Он был большим другом принца де Конде, вечно спо­рил с ним и, хотя верхом выглядел чудовищно, желал сопровождать его во всех походах.

Его называли вьючным верблюдом принца де Конде.

У дверей дворца Рамбуйе обычно просил подаяния огромного роста нищий. Однажды, выходя из дома, мар­киза сказала сыну:

— Пизани, подай же милостыню этому бедняге.

— И не подумаю, сударыня: я слышал, будто он богат, как король, и рассчитываю занять у него на днях тысячу экю.

Маркиз де Пизани был убит в битве при Нёрдлингене; он находился на фланге маршала де Грамона, когда фланг этот был опрокинут.

Шевалье де Грамон, тот самый герой мемуаров, крик­нул ему:

— Сюда, Пизани, здесь безопаснее!

Но маркиз покачал головой в знак отрицания, сказав:

— Я не хочу спасаться в такой дурной компании. Спа­сибо, шевалье!

И он поскакал в противоположную сторону, стол­кнулся с отрядом кроатов и был убит ими.

Мы уже говорили, что после смерти маркиза де Рам­буйе г-н де Монтозье и его жена переехали жить к г-же де Рамбуйе; они заняли там комнаты умершего и пре­вратили их в удобные и одновременно великолепные покои.

Маркиза де Рамбуйе нередко для забавы сочиняла стихи. Как-то раз из окна своей спальни во дворце на улице Святого Фомы Луврского она увидела большой бьющий фонтан в цветнике сада, прилегавшего к покоям мадемуазель де Монпансье в Тюильри, и ее охватило желание иметь фонтан не хуже, чем у принцессы крови, отведя оттуда воду в сад дворца Рамбуйе, ибо имевшийся у нее самой родник был очень слабым; она поговорила об этом с г-жой д'Эгийон, которая пообещала замолвить за нее словечко кардиналу, но, несмотря на свое обеща­ние, некоторое время не отвечала ей. И тогда, желая напомнить г-же д'Эгийон о своей просьбе, маркиза адре­совала ей следующее четверостишие:

Оранта, ты добра, то знают все на свете

Так постарайся же, молю, чтоб струи эти,

Высоко бьющие в саду у цветника,

Не унесла с собой забвения река.^[67]

Упомянутая струйка воды в саду дворца Рамбуйе, столь тонкая в сравнении с фонтаном мадемуазель де Монпан­сье, вызвавшим такую сильную зависть у маркизы, была, тем не менее, воспета Малербом.

Поэт сочинил для нее следующую надпись:

Ты зришь, прохожий, как струя бежит

И тотчас незаметно ускользает?

Земная слава так же исчезает:

Ведь только Бог забвенья избежит.

Будучи еще совсем молодой, маркиза де Рамбуйе ока­залась поражена каким-то необычным недугом: огонь вызывал у нее странные приливы крови и становился причиной ее обмороков. А поскольку маркиза была чрез­вычайно зябкой и очень любила греться у камина, вна­чале она не могла совсем отказаться от этого; напротив, когда кончилось лето и вновь наступили холода, у нее возникло желание проверить, возобновится ли ее недо­могание: оказалось, что за прошедшие восемь месяцев ее болезнь лишь усилилась. На следующую зиму маркиза сделала еще одну попытку подойти к огню, но выдержать его уже не смогла вовсе; через несколько лет такие же самые болезненные явления стало вызывать у нее и солнце, а это было куда хуже! Тем не менее она и на этот раз не пожелала сдаваться. Никто так не любил совер­шать прогулки, как она; однако, отправившись как-то раз в Сен-Клу и не успев еще въехать в Кур-ла-Рен, она лишилась чувств, и при этом было явственно видно, как кипит кровь в ее венах; правда, кожа у нее была необы­чайно тонкой и нежной.

С годами ее странный недуг усилился; грелка, которую по недосмотру забыли под ее кроватью, вызвала у мар­кизы рожистое воспаление. С этого времен г-жа де Рам­буйе была обречена всегда оставаться дома; эта необхо­димость навела ее на мысль позаимствовать у испанцев такую выдумку, как альковы. Когда на улице было морозно, она сидела на кровати, засунув ноги в мешок из медвежьей шкуры, в то время как гости, если им ста­новилось холодно, уходили греться в переднюю.

