Арно ни на что, кроме звания мученика, никогда не притязал; что же касается Вуатюра, весьма предприим­чивого по характеру, то с ним все обстояло иначе. Как-то раз, держа руки мадемуазель де Рамбуйе в своих, он забылся настолько, что поцеловал ее локоток; однако она до такой степени высокомерно дала ему знать, насколько ей это не понравилось, что навсегда отбила у него охоту проявлять подобную вольность. Париж целый месяц обсуждал эту дерзость Вуатюра, и она упомянута в «Менажиане» (том II, стр. 8, издание 1715 года).

Что же касается г-на де Монтозье, то он, перед тем как стать мужем красавицы Жюли, был в течение двена­дцати лет ее смертником. Смертник — это выра­жение того времени, означающее нечто среднее между влюбленным имучеником.

Вначале речь шла о том, чтобы выдать Жюли замуж за г-на де Монтозье-старшего, брата того, кто на ней в итоге женился; однако особа, взявшаяся быть посредни­цей в устройстве этого брака, Франсуаза Ле Бретон Вил- ландри, завладела женихом сама, так что брак не состо­ялся.

Выдать замуж мадемуазель де Рамбуйе и вправду было делом непростым; она не принадлежала своим родителям и еще меньше принадлежала себе самой; она принадле­жала дворцу Рамбуйе, то есть всему тому кругу остроум­цев, душой которого она была и который ни за что на свете не хотел ее отпускать.

И потому, когда однажды г-ну де Рамбуйе сказали, что он имеет право выдать свою дочь замуж лишь за того, кто не сможет увести ее далеко от столицы, маркиз отве­тил:

— Выходит, ее следует выдать замуж за архиепископа Парижского?

— Боже упаси! — воскликнул Вуатюр. — Господа пре­латы питают такую неприязнь к своим резиденциям, что из тех двенадцати месяцев, какие составляют год, архи­епископ восемь проводит в Сент-Обен-д'Анже.

Закончим, однако, рассказ о г-не де Монтозье- старшем, которого называли маркизом де Монтозье.

Первой, с кем свел знакомство маркиз по прибытии ко двору, была Франсуаза Ле Бретон Вилландри, супруга Жана Обри, ординарного государственного советника.

Как утверждает хроника, г-жа Обри чрезвычайно свы­сока смотрела на своего мужа: порой ему приходилось по три месяца упрашивать ее, добиваясь от нее каждый раз того, что Людовик XV называл исполнением долга.

Однажды, когда она заговорила с г-ном де Монтозье о дворце Рамбуйе и стала расхваливать ему общество, кото­рое там собиралось, он сказал ей:

— Раз так, сударыня, поведите меня сюда.

— Ах, сразу видно, что вы из Сентонжа! «Поведите меня сюда»! Научитесь сначала говорить, а потом я поведу вас туда.

И в самом деле, на протяжении трех месяцев она не желала вести его туда, каждый раз утверждая, что его манера говорить несовместима с речью жеманников и жеманниц.

Между тем разразилась война; маркиз был безрассудно отважным воином; он устремился в Казале и принял уча­стие в героических делах, которые там совершались; именно он остановил всю армию герцога Савойского перед мостом, проход через который, казалось, невоз­можно было преградить.

Но он сделал еще и нечто куда более интересное: будучи влюблен в одну пьемонтскую даму, которая жила в городе, оказавшемся в осаде, он переоделся капуци­ном, проник в город, открыл свое имя, принял на себя командование гарнизоном и держался там вопреки вся­кой вероятности.

По возвращении из Италии он снова встретил на своем пути г-жу Обри; она вновь заманила его в свои сети, и он опять стал ее любовником; однако, поскольку ему нужен был предлог, но не для успокоения мужа — слав­ный советник видел лишь то, что позволяла ему видеть жена, — а для успокоения света, чтобы оставаться в ее доме с утра до вечера, а порой и позже, был пущен слух, что маркиз домогается руки мадемуазель Обри, впослед­ствии вышедшей замуж за Луи де Ла Тремуя, герцога де Нуармутье.

Это длилось четыре года.

