, что смогу добиться безопасности для себя и еще пары человек.

Маршал горько усмехнулся.

— Ну вот, — вполголоса сказал он графу де Море и графу де Рьё, — наш принц уже распустил сопли! Он рас­считывает сбежать, прихватив с собой пару человек; но ведь ни вы, ни я не станем служить ему эскортом, не так ли, господа?

Оба дворянина подтвердили это.

— Что ж, — продолжил маршал-герцог, — присоеди­няйтесь ко мне. Нам нужно увести его вперед так далеко, чтобы мы увидели его с мечом в руке.

В эту минуту ему доложили, что замечена армия Шомбера, которая вышла из леса и строится в боевой поря­док.

— Итак, господа, — произнес маршал-герцог, — час настал ... Все по местам!

Затем, желая лично оценить силы противника, г-н де Монморанси, шлем которого был разукрашен перьями цветов герцога Орлеанского, вскочил на еще не утомлен­ного серого коня, преодолел на нем ручей и подъехал на расстояние в пятьдесят шагов от вражеских линий; потом, увидев то, что ему хотелось увидеть, он вернулся к своему войску и принял на себя командование правым крылом, предоставив командование левым крылом графу де Море.

Почти тотчас послышались первые выстрелы; два вое­начальника, которым не суждено было увидеться вновь, в последний раз поприветствовали друг друга мечами и ринулись на врага.

В той стороне, где командовал герцог, бой оказался коротким.

Торопясь вступить в рукопашную схватку, он встал во главе кавалерийского эскадрона, преодолел ров и бро­сился вперед по узкой дороге, по которой за ним могли последовать лишь несколько дворян.

Граф де Рьё пытался удержать его, но, видя, что это невозможно, воскликнул:

— Я последую за вами, монсеньор, и, по крайней мере, умру вместе с вами!

И он сдержал слово.

В конце дороги, по которой так неосмотрительно по­мчался Монморанси, в боевом порядке построилась вра­жеская пехота.

Герцог принял огонь на себя и не остановился, даже когда пуля задела ему горло.

В то же мгновение он оказался лицом к лицу с несколь­кими солдатами легкой кавалерии короля, кинувшимися навстречу ему. Пистолетным выстрелом он прострелил руку офицеру, который командовал ими, но тот успел всадить ему две пули в щеку.

Не обращая никакого внимания на три свои раны, маршал продолжал нестись вперед; два кавалериста, барон де Лорьер и его сын, попытались преградить ему путь; он опрокинул обоих, но, падая, они выстрелили в него из пистолетов, и их пули оцарапали ему грудь.

Но это не имело для него значения! Он продолжал мчаться тем же путем.

Наконец, когда герцог прорвался сквозь седьмой ряд противника, его лошадь, покрытая ранами, рухнула, и он покатился вместе с нею, истекая кровью из десятка полу­ченных им ран и выкрикивая, словно последний боевой клич, свое имя Монморанси.

Как видно, эта битва, носящее название битвы при Кастельнодари, была не более чем боем; однако в то самое время, когда герцог попал в плен, граф де Море был убит. Схватка длилась не больше часа: г-н де Шомбер насчитывает в своем донесении восемь убитых и двух раненых. Эти двое раненых и половина убитых получили свои увечья или пали от рук г-на де Монморанси.

Герцог, потерявший сознание под тяжестью своей лошади, был вытащен из-под нее усилиями королевского лучника.

Придя в себя, он первым делом потребовал привести к нему исповедника, а затем, полагая себя смертельно раненным, снял с пальца кольцо и попросил передать его своей жене.

С него прежде всего сняли доспехи, что принесло ему значительное облегчение; затем лучник и несколько его товарищей на руках отнесли раненого в соседний хутор, где капеллан маршала де Шомбера принял у него испо­ведь.

Затем явился хирург, который промыл его раны и пере­вязал их; после чего на какую-то стремянку положили доски и солому, королевские гвардейцы разостлали поверх нее свои плащи и на этих самодельных носилках отнесли герцога в Кастельнодари.

Появление г-на де Монморанси в этом городе, где его боготворили, едва не привело к бунту, и пришлось при­бегнуть к силе, чтобы не дать народному горю перерасти в необузданную ярость.

Когда появилась уверенность, что раны герцога не смертельны, началась подготовка к суду над ним.

С этой целью его препроводили в Тулузу.

Однако городские власти заявили, что, какую бы охрану ни приставили к маршалу, они не могут нести ответственность за узника, столь любимого народом; и потому его поместили в замок Лектур, находившийся в двойном подчинении: по вопросам управления он зави­сел от властей Гиени, а по вопросам судопроизводства — от властей Тулузы.

Господин де Монморанси начал с того, что дал отвод судьям, которых хотели назначить для суда над ним, и заявил, что рассматривать его дело надлежит Париж­скому парламенту.

Но вскоре ему стало стыдно, что он, солдат, ввязыва­ется в такую борьбу.

— Хватит! — сказал он. — Что толку с помощью подоб­ных уловок отстаивать свою жизнь? В Париже меня при­говорят точно так же, как и здесь.

После этого он срезал свои усы и косичку — в те вре­мена носили только одну с левой стороны — и отослал все это жене.

Что же касается герцога Орлеанского, то он, как и следовало ожидать, помирился с королем: 1 октября условия этого мира были утверждены в Монпелье. Гастон немного поспорил, пытаясь добиться сохранения жизни Монморанси, но, видя, что такое упорство затянет реше­ние его собственных дел, в конце концов уступил, оста­вив несчастного маршала на произвол судьбы, как он прежде поступил с Шале.

Тем не менее Людовика XIII настойчиво упрашивали помиловать г-на де Монморанси, но король ничего не хотел слышать.

— Мой брат должен быть наказан, — повторял он.

Наказать Гастона Орлеанского, отрубив голову Генриху де Монморанси, было довольно странным способом наказания.

Кардинал, осаждаемый со всех сторон просьбами, был вынужден предложить половинчатый выход: приговорить герцога к смерти, но отсрочить казнь, оставаясь, тем не менее, в полной готовности привести ее в исполнение, как только появится повод пожаловаться на герцога Орлеанского, и сделать это не иначе как отправив глав­ного прево исполнить его обязанность туда, где будет содержаться узник.