Недовольная теми молитвами, какие содержатся в обычных молитвенниках, г-жа де Рамбуйе сочинила несколько новых для себя самой; затем она попросила г-на Конрара, чтобы он отдал их переписать Никола Жарри, самому прославленному каллиграфу XVII века. Господин Конрар велел переписать эти молитвы и даже переплести, после чего вручил их маркизе.

— Сударь, — промолвил Жарри, возвращая тексты молитв тому, кто дал их ему переписать, — позвольте мне снять копии с некоторых из этих молитв, а то в часосло­вах, какие мне порой дают переписывать, попадаются такие глупые, что стыдно это делать.

Госпожа де Рамбуйе мнила, что в отношении опреде­ленных событий она обладает даром ясновидения.

Так, когда король Людовик XIII был при смерти и все кругом говорили: «Король умрет сегодня», «Король умрет завтра», она заявила:

— Нет, он умрет в день Вознесения.

Утром в день Вознесения ей сообщили, что король чувствут себя лучше.

— Это не имеет значения, — ответила она, — все равно он умрет нынче вечером.

И в самом деле, вечером этого дня он скончался.

Впрочем, она ненавидела Людовика XIII; это чувство разделяли с ней три четверти Франции, однако у нее эта ненависть заходила так далеко, что мадемуазель де Рам­буйе говорила:

— Боюсь, как бы неприязнь, которую матушка питает к королю, не навлекла бы на нее проклятье Божье.

Сама маркиза де Рамбуйе умерла 2 декабря 1665 года, в возрасте семидесяти восьми лет. Помимо того, что она не могла выносить огня и что у нее немного тряслась голова — этот ее изъян приписывали тому, что она черес­чур злоупотребляла амбровыми пастилками, — в ней ничего не было от старухи, настолько прекрасный она сохранила цвет лица. Однако болезнь придала губам мар­кизы неприятный цвет, и вот только их она и красила. Впрочем, ум ее и память были столь же ясными, как и в тридцать лет; она читала целыми днями, и глаза ее при этом совершенно не уставали.

Таллеман де Рео, ее близкий друг, находил в ней лишь один недостаток: ее несколько преувеличенную убежден­ность в том, что род Савелли, из которого, как мы уже говорили, она происходила по матери, был самым знатным родом не только в Риме, но и на всем свете. Этот род, и в самом деле, дал миру двух пап: Гонория III, умершего в 1227 году, и Гонория IV, умершего в 1287 году.

В конце жизни г-жа де Рамбуйе сама сочинила себе эпитафию. Мы находим ее у Менажа:

Нашла покой здесь Артениса, избавленная от невзгод.

Увы, превратности судьбы ее преследовали вечно,

И если хочешь ты, прохожий, те беды знать наперечет,

Мгновенья жития ее счесть постарайся безупречно.

Перейдем теперь к г-же де Монтозье.

Мы уже говорили, что ее звали Жюли Люсина д'Анженн.

Люсина, несмотря на ее мифологическое имя, схожее с прозванием «Луцина» Юноны, вовсе не была языче­ской богиней; напротив, она была святой из рода Савелли, ибо, помимо двух пап, этот род имел еще и свя­тую, что крайне редко случалось в знатных римских семьях!

Впрочем, имя Люсина было принято в семье: еще до г-жи до Монтозье его носили ее бабка и мать, и еще за два или три столетия до этого в роду Савелли устано­вился обычай присоединять это имя к именам девочек, даваемым им при крещении.

После Елены Прекрасной — не став, однако, причи­ной гибели державы — Жюли д'Анженн (да позволят нам называть ее так, как называли эту красавицу ее обожа­тели) определенно явилась первой женщиной, чья кра­сота была воспета в той же степени; тем не менее, хотя и обладая высоким ростом и изяществом, она не была безупречно красива; однако у нее был ослепительный цвет лица, она восхитительно танцевала, делала все с бесконечной грациозностью и блеском и была во всех отношениях прелестной особой.

«Она имела любовников нескольких разрядов», — говорят хроники того времени; однако слово «любовник» в те времена не имело того значения, какое оно имеет сегодня, и означало всего лишь «любящий», «влюблен­ный»; главными среди них были Вуатюр и Арно.