Госпожа Обри была, по-видимому, весьма привлека­тельна, не являясь, однако, такой уж красавицей: «Она обладала прекрасным цветом лица и гибким станом и была чрезвычайно опрятна (читай: чрезвычайно элегантна)»; ей было присуще необычайное остроумие, а пела она настолько хорошо, что уступала в этом лишь мадемуазель Поле, которая, напомним, однажды заставила умереть от зависти соловья!

Вместе с тем она была беспокойной, подозрительной, кокетливой, сварливой, требовательной и сделала бед­ного маркиза настолько несчастным, что г-жа де Рамбуйе называла его мучения адом Анастаракса. (Анастаракс — это имя, которое носил среди жеманников мар­киз де Монтозье.)

Госпожа Обри прослышала об этом и под страхом смерти запретила бедному маркизу появляться во дворце Рамбуйе. Этот запрет привел к тому, что чересчур натя­нутая струна лопнула: устав быть терпеливым рабом г-жи Обри, г-н де Монтозье внезапно покинул ее и прямиком бросился во дворец, входить куда ему было запрещено.

Огорчение госпожи советницы было столь велико, что она слегла в постель, полностью исповедовалась и умерла.

Таким образом осуществилось предсказание г-жи де Рамбуйе, которая, взглянув однажды на ладонь маркиза, воскликнула:

— О, какой ужас! Вы убьете женщину!

Именно тогда, обретя свободу, г-н де Монтозье и решил просить руки красавицы Жюли; но в это время надвигалась война в Вальтеллине, и дело было отложено до окончания похода.

Маркиз опустил голову на руку, словно погрузившись в глубокое раздумье, а затем поднял ее и промолвил, обращаясь к г-же де Рамбуйе:

— Сударыня, настал мой черед сделать вам предсказа­ние: я буду убит во время этого похода, и мой брат, кото­рый удачливее меня, женится на красавице Жюли.

И в самом деле, он отправился на войну, был ранен в голову камнем и вскоре умер. Существовала возможность спасти его, трепанировав ему череп; однако он воспро­тивился этому, заявив:

— И без меня вполне достаточно идиотов на свете и дураков в нашей семье!

В те времена бытовал предрассудок, что человек, кото­рому сделали трепанацию черепа, становится идиотом или дураком.

Ну да хватит говорить о маркизе, ибо в итоге он умер.

Хотя все же скажем о нем последнее слово.

Маркиз де Монтозье, который был почти лыс, брил себе голову и первым начал носить парик.

Этот факт заслуживает упоминания.

И еще одно: он был невообразимо честолюбив и со смехом уверял, что нет на свете такого человека, будь то его ближайший родственник или лучший друг, которого он не дал бы повесить, если это повешение поможет ему стать королем.

С того дня, как он позволил себе это высказывание, г-жа де Рамбуйе называла его не иначе как el Rеу de Georgia^[68], ибо в это самое время во Францию пришла новость, что царем Грузии стал простой смертный.

Вуатюр, со своей стороны, написал ему следующее:

«Мне не хочется думать, что при всей той любви, какую Вы мне выказываете, существует нечто, во имя чего Вы готовы были бы увидеть меня повешенным ...Я с такой страстью желаю, чтобы у Вас было все то, чего Вы заслуживаете, что если получение Вами королевства зависит исключительно от того, буду ли я повешен, то, не кривя душой, скажу, что соглашусь на это столь же охотно, как и Вы».

Господин де Монтозье-младший, которого именовали г-н де Саль, после смерти брата стал, естественно, стар­шим в семье и принял имя покойного. К этому времени он уже в течение четырех лет был влюблен в мадемуазель де Рамбуйе; тем не менее он не заявлял об этом, пока не стал генерал-майором и губернатором Эльзаса; вероятно, старшему брату было известно об этой любви, вот потому он и предсказал, что г-н де Саль женится на мадемуазель де Рамбуйе, когда его, Монтозье, уже не будет на свете.

Впрочем, после смерти брата г-н Монтозье-младший уже не скрывал свою страсть; он носился с ней повсюду, говорил о ней первому встречному, сочинял хвалебные приветствия в прозе и мадригалы в стихах — и все впу­стую: мадемуазель де Рамбуйе не обращала на это ника­кого внимания, заявляя, что хочет остаться девственни­цей, подобно музам.